— Да провались она совсем! — кричит, — опять унесла ее нелегкая. — Да с этим как швырнет ведро в пруд, и решето за ним следом. Как вдруг ковыляет к ним его старуха-мать с палкой.

«— Где мое ведро? — спрашивает.

«— В пруду, — говорит Мак.

«— А мое решето?

«— Отправилось за ним вдогонку!

«— Я тебя научу ведрами швыряться, — крикнула она, да как хватит его палкой, а тот ну реветь и в припрыжку прочь от нее. А она загнала его в хижину, и продержала там на хлебе и воде целую неделю, чтобы вытравить у него луну из головы. Да только попусту хлопотала. Как прошел месяц, он опять за свое»… Э, да вот и она!

Из воды выплывала серебряная полная луна. Свет ее был почти так же ярок, как дневной, и тени Беттона и детей выступили на степе камбуза черными силуэтами.

— Смотрите на наши тени! — крикнул Дик, размахивая широкополой соломенной шляпой.

Эммелина выставила свою куклу, Беттон — трубку.

— Ну, а теперь, ребята, — сказал он, вкладывая трубку обратно в рот, — нора вам на боковую.

Дик тотчас начал скулить.

— Я не хочу спать, я не устал, Падди, ну, еще чуточку позволь!

— Ни минуты, — объявил тот решительным тоном строгой няни, — ни минуты после того, как потухнет у меня трубка!

— Беттон! — вдруг воскликнула Эммелина, вдыхая воздух. Она сидела за ветром от курильщика, и ее тонкое обоняние уловило нечто незаметное остальным.

— Что тебе, моя крошка?

— Пахнет цветами.

— Цветами?.. — повторил старый матрос, выколачивая трубку о каблук сапога — Откуда же возьмутся цветы посреди океана? Ты бредишь, что ли? Марш оба в постель!

— Набей опять трубку, — хныкал Дик.

— Вот отшлепаю тебя, как следует, тогда будешь слушаться, — возразил его покровитель, стаскивая его с бревен, — Идем, Эммелина!

Он повел детей за руки к корме, при чем Дик не переставал подвывать.

Поравнявшись с колоколом, мальчик подметил, что на палубе еще валяется болт, и, подхватив его, ударил с размаху в колокол. Это было последнее удовольствие, которое можно было урвать перед сном, — он и урвал его.

Падди приготовил постели для себя и своих питомцев в капитанской каюте; он убрал посуду со стола, выбил окно, чтобы выветрить запах плесени, и разложил найденные в каютах тюфяки на полу.

Когда дети уснули, он вышел на палубу и, опершись на перила, стал смотреть на светящееся море.

В то время как он стоял, прислонившись к перилам, в голове его проносились мысли о «добром старом времени». Его собственный рассказ об юродивом разбудил эти воспоминания, и за ширью соленых морей ему мерещился лунный свет на Коннемарских холмах и слышался крик чаек на бурном берегу, где за каждой волной тянется три тысячи миль моря.

Вдруг Беттон возвратился из Коннемара, чтобы очутиться на палубе "Шенандоа", и им мгновенно овладел суеверный страх. Что, если из-за двери камбуза вдруг выглянет голова, или, еще того хуже, в нес войдет призрачная тень?..

Он поспешил обратно в капитанскую каюту, где вскоре заснул рядом с детьми, в то время как бриг всю ночь покачивался на мягкой зыби Тихого океана, а ветерок тихо веял, неся с собой залах цветов…

IX. Трагедия на лодках.

Когда, после полуночи, туман рассеялся, люди с первого баркаса увидали второй, на полмили к штирборту.

— Вы видите шлюпку? — спросил Лестрэндж у капитана, который встал на ноги, осматривая горизонт.

— Ни следа! — ответил Лефарж. — Будь проклят этот ирландец! Когда бы не он, я успел бы как следует снабдить лодки провизией; а теперь не знаю даже, что у нас есть. Что у вас там на носу, Дженкинс?

— Два мешка хлеба и бочонок воды, — сказал тот.

— Какой там бочонок! — перебил другой голос. — Ты хочешь сказать, полбочонка!

— И то правда, — согласился Дженкинс, — наберется не больше двух галлонов.

— Будь проклят этот ирландец! — вновь вскричал Лефарж.

— Еле хватит по полковшика на душу, — заметал Дженкинс.

— Быть может, второй баркас успел лучше запастись. — продолжал Лефарж, — пойдем к нему.

— Он сам идет к нам, — сказал загребной.

— Капитан, — снова спросил Лестрэндж, — вы уверены, что не видите шлюпки?

— Ни малейшего признака, — повторил Лефарж.

Несчастный опустил голову на грудь.

Однако ему не пришлось долго раздумывать над своими заботами, так как вокруг него начинала разыгрываться одна из ужаснейших трагедий в летописях морской жизни.

Когда баркасы достаточно сблизились для оклика, на носу первого поднялся человек.

— Гей, там! — сколько у вас воды?

— Ни капли!

Ответ ясно прозвучал в мирном лунном воздухе. Услыхав его, люди в первом баркасе перестали грести, и видно было, как с поднятых весел стекали капли, сверкая бриллиантами при свете месяца.

— Гей, там, баркас! — крикнул человек на носу. Налегай на весла.

— Молчать, негодяй! — крикнул Лефарж — Кто ты, чтобы командовать?

— Сам негодяй! — отозвался тот. — Ребята, заворачивай!

Гребцы штирборта дали задний ход, и лодка завернула.

Случайно в первый баркас попали все худшие матросы "Нортумберлэнда", и Лефарж оказался совершенно бессильным перед ними.

— Ложись в дрейф! — донеслось с второго баркаса, с трудом подвигавшегося к первому.

— Налегай на весла! — крикнул матрос на носу, возвышавшийся над другими, как злой гений, временно ваявший власть над событиями, — Подними весла! Лучше покончить сразу.

Второй баркас, в свою очередь, перестал грести и остановился на расстоянии одного кабельтова.

— Сколько у вас воды? — прозвучал голос боцмана.

— Нехватит всем по одному разу напиться.

Лефарж сделал движение встать, но загребной хватил его веслом, и он свалился на дно лодки.

— Дайте нам воды, ради Бога! — послышался голос боцмана. — В горле пересохло от гребли, и тут с нами женщина.

Человек на носу внезапно разразился потоком брани.

— Дайте нам воды, — упорствовал голос боцмана, — не то, клянусь дьяволом, мы пойдем на абордаж!

Не успел он кончить, как угроза уже была приведена в исполнение. Сражение длилось недолго: второй баркас был чересчур переполнен для борьбы. Люди штирборта на первом баркасе сражались веслами, в то время как сидевшие у левого борта удерживали лодку в равновесии.

Скоро все было кончено, и второй баркас отчалил. Половина людей на нем были ранены в голову, при чем двое из них лежали без сознания.

Было это на закате следующего дня. Первый баркас лежал в дрейфе. Последняя капля воды была выпита давным-давно.

Подобно грозному приведению, второй баркас преследовал его весь день, моля о воде, которой больше не было. Люди первого баркаса, мрачные и угрюмые, подавленные сознанием преступления, мучимые жаждой и голосами своих жертв, принимались усиленно грести, как только вторая лодка пыталась к ним приблизиться.

Время от времени, как бы движимые общим побуждением, они выкрикивали в один голос:

— Нет во-ды!

Но напрасно они опрокидывали бочонок, чтобы доказать, что он пуст, — обезумевшие от жажды несчастные не верили им, убежденные, что товарищи утаивают от них воду.

В тот миг, когда солнце коснулось воды, Лестрэндж стряхнул овладевшее им оцепенение, приподнялся и заглянул через шкафут. На расстоянии: кабельтова, он увидал второй баркас, освещенный светом заходящего солнца, и населявшие его призраки, которые, при виде поднявшегося человека, высунули в немой мольбе на показ свои почерневшие языки.

О последовавшей ночи невозможно говорить. Мучения жажды были ничто в сравнении с пыткой от хнычущей мольбы, доносившейся к ним время от времени в течение всей ночи.

Когда, наконец, их завидел французский китоловный корабль Араго, люди на первом баркасе были еще живы, но трое из них потеряли рассудок. На втором баркасе не уцелело ни одного.