Его-то самого «Увеселения волшебного острова» выведут не на усыпанную розами дорогу, а на темные, каменистые тропинки. Он еще этого не знает; спектакль снова пойдет завтра и в последующие дни, требуя всяких утомительных доделок. Все должно течь гладко, так хочет король. Значит, ничего нельзя пускать на волю случая. Но пока он хлопочет, сердится, бранит представителей этого диковинного актерского племени, его судьба делает новый поворот, определяется окончательно.

Одна из гравюр Израэля Сильвестра воскрешает зрелище в третий день праздника. Под гравюрой подпись: «Театр, устроенный посреди большого пруда, представляет Остров Альчины, где стоит ее зачарованный Дворец, прилепившись к маленькой скале; перед ним был исполнен Балет с несколькими выходами, после чего этот Дворец был поглощен огнем фейерверка, представляющим разрушение чар после бегства Руджеро».

Это венец праздника! Зрители, сидящие (или стоящие, в зависимости от ранга) вокруг обширного водоема, в конце главной аллеи видят, как появляется Альчина (мадемуазель Дюпарк) с двумя нимфами (мадемуазель Дебри и Арманда), верхом на китах. Вигарани так замечательно смастерил огромных животных, что они плавают совсем как живые; иные простаки даже отказываются поверить, что они не настоящие, и утверждают, будто их выловили в море и доставили в Версаль по такому случаю. Альчина и нимфы обмениваются репликами, из которых становится ясно, какая угроза нависла над волшебницей. Они возвращаются в свой дворец на скале, где танцуют и поют плененные рыцари (снова тема первого дня), чудовища и карлики — свита Альчины. Некая дама надевает Руджеро на палец спасительное кольцо. Альчина вмешивается слишком поздно; ее зловещей власти пришел конец. Чудовища и карлики, киты и нимфы исчезают, в пламени взлетающих ввысь ракет дворец рушится, загорается и рассыпается в прах. Это самый чудесный фейерверк той эпохи; при нем было светло как днем. Он символически завершает «Увеселения волшебного острова»: теперь становится понятен смысл этого названия.

Но разъехаться сразу невозможно. В субботу 10 мая король выигрывает скачки. Он снова в наряде Руджеро, в латах и перьях, — одеяние римского императора.

В воскресенье, после мессы, король открывает версальский зверинец. Вечером Труппа Месье ставит «Докучных», где Мольер один играет пять ролей! Посмертная опись его имущества дает точное представление о костюмах, которые он надевал. В роли маркиза: «Штаны легкой шелковой материи в голубую и розовую полоску с желто-красной отделкой из кольбертина, камзол кольбертиновой ткани, украшенный лентами, башмаки, шелковые чулки и подвязки».

В роли Доранта: «Плащ и штаны тонкого сукна с разрезами, камзол с разрезами же, охотничий кафтан, сабля и пояс, вышесказанный кафтан украшен серебряными галунами, пара перчаток оленьей кожи, пара желтых чулок под сапоги».

Первая половина дня в понедельник, 12 мая, посвящена лотерее, в которой королевам, придворным дамам, Луизе де Лавальер достаются предметы искусства и драгоценности. Затем — состязание, где соперничают герцог де Сент-Эньян и маркиз де Сокур. Вечером Труппа Месье дает «Тартюфа», новую пьесу Мольера, вернее, первые три ее акта. Изначально «Тартюф» назывался «Обманщик». Комедия имеет самый живой успех. Юные аристократы и их дамы не сердятся, когда перед ними так убедительно разоблачают этих несносных, мешающих жить менторов-проповедников. Однако на следующий же день поднимается вопль негодования. Шайка святош делает ответный выпад с молниеносной быстротой, пускает в ход все средства, чтобы «Обманщик» не стал достоянием публики. Оказывается давление на самого короля. Ему предлагают гнусный торг: он может сохранить для себя Луизу, церковь будет снисходительна, посмотрит на это сквозь пальцы; но пусть он выдаст этого дьявола — Мольера. Вот почему мы читаем в «Рассказе об «Увеселениях»[174]:

Это уклончивое объяснение словно вышло из-под пера самого Тартюфа. Следует заметить, что Мольер тут не назван по имени. И вообще «Рассказ» странным образом избегает его упоминать.

Во вторник, 13-го, «Увеселения» заканчиваются. Труппа Месье играет «Брак поневоле». Арманда притягивает к себе все взоры. На ней костюм Египтянки: «Плащ и юбка разноцветного атласа, два парчовых корсажа цвета золота и серебра».

На сей раз свечи гаснут окончательно. Утомительный праздник позади. Мольер, как ревностный слуга и как настоящий актер, показал свои таланты во всем их удивительном разнообразии. Как пишет Сильвия Шевалле: «Представление «Принцессы Элиды» оставило по себе несравненные воспоминания. На нем лежал отпечаток роскоши и беззаботности тех весенних праздников, когда каждый старался понравиться королю, той поры, когда Его величество и сам думал только о том, чтобы нравиться, — как говорит «Рассказ», трогательно засвидетельствовавший поэтический, веселый и нежный гений того, кто был тогда скромным автором «Тартюфа».

Король уезжает в Фонтенбло. Труппа Месье остается в Версале; она вновь появится на сцене Пале-Рояля только 20 июня, когда будет играть «Фиваиду» Расина. Конечно, нужно привести в порядок счета, собрать вещи, наконец, отдохнуть немного после утомительных дней «Увеселений»; и все же трудно объяснить такую оттяжку возвращения в Париж. Дошли ли до Мольера какие-то угрожающие вести? Есть ли опасения, что Шайка святош попытается вызвать беспорядки у дверей театра или во время представлений? Или, напротив, актеры хотят потомить ожиданием отзывчивую и преданную публику? Этого мы не знаем. Но что доподлинно известно — это то, что Шайка во главе с Ардуэном де Перефиксом, архиепископом Парижским, и президентом Ламуаньоном, при покровительстве королевы-матери, Анны Австрийской, использует все средства, чтобы уничтожить Мольера. 17 мая 1664 года «Газет»[175] возносит пылкие хвалы Людовику XIV за то, что он выказал себя воистину старшим сыном Церкви, осудив Пять Положений,[176] отстаиваемых янсенистами, и запретив публичные представления «Обманщика», «которого Его Величество, будучи в совершенстве осведомлен во всех предметах, счел крайне оскорбительным для религии и способным произвести самое вредное действие».

Мы видели, что в действительности позиция короля совсем не такова; свидетельством тому — анекдот, рассказанный Мольером в конце длинного предисловия к его пьесе. Через неделю после запрещения «Тартюфа» Людовик XIV, посмотрев представление пьесы «Скарамуш-отшельник», громко спросил у Великого Конде: «Хотел бы я знать, почему те, кого так оскорбляет комедия Мольера, молчат о «“Скарамуше”?» Конде: «Причина в том, что в комедии о Скарамуше высмеиваются небеса и религия, до которых этим господам нет никакого дела, а комедия Мольера высмеивает их самих, и вот этого они стерпеть не могут».