Джульетта Улановой навеки полюбила Ромео, всматриваясь в его прекрасное лицо, а ее Корали влюбляется в Люсьена, вслушиваясь в созданные им звуки, постигая в них гармонию его души.

…Начиналось адажио Корали и Люсьена. И в нем была тема творческих поисков, казалось, они фантазировали, искали образы и линии будущего балета. В соответствии с этим балетмейстер строил рисунок своеобразного по теме адажио — в нем не было обычных технических сложностей, высоких поддержек и т. п.

Не признание, не любовное объяснение, а, скорее, творческое, духовное сближение и родство — вот тема этого адажио.

Творческая близость рождала и человеческую нежность, Корали — Уланова начинала внимательнее вглядываться в лицо Люсьена, он становился ей все более и более дорог.

В разгар сцены входит Камюзо. При нем Корали — Уланова вынуждена была вести себя с Люсьеном подчеркнуто сухо, официально и холодно. А ей уже трудно было играть роль, притворяться равнодушной.

Только что она была искренней и открытой, а с приходом Камюзо во всем ее поведении появлялась какая-то натянутость. Чтобы не выдать себя, она следила за каждым своим жестом, как лгущий человек следит за каждым своим словом. Она, если можно так выразиться, «пластически лгала», и было видно, как ей мучительно неловко и трудно, ибо, правдивая по натуре, она из породы тех «добрых девушек, у которых сердце как на ладони» (Бальзак).

Следующая картина — «балет в балете» — первое представление «Сильфид».

Здесь Уланова поражала точным ощущением стиля романтического балета 30-х годов. Облик Улановой с белым веночком на голове, в белых «тальониевских» одеждах, с крылышками за плечами напоминал старинные гравюры с изображением великой балерины прошлого. В этих эпизодах Корали — Уланова казалась совершенным воплощением романтической мечты, эфемерного, хрупкого существа.

Интересно сравнить эту сцену «Сильфид» со вторым актом «Жизели». Там Уланова по-новому осмысливает формы романтического балета, приносит в них оттенки живых чувств и настроений, здесь, в соответствии с задачами художественной стилизации, она как бы подчеркивает, обостряет их условность и абстрактность. «Балет в балете», сцена премьеры «Сильфид» занимала очень важное место в спектакле.

Автор либретто «Утраченных иллюзий» В. Дмитриев писал:

«„Утраченные иллюзии“ рассматриваются мною как балет, замыкающий жанр так называемого романтического балета.

…Родившийся в борьбе с условиями жизни, романтизм и в балете сохранял свои тенденции — раздвоение героя между отвлеченной идеей и враждебной ему действительностью, проблема земного и небесного, и как вывод — уход от жизни в вымышленный мир сильфид, где тоже нет успокоения. Такова основная тема балетов, связанных с этим жанром.

…„Утраченные иллюзии“ представляются мне как бы заключением и разоблачением этой традиции. Здесь заново, с возможной для балета остротой, поставлена основная романтическая проблема, в тех же соотношениях лиц, но в понятой по-новому социальной ситуации.

…Задачей моей было: оставаясь в пределах романтического жанра, обнажить и тем самым разоблачить его беспочвенность».

Уланова верно почувствовала этот замысел. Танцуя Сильфиду, она как бы обнажила «беспочвенность», призрачность тем и образов романтического балета. Это было воплощением иллюзорной мечты, обреченной на гибель именно вследствие ее оторванности, отрешенности от жизни.

Тема «Утраченных иллюзий» раскрывалась Улановой не только в изображении реальных горестей и разочарований Корали, но и в подчеркнутой бесплотности, призрачности ее сценического создания. Обреченность иллюзий, элегическая безнадежность как бы сквозили в поэтическом танце Сильфиды — Корали — Улановой.

После премьеры нового балета в «Гранд-Опера» публика бушует, разгораются бурные споры. Люсьен и Корали проходят среди всей этой суеты, не замечая ее, переполненные только что пережитым волнением, еще погруженные в мир звуков и образов, вызванных их творческой фантазией.

Следующая сцена происходит в комнате Корали. Она вбежала радостная, оживленная, подняла гардины, в окна хлынул яркий, солнечный свет. Входит Люсьен, они затевают веселую игру, беготню. Корали поправляет прическу Люсьена, перевязывает ему галстук, они шутливо кормят друг друга фруктами и сластями, у Корали — Улановой здесь был чудесный юмор и детская непосредственность.

Помните, как в романе Бальзака Корали любила украшать Люсьена, дарить ему безделушки:

«…ты должен счесть меня болтуньей, но ведь я в последний раз несу вздор! Я пишу так, как говорила с тобой, мне хочется побалагурить». «…Кто тебе сделает пробор так хорошо, как я?» — писала Люсьену другая героиня Бальзака — Эстер.

Уланова замечательно передавала в сцене с Люсьеном этот любовный «вздор», милый, шутливый лепет любви, она от всей душп смеялась, резвилась, проказничала.

Эстер писала Люсьену так же просто, как говорила с ним — «мне хочется побалагурить». Уланова танцевала так же весело и влюбленно, как та «балагурила», как старалась писать свое предсмертное письмо.

Неожиданно появляется Камюзо. Корали успевает спрятать Люсьена, но на столе остается его цилиндр. Чтобы провести ревнивого Камюзо, Корали хватает цилиндр и начинает репетировать тут же сымпровизированный танец.

Уланова проделывала это с задором и лукавством парижского гамена, озорно изображала надутого щеголя и под конец танца, лихо подбоченясь, нахлобучивала цилиндр на голову.

Но он оказывался слишком велик и падал, закрывая все ее лицо.

Камюзо медленно снимал цилиндр, и мы видели совершенно преображенное за это мгновение, помертвевшее лицо Корали, потухший взгляд, закушенные от стыда губы. Она не смотрит на Камюзо, во всей ее позе, упавших руках, поникших плечах — подавленность, горе и стыд.

Нет, не может, не станет она больше лгать!

Корали выводит Люсьена и открыто заявляет о своей любви к нему.

«„Или я бесстыдная распутница и сразу бросилась ему на шею, или я бедное, несчастное существо и впервые почувствовала настоящую любовь, которой жаждут все женщины. В обоих случаях надо или бросить меня, или принимать меня такой, какая я есть“, — сказала она с царственным жестом, сокрушившим торговца шелками», — так описывает Бальзак эту сцену.

У Улановой — Корали здесь появлялась гордая уверенность и твердость, решительный «царственный» жест.

Наконец Корали выпроваживает протестующего Камюзо, выталкивает его из комнаты. В Корали — Улановой просыпалась сила девушки из народа, дочери парижских предместий, французской простолюдинки, дерущейся за свое счастье.

Эти характерные черточки, полнокровность живого образа заставляют еще раз говорить о неточности и условности понятия «лирическая актриса», которое часто применяют к Улановой. В одной только роли Корали у нее были и трагические ноты, и юмор, и характерность. Все это, конечно, никак не укладывается в понятие «чистой лирики».

Но постепенно Люсьен, опьяненный успехом, обольщенный ветреной Флориной, забывал о Корали.

Грустная, приходила она из театра, машинально, с помощью служанки, снимала шляпу, перчатки, опушенную перьями накидку, садилась в кресло у горящего камина, рассеянно пила кофе из крохотной фарфоровой чашки, смотрела на часы, — и все эти простые физические действия, выполненные с неподражаемой грацией, выражали усталость, ожидание, смутную тревогу…

Приходили ее друзья, почитатели, она принимала их, так же устало, слабо улыбаясь, думала о своем, сидела, понурившись, погруженная в невеселые мысли.

В отношении друзей-почитателей к Корали — Улановой была особая бережность, почтительная осторожность — это оправдывалось всем ее обликом, хрупким, женственно-целомудренным.

Вбегал возбужденный Люсьен, пригоршнями выбрасывал на стол выигранное золото. Уланова — Корали смотрела на него недоуменно, даже чуть холодно и отчужденно, как бы не узнавая его, спрашивая себя, что с ним произошло?

Вошедшая Флорина уводила Люсьена с собой.

Корали в первую минуту не может поверить, что он ушел, ушел с Флориной. Она бросается к окну, смотрит ему вслед. Затем медленно поворачивается и только тут замечает оставленные им деньги. Лицо ее искажается гневом и отвращением, в неистовом порыве отчаяния и оскорбленного самолюбия она выбрасывает монеты, мечется по комнате, хочет покончить с собой, выброситься в окно.