Беннет без лишних слов последовал за ней, помог ей снять промокшую от дождя куртку, скинул свою и обнял ее.

— Никакого вина, — прошептал он, отводя от лица Преш мокрый локон. — Сейчас есть только ты и я, мы вдвоем.

Она обвила его шею руками.

— Но я не хочу торопить тебя, Преш.

— Ты меня не торопишь, — прошептала она, почти касаясь губами его губ.

Они поцеловались. Она приникла к нему, прижалась всем телом. Никогда прежде она не испытывала такого влечения, она даже не представляла, что такое бывает на свете.

Беннет подхватил ее на руки и понес к постели. Для Преш наступил самый упоительный и волнующий момент в ее жизни.

Когда рассвело, Преш все еще витала в сладких сновидениях. Она не слышала, как Беннет встал, принял душ, оделся и прошел в гостиную. Несколько минут он стоял, глядя в окно. Хмурая складка меж бровей отражала его раздумья: как ему дальше вести свою игру.

Он начал разглядывать снимки, стоящие на полочках над камином. Сперва его внимание привлек снимок, сделанный в Монте-Карло, на котором была изображена какая-то дама в красном платье из газа. Он внимательно изучал ее лицо, затем перевел взгляд на свадебную фотографию: невеста была в национальном австрийском платье, а у нее на шее сверкало массивное ожерелье с огромной жемчужиной. Итак, Мэри-Лу не солгала. Он положил снимок себе в карман и прошел обратно в спальню.

Сквозь полудрему Преш услышала, как ее ласково окликает Беннет. Он сидел на краешке кровати, полностью одетый, и смотрел на нее.

— Мне пора в аэропорт. Я уезжаю, но скоро вернусь, — пообещал он.

Она кивнула — и внезапно ей стало страшно: а вдруг она потеряет его навсегда?

— Преш, я действительно вернусь, не бойся, — сказал он, наклоняясь и нежно ее целуя.

И вышел. Теперь их разделяли тысячи километров между Шанхаем и Парижем.

Десять дней спустя, верный своему слову, Беннет неожиданно возник на пороге антикварного магазина Преш. Заметив ее изумление, он лишь рассмеялся как ни в чем не бывало, словно никуда и не уезжал.

Он дал ей номер своего мобильного телефона, адрес электронной почты и стал регулярно приезжать к ней в Париж.

Они подолгу беседовали, и вскоре Беннет знал о ней все, так же как и она о нем — во всяком случае, так ей казалось. Он рассказал ей о своих прежних возлюбленных — к удивлению Преш, их было не так много, как можно было предположить. Она узнала все о его вкусах и предпочтениях, о том, какие ему нравятся фильмы и книги, блюда и развлечения. Узнала она кое-что и о его детстве.

Беннет рассказал ей, что в пятилетнем возрасте попал в приют для мальчиков в Нью-Гэмпшире, куда его отправила мать-одиночка.

— Больше я ее не видел. Отца я вообще не знаю, — признался Беннет. — В том мире, где я воспитывался, не существовало такого понятия, как дружба. Единственным моим желанием было выбраться оттуда во что бы то ни стало. Я хорошо учился и поступил в Дартмутский колледж. Сейчас я зарабатываю большие деньги и пытаюсь вычеркнуть из памяти годы бедности и унижения. Мне приходится много разъезжать, поэтому у меня нет ни близких друзей, ни каких-либо других привязанностей. — Он грустно улыбнулся: — Кроме тебя, Преш.

Это была настоящая романтическая влюбленность, с бесконечными клятвами, встречами и расставаниями — в разлуке он мог позвонить ей среди ночи, только чтобы пожелать «приятных снов», а когда он возвращался к ней на улицу Жакоб, они бросались друг к другу в объятия, как будто год не виделись. Преш ничего не утаивала от него, она рассказывала ему о своих родственниках, о дедушке и тете Гризельде, о погибших родителях и о своей кузине Лили, которая жила в Шанхае и с которой она не была даже знакома.

Прешес покупала Беннету трогательные подарки. Однажды вручила ему старинное издание стихотворений Джона Донна, который, по словам Преш, как никто, знал язык страсти. В другой раз она подарила ему простенький брелок с изображением Эйфелевой башни, «в память о Париже и обо мне». Всякий раз Беннет появлялся на ее пороге с цветами и шампанским, увозил ее на ночь в средневековый замок, переделанный в гостиницу, где они ужинали, окруженные почтительными «слугами».

«Ну разве это не прекрасно?» — думала Преш, лежа на кровати XVII века в одной из комнат бывшего замка. Лунный свет за широкими окнами серебрил пышные кроны деревьев. А рядом с ней спал самый красивый мужчина на свете.

Беннет словно почувствовал на себе ее взгляд и открыл глаза.

— Преш, — тихо сказал он, — знаешь, я не могу без тебя. Ты выйдешь за меня замуж?

Преш не колебалась ни секунды.

— Да, — согласилась она, покрывая его лицо поцелуями.

— Когда? — спросил он.

— Да хоть сейчас, — смеясь, ответила она. — Ах нет, сначала мне необходимо обо всем рассказать тете Гризельде.

— Я сам поеду в Монте-Карло и попрошу у нее твоей руки.

На следующий день он пригласил ее в ресторан «Жюль Верн», что находится на вершине Эйфелевой башни. И там торжественно преподнес ей обручальное кольцо с крупным бриллиантом, в окружении более мелких камешков. Он сам надел ей на палец кольцо, а в это время другие посетители ресторана аплодировали и кричали «браво».

«Что может быть романтичнее такого подарка?» — думала Преш, поглядывая на сверкающие бриллианты, своим блеском напоминающие ночные огоньки раскинувшегося внизу Парижа.

— Мы будем жить здесь, в Париже, — заявил Беннет, заглядывая ей в глаза. — Мне придется наведываться по делам в Шанхай, но я буду приезжать домой как можно чаще. Завтра я попрошу твоей руки у тети Гризельды. Надеюсь, она одобрит твой выбор. — На какой-то миг он смутился.

Преш рассмеялась:

— Конечно, одобрит, а как же иначе! Разве может такое быть, чтобы ты ей не понравился?

Пентхаус, в котором жили две приятельницы: аристократка Гризельда фон Хоффенберг и бывшая танцовщица Мими Москович, более всего походил на съемочную площадку фильмов тридцатых годов. Огромные окна, выходившие на море, были прикрыты прозрачными занавесками. На выложенном светлой плиткой полу лежали белые ковры, а стоявшие повсюду диваны были обиты белой парчой. Журнальные столики с хромированными ножками и стеклянные горки довершали общую картину.

Апартаменты буквально утопали в цветах — Гризельда уверяла, что жить без цветов не может. В основном это были розы, белые или розовые, между ними стояли вазы с цветущими ветками вишни и лилиями. А еще в пентхаусе жили две собачки: йоркширский терьер Лала и карликовый пудель Шнупи.

В тот день, когда Преш обещала приехать со своим кавалером, Гризельда даже слишком переусердствовала с цветами — по выражению Мими, из квартиры получился цветочный магазин. Старые слуги Жанна и Морис сервировали небольшой круглый стол коллекционным фарфором и серебряными приборами.

— Надо соответствовать, — в который раз говорила Гризельда Мими, поправляя в вазе белые гардении. — Преш и раньше привозила к нам своих кавалеров, но на этот раз я по голосу поняла, что дело серьезное.

— Любовь! — Мими состроила гримасу.

— Как ты считаешь, мы не смутим их своим внешним видом? — Гризельда надела белый костюм от Сен-Лорана, на шее блестело золотое ожерелье, на запястьях — золотые браслеты.

— Мы выглядим так, как позволяет нам природа и пластическая хирургия, — ехидно заметила Мими. На ней было просторное платье цвета металлик, удачно скрывавшее располневшую фигуру. В ушах у нее сверкали бриллианты.

— Мне кажется, эта встреча очень важна для Преш, — сказала Гризельда. — А вдруг это тот самый единственный и неповторимый?

— В таком случае будем надеяться, что он с честью выдержит испытание под названием «тест Хоффенберг — Москович».

— А если нет?

— Возможно, она все-таки свяжет с ним свою судьбу, а ты вычеркнешь ее из своего завещания.

— Ее нет в моем завещании, и тебе об этом известно, так же как и Преш. Конечно, я оставлю ей свои драгоценности, но в остальном ей придется рассчитывать в жизни только на себя.