Но уже поджидает своего часа некий изгнанник: Арман дю Плесси де Ришелье, епископ Люсонский, сжигаемый честолюбием прелат-воин. Его отличил Кончини и назначил государственным секретарем; воздадим должное подобной прозорливости! После убийства своего покровителя Ришелье и сам был в смертельной опасности, но в конце концов отделался опалой. При дворе его никто не забыл. Все кругом прочат его в министры, но Людовик XIII его не любит. И не столько из-за того, что он был фаворитом Кончини и регентши, сколько потому, что его облик и характер пугают короля. Людовику XIII только двадцать лет. Он боится снова попасть под гнет тирании, еще худшей, чем при маршале д'Анкре. Он хочет остаться повелителем, не делить ответственности ни с кем. Все же в 1621 году Ришелье возведен в кардинальский сан. Пройдут еще три года, прежде чем он войдет в Совет. После смерти де Люиня (в 1622 году) Людовик XIII сменит несколько совершенно безликих министров и убедится, что не может править один. Не то чтобы ему не хватало остроты ума; но он из тех государей, которые не умеют действовать без поддержки советника и от этого тем чувствительнее к малейшему ущемлению своего престижа. У него хрупкое здоровье (он страдает хроническим энтеритом), слабые нервы, нрав меланхолический и мрачный. Он сгибается под тяжестью своей ноши. У него возникают идеи, но не всегда находятся практические возможности их осуществить. Его власть вовсе не абсолютна. Монархия Короля-Солнца, безусловно, не могла бы родиться без Ришелье.

Его территория занимает примерно четыре пятых нынешней Франции. В нее не входят Эльзас и Лотарингия (независимое герцогство), Франш-Конте, Артуа, Савойя и Руссильон. Внутри страны некоторые области сохраняют автономию: Оранж принадлежит дому Нассау, графство Венэссен — папе[17]. Число жителей достигает шестнадцати миллионов, из них четырнадцать — сельское население. Города не похожи на те, какими они стали в наши дни. Это разбросанные по провинциям этнические образования, каждое со своей особенной физиономией. Можно сказать, это прообразы административных, экономических и культурных центров — а иногда и церковных (они бывают убежищами для протестантов). У каждого свои прочные традиции, свои занятия, своя гордость. Их патриотическое чванство вызывает улыбку; но при определенных обстоятельствах оно способно превращаться в героизм.

Такие центробежные настроения наблюдаются повсюду. Настоящего единства нет. Еще не пришло время. У каждой провинции, каждого городка — свои обычаи, свои льготы, свои привилегии, корни которых уходят во тьму веков. Совершенно различные правовые системы отделяются друг от друга тропинкой, ручейком. Если есть деньги, можно тянуть процесс до бесконечности, переводя его из одной юрисдикции в другую. Это положение вещей усугубляется продажностью судей. Центральные власти осуществляют свой контроль лишь выборочно и поверхностно. Информацию они получают недостаточную и запоздалую. Дорог мало, следит за ними как бог на душу положит. На то, чтобы известие достигло Парижа, уходит несколько дней, если его еще не перехватят по пути. Для частного лица отправиться на Юг — смелое предприятие, настолько небезопасны иной раз пустынные поля и лесные чащи. Потребность в единообразии и обновлении ощущается во всех областях. При такой разобщенности провинций, ненадежном и зачастую косном дворянстве, алчном судейском сословии, полезной, но корыстолюбивой буржуазии монархия представляет собой единственный двигатель прогресса. Кстати, Людовик XIII — вовсе не тот надменный и равнодушный персонаж, каким его выводят обычно историки. Он думает о своем народе. Искренне желает облегчить участь бедняков. Отдает себе отчет в существовании пропасти, которая разделяет имущих и неимущих.

Впрочем, во Франции положение не хуже, чем в других государствах Европы. Активность, предприимчивость французов, их умение приспосабливаться к обстоятельствам, врожденный оптимизм постепенно расширяют возможности страны, выводят ее вперед, хотя внешне это незаметно. И все же какая нищета, какая смертность! Средняя продолжительность жизни у мужчин — тридцать восемь лет, у женщин — тридцать пять. Никакие невзгоды не обходят стороной крестьянский люд: он знает недоедание, а то и голод в неурожайный год, эпидемии, которые не удается остановить никакими мерами, бедствия войны (как они запечатлены на гравюрах Калло). Но стоит хлебу уродиться обильней, выручке подняться повыше — и все забыто, люди пьют, танцуют, прикупают липший арпан[18] земли, строят планы на будущее. Такой уж счастливый характер у этого народа, таким он и останется. Жакерии[19] вспыхивают часто и яростно, их жестоко подавляют. И снова крестьянин начинает все сначала, с бесконечным терпением и, несмотря ни на что, с неколебимой верностью королю в сердце. Положение рабочих еще ужаснее: рабочий день от десяти до четырнадцати часов, правда, праздников около шестидесяти в году; дисциплина военная, даже досуг регламентирован; соблюдение обрядов религии строжайше проверяется. Людовик XIII попытается разжать эти суровые тиски, улучшить условия груда, облегчить переход в мастера прилежным, но не имеющим ни гроша в кармане рабочим. Странным образом королю ведомо уважение к человеческой личности.

Она составляет особую прослойку между народом и знатью, ближе к последней, чем к первому, во всяком случае, по своим устремлениям. Инстинктивно тяготея к меркантилизму, еще до Кольбера[20], она неустанно обогащает государство и обогащается сама. Кольберовский меркантилизм лишь сформулирует официально торговую политику, согласно которой из-за границы ввозится сырье, а вывозятся готовые изделия, так что баланс складывается в пользу Франции, и количество золота в стране год от году увеличивается. Поэтому короли поощряют буржуазию и оказывают ей всяческие почести. Как мы уже говорили, силы ее растут и могут быть обращены как в поддержку трона, так и против него. До сих пор, словно это само собой разумеется, высшие административные, военные, церковные посты занимала знать. Буржуазия сгорает желанием заполучить к ним доступ. Одалживая деньги полуразорившимся вельможам, отдавая им дочерей (вернее, их приданое), чтобы они могли содержать свои дворцы и замки, буржуа мечтают о дворянстве для себя. Заносчивость иных спесивых аристократишек уязвляет их самолюбие. Они покупают должности, предоставляющие право на дворянство. Дают образование сыновьям, которые таким путем могут войти в «дворянство мантии»[21]. Они охотно пользуются гербами; представление о том, что это исключительно привилегия знати, ложно. У Крессе, парижских эшевенов с 1570 года, «три золотых бычьих головы на лазурном поле». У Покленов «на серебряном поле пять зеленых деревьев, из которых три имеют высокие стволы и два пониже и коих корни осыпаны землею зеленого цвета». Мольер, повинуясь фантазии, заменит деревья на этом гербе тремя зеркалами, символизирующими театр, и обезьянами с фасада родного дома. Его дед, Луи Крессе, подписывается обычно Луи де Крессе. Возможно, что мещанин во дворянстве — не чистый плод мольеровского воображения… Но смехотворность таких претензий не столь уж важна. Эти почтенные граждане — будущее государства; Людовик XIII тут оказался дальновиднее, чем кто бы то ни было из его предшественников. Он так щедро осыпает их милостями, что дворянство начинает роптать. Отныне парижские негоцианты, в парадном платье, принимают участие в официальных церемониях. Купечество поделено на шесть гильдий, в таком порядке по старшинству: суконщики, затем бакалейщики, галантерейщики, скорняки, чулочники и ювелиры. В этой иерархии довольно точно отражена относительная важность ремесел: текстильные мануфактуры тогда действительно были самыми процветающими. При всем том буржуазия, как бы она ни рвалась к более завидной роли в государстве, сохраняет глубокое уважение к королевской власти и вину за свои невзгоды (прежде всего повышение налогов и падение ренты) склонна возлагать не на короля, а на его приближенных. Со стороны Людовика XIV будет весьма разумно вербовать себе министров среди этих людей, бережливых, усердных и неуступчивых. Но не следует забывать, что здесь он лишь продолжал дело, начатое его отцом.