— Как какая? Очень хорошая девочка, красивая. Она твой верный друг, она так тебя защищала. А если бы не Таня, я бы, наверное, сошла с ума.

— Я с девчонками вообще не дружу, — говорит Максим твёрдо. Он украдкой водит глазами во все стороны. Булочная, продовольственный, троллейбусная остановка. Идут чужие люди. Тани нигде нет. Куда делась эта тихоня? Она, видите ли, защищала его. Ему становится радостно от этого, но он сердито встряхивается. — Очень мне надо дружить с девчонками.

Котёнок уже бегал по квартире, у него было уже имя — его звали Пашкой. А мама всё не высказывалась — можно всё-таки, чтобы в доме жили две кошки — Звёздочка и Пашка — или нельзя. Но раз она упорно молчала, получалось, что всё-таки можно. Серёжа решил так и считать — можно, и всё. А почему нельзя? От Пашки ни шума, ни грязи. Очень воспитанный котёнок Пашка.

Звёздочка с утра до вечера облизывала своего Пашку, а когда Серёжа брал его на руки, Звёздочка тревожно мяукала и вертелась у Серёжи под ногами. Как будто хотела сказать: «Не обидь, пожалуйста, моего Пашу. Видишь, какой замечательный этот сын Паша? Сам посмотри — видел ты когда-нибудь котёнка красивее и умнее?» Сама она без всяких церемоний таскала Пашку за шиворот, но он не сопротивлялся ему не было ни больно, ни обидно. Наверное, и за шиворот можно таскать больно, а можно — ласково.

Несчастья чаще всего случаются неожиданно.

Нина Алексеевна вдруг сказала:

— В субботу будет родительское собрание.

Ну зачем? Дли чего? Разве нельзя жить хорошо и весело без всяких родительских собраний? Разве так уж они нужны Нине Алексеевне, эти самые родительские собрания? Серёжа пригнулся под тяжестью этой новости. А Нина Алексеевна продолжала говорить:

— Я написала о собрании в ваших дневниках. А вы ещё и на словах передайте родителям, что явка обязательна.

— А моя мама в командировке, — быстро сказал Серёжа.

— Никаких командировок, санаториев, вечерних смен, сломанных ног. Пожалуйста, очень вас прошу. Всё это уже тысячу раз было. Не с тебя, Сергей, началась школьная ложь. Были и не такие изобретатели. Ясно?

Серёжа молчал. Всё было ясно.

Только Оля Савёлова сказала в тишине:

— А у нас в музыкальной школе в субботу как раз концерт. Мы будем играть на фортепьяно. Мои родители должны пойти на концерт.

— Опять пререкания? Родительское собрание важнее, чем любой концерт, — ответила Нина Алексеевна.

Теперь уж окончательно всё было ясно.

Серёже в тот день показалось, что Нина Алексеевна придумала это собрание специально из-за него, из-за Серёжи. Двойка по русскому — раз. Разбитый абажур под названием плафон — две. И тут как раз собрание.

Он пришёл домой и спрятал дневник под ванну. Но мама именно в это время сказала только одно слово:

— Дневник.

Серёжа стал намыливать руки, потом он долго смывал пену и опять намыливал. Но мама стояла в дверях ванной и молча ждала. Серёжина спина чувствовала мамин взгляд.

Что было делать? Пришлось прямо на маминых глазах вытягивать дневник из-под ванны и бормотать:

— Завалился, сам удивляюсь. Просто удивляюсь, как это он завалился.

Его слова не получили никакого ответа и повисли в воздухе, как что-то совсем лишнее. Да и что, по совести говоря, можно ответить на такие слова?

Мама сразу открыла дневник на той самой странице, где чёткими красными учительскими буквами было написано, что в субботу состоится родительское собрание, на которое явка всех родителей строго обязательна.

Мама прочла, закрыла дневник и ничего не сказала.

Меньше всего Серёжина мама была похожа на человека, который никогда в жизни не получал двоек и ничего не разбивал. Нет, она не производила впечатления бывшей отличницы и примерной ученицы. Да и что такое, по существу говоря, двойка? А что такое, если уж по-честному рассуждать, этот абажур под названием плафон? Пустяки, вот что это такое.

Серёжа стал ждать субботы. И как всякий человек, он не мог жить без всякой надежды. И он надеялся.

Вдруг мама не сможет отпроситься с работы: ведь у неё суббота часто — рабочий день. А вдруг она просто не захочет туда идти, на это собрание? Решит, что без неё там вполне обойдутся. Подумаешь, явка обязательна. А вот не пойдёт, и всё. Какой уж такой интерес на нём сидеть, на этом собрании? Скука, наверное, зелёная. Или мама вдруг про собрание забудет. Возьмёт и выбросит его из головы. Разве так не может быть? Очень даже может. Человек может забыть даже очень важное. Серёжа почти поверил, что мама про собрание забудет. Мало ли забот у мамы?

Суббота наступила очень быстро.

Мама пришла домой рано, надела свой самый нарядный костюм из золотых ниток и отправилась на собрание. Серёже она сказала:

— Из дому не уходи.

Дверь хлопнула, Серёжа стал ждать.

Он хорошо знал, о чём Нина Алексеевна расскажет его маме. Двойка по русскому и разбитая лампа под названием плафон. Ничего больше он не сделал плохого. И за эти две вины ему, конечно, попадёт — но что в этом страшного? Ну, влетит — не в первый раз в жизни. Почему же Серёжа так беспокойно мечется по комнате, выбегает в коридор, прислушивается к стуку дверей? И почему перед чем-нибудь плохим тоже бывает нетерпение? Скорее бы мама пришла, скорее бы всё это как-то кончилось. Хотя, если подумать, куда спешить? Серёжа сам не понимал. Он всё время смотрел на часы. Стрелки ползли медленно-медленно. Он поставил на газ чайник — вдруг мама сразу захочет пить чай? А она всё не шла. Чайник кипел вовсю, сыр на столе стал блестеть от жира и сворачиваться в корытца.

Хорошо тем, кто ждёт своих родителей около школы. Они там все вместе — Колбасник, Вовка, наверное, тоже. Девчонки. А Вовка удивляется — почему Серёжа не пришёл к школе. Вовка же не знает, что мама сказала — из дома не выходить.

Пойдут родители с собрания. Кого-то поругают, кому-то всыплют. Им лучше, потому что они ждут вместе.

И кто вообще придумал эти родительские собрания? Серёжа их всегда ненавидел. Когда дети жалуются друг на друга, это называется ябедничать. А когда взрослые жалуются на детей, это называется родительским собранием.

Серёжа махнул рукой, включил пластинку и решил больше не волноваться. Не будет, и всё. Он привязал бумажку к нитке и стал играть со своими кошками. Серёжа нёсся по квартире, а за ним — шуршащая бумажка, а за бумажкой — прыжками Паша, а за котёнком — Звёздочка. Весёлый тарарам. И пусть. Нельзя всё время предаваться печальным мыслям. Нельзя сидеть, оцепенев, и ждать плохого. Может, ещё ничего плохого и не будет. Вдруг мама не придаст такого уж большого значения этой несчастной двойке? И тем более — плафону. Подумаешь, большое дело — плафон. Возьмёт и простит мама. Скажет: «Что же ты, Серёжа, натворил? Больше так не делай». И всё, и забудет, и больше ничего об этом вообще не будет говорить. Разве так не бывает? Очень даже может быть! Эй, кошки, поймайте бумажку! Ему уже кажется, что сейчас самое главное — не дать Паше схватить бумажную мышь. Вовремя дёрнуть нитку, вовремя отскочить. А Пашка на своих не очень уверенных толстых лапах несётся изо всех сил и с разбегу проезжает по лакированному полу, как по льду. И короткий тонкий хвостик держит морковкой, а глаза у Пашки голубые, как у Звёздочки. И спинка жёлтенькая. Только у Звёздочки мех, а у Пашки почти пух — лёгкий, мягонький и всегда тёплый.

Притаился Пашка под шкафом, а Серёжа нарочно бумажку поближе подтаскивает — хватай, Паша, вот же она, коварная, хитрая мышь. Ты, Паша, отважный охотник на бумажки. Цапай её! Он, дурачок, выглянул одним глазом, вытянул лапу, напружинился — схватил! А бумажка, эта живая ловкая бумажка, которая на самом деле, конечно, мышь — уж Пашке-то это известно! — скакнула в сторону и смеётся над глупым котёнком Пашей. И Звёздочка смотрит снисходительно и мягко. Что взять с ребёнка? Вырастет, всему научится, гениальным будет. А пока, конечно, не так уж ловок, не так уж проворен. Вот и разъезжаются его слабые лапы. Смеётся Серёжа. Весёлый мальчик, Звёздочка рада, что пришла тогда именно к нему под дверь. Заботливый, добрый хозяин Серёжа. И Звёздочка погладила Серёжин тапок своим боком.