– Это просто блажь! – говорила она себе, пытаясь отогнать опасные воспоминания. – Да, он мне нравится, но не более того. Просто у него такая харизма. Он, как политик, просто обязан нравиться избирателям, а я как раз и есть полноправный среднестатистический избиратель. – убеждала себя избиратель Дорошенко, которая, если положить руку на сердце, никогда своим законным правом избирателя не пользовалась. Ещё на заре журналисткой карьеры Рома Рябоконь убедил её, что результаты выборов заранее предрешены, и глупо ходить на выборы, играя бессловесную роль статиста.

Василиса включила телевизор и прилегла на тахту. Шла подборка новостей: диктор с серьёзным лицом строгим официальным тоном сообщил, что по факту аварии на Энском механическом заводе в отношении директора завода Валерия Бритвина возбуждено уголовное дело. Тут же крупным планом показали встречу Премьера с министром энергетики. О чём говорил Премьер с министром, не сообщалось, но у министра был бледный вид.

Василиса внимательно вгляделась в лицо человека, который последние две недели безраздельно занимал её мысли. Волевое лицо Премьера было напряжено: глаза сузились, губы были плотно сжаты, отчего рот казался тонкогубым, а выражение лица – злым. Да и сам Премьер в этот момент неуловимо напоминал хищника застывшего перед решающим прыжком.

В следующее мгновенье картинка поменялась и на экране, на фоне разрушенного заводского корпуса появилась девушка-корреспондент с микрофоном в руке, которая с трагическими нотками в голосе сообщила, что в результате аварии на Энском механическом заводе, международный проект «ТУС» – термоядерный управляемый синтез, находится под угрозой срыва.

– Стерва! – подумала Василиса, глядя на теледиву, которая в отведённые ей полторы минуты скороговоркой пыталась передать весь трагизм сложившейся в Энске ситуации, и при этом повернуться к камере более выгодным ракурсом.

– И я такая же! – с горечью отметила про себя Василиса и выключила телевизор. – Наверное, в каждой женщине имеется этакий ген стервозности, который заложен в её генотип с рождения, – продолжала она мысленно развивать тему. – И чем выше конкуренция между женскими особями, тем сильнее этот ген даёт о себе знать. И, что самое удивительное, но мужикам такие женщины нравятся! Наверное, в этом есть какая-то закономерность: если ты наплевала на мнение окружающих тебя людей, растолкала локтями подруг и увела из-под носа чужого жениха – значит, ты более сильная, более приспособленная для жизни и потому имеешь право на продолжение рода. Господи, какая чушь! – оборвала она сама себя. – Мы же не в волчьей стае живём! Или всё-таки в стае, только покрытой лёгким налётом цивилизованности? И так же, как и в волчьей стае, всегда будет побеждать тот, у кого клыки больше, а когти острее? А если я не хочу рвать глотку ближнему своему и вообще не хочу жить по волчьим законам?

– Тогда тебя сожрут первой! – услужливо подсказал внутренний голос. – Жизнь преподала тебе жестокий урок – тебя уволили, а ты что-то лепечешь о цивилизованности общества. Тебе вцепились в глотку на виду у всего коллектива, и никто из вашей журналисткой братии не встал на твою защиту. Такова жизнь! Таковы законы стаи!

– Это не жизнь, это подлость!

– Можешь поставить между этими понятиями знак равенства.

– Неправда!

– Правда!

В этот момент голосом Кристины Агилеры дал о себе знать сотовый телефон. Василиса шмыгнула носом и взглянула на дисплей: номер вызывавшего абонента был ей незнаком. – А-а, всё равно хуже не будет! – решила девушка и решительно поднесла телефон к розовому ушку.

– Алё! Я Вас внимательно слушаю.

– Добрый день. – уверенно произнёс телефон хорошо поставленным мужским голосом. – Могу я поговорить с госпожой Дорошенко?

– Если Вам нужна Василиса Дорошенко, то я Вас слушаю.

– Василиса Григорьевна? – обрадовался невидимый собеседник. – Вас беспокоят из Аппарата…

– Какого ещё Аппарата? – недовольным тоном перебила Василиса собеседника.

– Из Администрации Правительства Российской Федерации, – терпеливо пояснил мужской голос. – Мы хотели бы с Вами встретиться.

– Когда? – от неожиданности сиплым голосом уточнила Василиса и сглотнула некстати появившийся в горле ком.

– Если Вы не возражаете, то прямо сейчас.

– Не возражаю, – пролепетала девушка и тихонько ущипнула себя за бедро.

– И не забудьте паспорт, – напомнил незнакомец. – На ваше имя будет заказан пропуск. Вы знаете, куда подъехать?

– Знаю, – уже уверенней ответила Василиса, потирая ладошкой бедро.

– Тогда до встречи! – произнёс мужской голос и телефон замолчал.

– Кто звонил? – приоткрыв дверь в комнату, поинтересовалась мать, которая по привычке пыталась контролировать личную жизнь взрослой дочери.

– Помощник премьер-министра! – с вызовом произнесла дочь и вновь шмыгнула носом.

– И що ему треба? [15] – с подозрением в голосе поинтересовалась Янина, по своей необразованности не оценив важность исторического момента.

– Замуж зовут! – съязвила Василиса. – Как думаешь, соглашаться, аль нет?Нет, ген стервозности в женской натуре неистребим!

* * *

г. Санкт-Петербург. Лето 18** года.

Из дневниковых записей г-на Саратозина

После моей глупейшей выходки с самоповешеньем все ко мне в имении, включая батюшку, относились как к больному: осторожно и с повышенным вниманием. Мне всё было дозволено, меня никто и в чём не ограничивал, и даже батюшка по настоянию доктора не стал проводить со мной воспитательные беседы. Все делали вид, что ничего не произошло, но при этом усиленно за мной шпионили. Видимо, мой родитель, опасаясь, что я попытаюсь снова наложить на себя руки, приказал дворне следить за каждым моим шагом. Эта игра в «кошки-мышки» вызывала у меня лишь горькую усмешку. Я больше не собирался лишать себя жизни, я собирался жить! Как жить и что мне предстоит делать дальше, я не знал. Одно я знал точно: жить, как живёт мой батюшка, я не намерен.

Через три дня после нашумевших событий тихим весенним вечером я пришёл к батюшке в кабинет. Родитель мой, одетый в любимый халат, курил трубку и бойко щёлкал костяшками на счётах.

– А-а, это ты, душа моя! – приветливо откликнулся родитель, как только увидел меня на пороге кабинета. – Присядь, Евгений, я только закончу дела и буду весь в твоей власти.

Я робко присел на краешек мягкого стула. Никогда ранее отец не был ко мне так приветлив. Раньше вся его любовь ко мне выражалась скупо и однообразно: при встрече он ерошил мне ладонью волосы и интересовался, не испытываю ли я в чём-либо нужды.

– Нет, батюшка! Всё хорошо. – отвечал я. Отец удовлетворённо кивал, и тут же забывал о моём существовании.

– Батюшка, отпустите меня в Петербург. – проникновенно произнёс я, как только родитель отложил в сторону бумаги.

– Бог свидетель! – вздохнул отец. – В этом вопросе я тебе никогда не перечил. Езжай, учись! Со своей стороны я выполню всё, что обещал – ты ни в чём нуждаться не будешь. Однако, я вижу, тебя моё решение почему-то не радует.

– Не гневайтесь батюшка, но только по коммерческой части я учиться не намерен.

– Хм! Сказать по чести, я удивлён. Потрудись, Евгений, посвятить меня в свои честолюбивые планы.

– Простите великодушно, батюшка, но только хорошего коммерсанта из меня не получится: не лежит у меня душа к торговому делу, а супротив воли разве можно коммерцией заниматься! От такой торговли не барыши, а сплошные убытки!

– И чему же ты намерен учиться в Петербурге? – поинтересовался родитель, набивая чубук новой порцией ароматного турецкого табака.

– Если Вы позволите, я хотел бы посвятить себя медицине.– Ну что же, весьма благородно. – после короткого раздумья произнёс отец. – Учись, я не возражаю! Если господу будет угодно, то, может, и выйдет из тебя хороший лекарь. С этими словами он подошёл ко мне и поцеловал в лоб. – Благословляю тебя, Евгений! – слезливо произнёс он и трижды перекрестил меня. Я ещё раз поблагодарил отца за его щедрость и великодушие, после чего покинул пропахший табаком кабинет.