— Драться нам, паря, не с руки. На заработки мы приехали. Придется драку отложить до другого раза.

Разочарованный Мишка безнадёжно махнул рукой и сердито сказал:

— С вами пива не сваришь. На заработки они приехали! Ну и зарабатывайте себе хомут да дышло!

Нюра Ковалева поднялась на цыпочки и, припав к щёлке в заборе, искала в толпе косарей Архипа. Орловец нравился ей и добрым светом мягких глаз, и статью своей, и силой… Она глядела и не знала, что лента, вплетённая в её косу, полощется по ветру выше забора. Архип давно заметил трепещущие алые кончики, догадался, в чём дело. Осторожно обойдя половень, подобрался к забору. Внезапно поднялся во весь рост и ухватил тяжёлую косу с лентами. Девушка ахнула.

— Ага, попалась, жар–птица! Теперя без выкупа не уйдёшь! — Парень перегнулся через забор.

Нюра дёрнула косу. Архип смеялся, не отпускал.

— Подумаешь, какой Иван–царевич нашёлся! — рассердилась Нюра. — А ну пусти!

— Не пущу! Что хошь делай, а я не пущу!

Нюра изогнулась и вцепилась обеими руками в курчавые волосы Архипа.

— Получай, Иван–царевич! Получай! Получай! — захлёбываясь от смеха, приговаривала Нюра.

Тогда Архип обеими руками ухватил её и легко перебросил через забор на свою сторону. Усадил рядом с собой в бурьян.

— Вот так‑то лучше, хозяюшка! Посиди рядком да потолкуй ладком с мужиком–лапотником.

Синие, как небо, глаза парня искрились, смеялись и смотрели в упор. Нюра растерялась. Она опустила глаза и не знала, что ответить. Что‑то шелохнулось в её сердце. Наконец она подняла голову и, сердито сдвинув брови, сказала:

— Деда говорил, что ты будешь работать во дворе. А как звать тебя, я не знаю.

— Архипом звать меня. А тебя как?

— Меня — Анна. Нюра…

— Анюта — это хорошо. Так и буду тебя кликать по–нашему, по–рассейски — Анюта! Ладно?

Нюра улыбнулась, встала, стряхнула с юбки приставшие травинки и не спеша пошла к дому.

Дед Лексаха сразу приметил силу и ловкость Архипа. С ним он договорился особо: на два года. Поселил его в летней кухне.

В обязанности нового батрака, помимо других работ, входило поить и кормить шесть симментальских коров.

Хозяин строго–настрого наказал: никому не показывать коров, чтобы их не сглазили. Огромные и сытые коровы круглый год стояли на привязи н жалобно, мычали. Одна из них начала слепнуть и стала давать меньше молока. Дед посылал за знахаркой. Придирался к невесткам и работнице–доярке, утверждая, что кто‑то из них испортил корову. Знахарка же уверяла старика, что корову испортили не иначе как зловредные соседи. Кто же из соседей мог испортить коров? Матюха Рыженков или завистливый Илюха Бочарников? Дед Лексаха решил, что вернее всего, это сделал Матюха, потому что двор Рыженковых рядом со двором Ковалевых.

Рыженковы не значились среди богатеев, но и нужды не знали. Обшитый досками и окрашенный в голубую краску домик Рыженковых окружали все необходимые хозяйственные пристройки: деревянные амбары, каменная конюшня, саж для свиней, лабаз для сбруи. Ко двору примыкал огород и небольшой сад. Сам хозяин—сухой, рыжий, маленький, с редкой козлиной бородкой, был большим любителем садоводства. И чего только не росло в его небольшом садике! На свои поля Матюха вывозил золу и навоз, а на загоны[3] сортовые семена выписывал. У Рыженковых и ячмень шестирядный, и пшеница безостая давала хорошие урожаи. Злые языки утверждали, что Рыженков знается с нечистиком и тот ему помогает в хозяйстве. И ещё потому Матюха был на подозрении, что умел с помощью травы зубы заговаривать, какие‑то корешки отваривал и давал пить их от болезней. И ещё был Матюха Рыженков страшно жаден, настоящий скопидом. Семья ходила в обносках, ели всё больше постнятину. В церкви просил Матюха у богородицы множество милостей, но дороже чем за копейку свечку не покупал. Соседи, смеясь над скопидомством Матюхи, говорили:

— У Рыженковых круглый год великий пост.

Казалось, по пустяку, но между Рыженковыми и Ковалевыми завязалась давняя вражда. Причиной тому были проказы младшего сына деда Ковалева — Миколки. А дело было так. Смолоду Матюха пристрастился раскапывать курганы по степи: искал в них клады — кубышки с золотом. Все — и близкие и дальние от станицы курганы были разрыты его руками, но клад никак не давался. Оставался неразрытым только один курган, поблизости от станицы. Уж больно он был на виду, а копать нужно тайком, без посторонних глаз, с молитвой. И дожидался Матюха тёмной–тёмной ночи.

Соседские хлопцы давно мечтали о том, чтобы подшутить над Матюхой. В ближнем кургане они давно закопали старый надтреснутый котёл со всяким дерьмом. И слух распустили, будто бы каждую ночь на кургане том свеча горит и отсвечивает та свеча бледным голубоватым пламенем. Только не всякому то пламя показывается.

И вот в ночь на страстную пятницу Рыженковы, отец с сыном, крадучись отправились к кургану. И соседские хлопцы тут как тут. Захватили ходули, длинную бабью рубаху, пустую кубышку с вырезанными отверстиями для глаз и рта, заклеенными красной тонкой бумагой, и следом за Рыженковыми. Хоть и темна была ночь, а все можно было разглядеть, как отец с сыном трудились в поисках клада. Вот они присели, исчезли в яме, снова появились и, неся в руках что‑то тяжёлое, пошли в станицу. В это время в яру кто‑то завыл на разные голоса. Белое привидение с горящими глазами и с широко открытым светящимся ртом двинулось наперерез кладоискателям. Не бросая добычи, отец с сыном бросились бежать. Задыхаясь, Матюха читал молитвы.

Дома, при свете лампадки, дрожащими руками старик опрокинул на стол содержимое котла. Из него вывалилась всякая дрянь.

Наутро вся станица знала о находке Рыженковых, хотя ни отец, ни сын о ней никому не говорили.

Над Матюхой смеялся и стар и млад. А потом Рыженковы узнали, что «привидением» был Микола Ковалев. С тех пор Рыженковы и Ковалевы непрестанно враждовали, подозревали друг друга в самых злых подвохах.

У Илюхи Бочарникова, который жил тут же, по соседству, тоже были свои счёты с Ковалевыми. Завистливый Илюха не мог простить Лексахе Ковалеву его богатства. Сам Илюха, по прозвищу «горлохват», не был из бедных, но до Ковалевых ему было далеко. Стал Илюха позажиточней вскоре после возвращения с военной службы. Ходила молва, что убийство богатых шибаевских скупщиков щетины было делом его рук. Но доказать того никто не мог. Убитые, найденные в пруду, и привязанные в лесу лошади их были молчаливыми свидетелями ужасного преступления, которое совершилось в тёмную ночь на окраине станицы.

Илюха давал деньги взаймы под векселя и большие проценты. А если долг не возвращали в срок, обращался в суд.

В церкви Илюха всегда стоял рядом с ктитором. Завистливо косился на деньги, которые позванивали в чашке у торговца свечами, первый лез целовать крест и причащаться.

Старый Лексаха Ковалев не скрывал своего презрения к Илюхе. Однажды, великим постом, дед Лексаха даже отказался после Илюхи принять причастие. С тех пор Илюха не ломал шапки перед Ковалевыми, а Ковалевы не замечали Бочарниковых.

Так и не разгадал Ковалев, кто из соседей испортил корову. Но вот чудо! С приходом в хозяйство Архипа коровы повеселели. Архип хорошо ухаживал за ними: выводил в огород на люцерну, не ленился приносить им в ясли свежей травы по нескольку раз в день. Может, поэтому и поздоровели симменталки и надои увеличились.

— Добрые руки у Архипа! — говорил дед Лексаха. — Не прогадал я с этим батраком!

Пасха в станице прошла шумно и весело. Много было съедено яиц, масла и мяса, а сдобных куличей, а пасок — высоких, сладких, да мягких — и не перечесть. Даже в Хамселовке меньше ощущалась нищета, чем в обычные дни. На Фоминой неделе снова красили яйца и ещё раз пекли пасхи. После красной горки в поминальный день шли на кладбище, где прямо у могил обедали, вспоминали покойников добрым словом, плакали, а подвыпив, пели.