Клавдия Ивановна прослезилась от радости: первая получка!

Лешка потерлась щекой о ее щеку, протянула ладонь.

— Потрогай!

Ладонь у нее, как напильник, в насечках.

Сердце у Клавдии Ивановны дрогнуло. И жаль девочку, и, кто знает, может быть, она, мать, действительно не понимает, а так надо.

Все еще делая вид, что она очень недовольна работой дочери, Клавдия Ивановна пробурчала:

— Разве такие руки должны быть у девушки?

«Вот мамка чудачка», — ласково подумала Лешка и стала рассказывать о случае с мастером, о комитете комсомола, о том, какой настоящий, самый настоящий Григорий Захарович. Он один только сумел прочитать сложнейшие чертежи котлов, недавно «на минутку» слетал в Ленинград посмотреть там что-то на заводе.

— А знаешь, какой справедливый!

— Ну ладно, — перебила ее мать, — садись обедать, а то совсем в скелет превратишься.

После первого она пододвинула дочери любимое блюдо — тыквенную кашу с рисом и молоком. Набив ею рот, Лешка раскрыла книгу «Гранатовый браслет». Знает, что вредно читать во время еды, но ведь жаль каждую минуту.

Она даже любит читать сразу две книги: остановится на самом интересном месте и отложит, чтобы подольше не знать, что будет потом, а сама тут же открывает другую. При чтении светлые волосы Лешки спадают на лицо, но она ничего не замечает.

Истребив две тарелки каши, Лешка помыла посуду, починила распроклятые босоножки, сделала новую обмотку у электроутюга и тихо — отец спал — взяла у него на столе пишущую машинку. Отец купил ее недавно по случаю, за бесценок. В ней не было буквы «е». Отец печатал двумя пальцами свои партизанские воспоминания, чтобы отдать их потом в областной музей. Сначала он написал от руки и попросил дочь перепечатать. Лешка взялась было, да бросила.

— Не хочу!

— Почему? — изумился Алексей Павлович.

— Вымысел!

— Какой такой вымысел?! — оскорбился отец.

— Партизан было двадцать, а фрицев целая рота, и они разбежались!

— Что ты в этом смыслишь! — повысил голос отец, что с ним случалось очень редко. — Фрицы так нас боялись, что, когда спать ложились, бомбы к дверным ручкам привешивали. Ну, я тебе и не дам печатать этот материал. Критик!..

Он сердито унес свои листы и машинку. Сейчас Лешка утащила машинку к себе в комнату и стала отстукивать стихотворение Есенина:

Потом, достав томик Льва Толстого, перепечатала из него понравившееся ей место: «Человек есть дробь. Числитель — это, сравнительно с другими, достоинства человека; знаменатель — это оценка человеком самого себя. Увеличить своего числителя — свои достоинства не во власти человека, но всякий может уменьшить своего знаменателя — свое мнение о самом себе, и этим уменьшением приблизиться к совершенству».

«Здорово сказано! — Лешка приостановилась. — Надо будет завтра девчонкам в перерыве прочитать. Вот только неверно насчет числителя. Разве не во власти человека увеличить свои достоинства? Нет, Лев Николаевич, тут я с вами категорически не согласна!»

Она вставила в машинку новый лист бумаги и отстукала вопрос: «Для чего мы живем?»

Потерла нос в темных крапинках и решительно напечатала: «Чтобы улучшать жизнь и приносить людям счастье».

Склонив голову набок, перечитала: «Верно. Это — главное». И напечатала следующий вопрос: «А что такое счастье?»

Она бы продолжила свои философские размышления, но проснулся отец и отобрал машинку. Теперь можно было заняться фотографией. Лешка влезла в платяной шкаф — «полевую лабораторию» — заряжать аппарат.

В комнату вошла Вера. Увидя босоножки подруги возле шкафа, поскреблась в дверцу. Из шкафа глухо донеслось:

— Иди на улицу, я сейчас!

«Все-таки зашла», — удовлетворенно подумала Лешка.

Платье цвета пенки вишневого варенья — через голову, нить «жемчуга» — на шею, лаковые босоножки тридцать третьего «размера Золушки» — на ноги, волосы на затылке узлом — и Лешка сразу превратилась в маленькое, изящное создание, немного строгое и очень женственное.

Покрутилась у зеркала, покусала губы, чтобы стали ярче, — и на улицу.

Вера покорно ждала возле ворот, ничего не видя, уставилась на железное кольцо калитки. Лешка хитро улыбнулась, от носа к щекам залучились, как у котенка, морщинки: ясно, почему уставилась! Вокруг кольца белой масляной краской нарисовано сердце. Сердце!..

— В порт? — невинным голосом спросила она подругу. Там наверняка будет этот Иржанов. Неспроста Верка вырядилась в желтое платье, которое ей так к лицу.

У причала собралось много народу встречать теплоход «Узбекистан». Мимолетный дождь пролил скупой ковш на ступеньки пристани, и они довольно поблескивали.

Анатолия не было видно, Лешка повеселела, болтала без умолку.

— А-а, вон и Потап со Стасем. Тоже, нашли место для прогулок! Ясно: будут запасаться пивом в буфете теплохода, — безошибочно определила Лешка. Прошлый раз набрали бутылок, да не успели сойти на берег, теплоход отшвартовался. Она хохотала тогда до упаду.

«Узбекистан» издали весело предупредил о своем приближении. Словно встречая его, пробежал катерок «Филин», поднял синий гребень за кормой.

Началась обычная суматоха, сбросили сходни.

Теплоход — большой, белый — наполнен музыкой.

По сходням на берег стали выходить иностранные путешественники.

— Смотри, смотри, — с острым любопытством приглядываясь к ним, прошептала Лешка, — американцы!

Впереди шел, вяло переставляя ноги, юноша со впалой грудью, нежной кожей красивого породистого лица, с тонкими, беспомощными руками. Белый шарф висел на его тонкой шее, белоснежная рубашка облегала сутулые плечи, узкие брючки обтягивали длинные худые ноги.

— Вырождающаяся аристократия! — презрительно сказала Лешка Вере. Они стояли в тени густой акации. — К нам бы на комбинат бетон класть — сразу б здоровым стал!

С теплохода сошел седой чопорный джентльмен в очках без оправы, в зеленоватом пиджаке, в туфлях на толстенной подошве.

— Миллионер, — мгновенно определила Лешка, — кандидат в президенты. Лидер консервативного большинства в сенате.

Она подошла к знакомому моряку, Сергею Долганову, — он учился в их школе года два назад. Показывая глазами на седого иностранца, спросила тихо:

— Везете?

— Везем, — весело подтвердил Сергей, ухарски надвинув на лоб короткий козырек фуражки. — Знаменитый архитектор.

Лешка недоуменно цокнула языком: вот бы не поверила! Посмотрела теперь на иностранца иначе. «Тоже архитектор», — подумала она почтительно, как о знатном коллеге.

— А вон в черном, видишь, — сказал Долганов, поведя глазами в сторону пожилой худой женщины в шелковом платье, — так то — миллионерша. В люксе едет. Специальная переводчица к ней приставлена. С остальными американцами в ресторане есть не хочет, зараза!

— Классовое расслоение! — пояснила Лешка, но втайне удивилась, что сама не признала миллионершу. Ясно ж видно хищное выражение лица.

По трапу сошли на берег тощая, с остро проступающими ключицами американка в купальном костюме и толстый, волосатый, в одних трусах ее спутник. Шли, ни на кого не глядя, будто не было вокруг людей, прорезали толпу своими некрасивыми телами.

Старуха с кошелкой в руках, брезгливо посторонившись, сказала сердито внуку:

— Говорит «гуд бай», а выходит — бугай.

— Свинство! — возмутилась и Лешка. — Распоясались!..

К ней подошел паренек в клетчатой ковбойке навыпуск, располагающе улыбнувшись, сказал по-английски:

— Май ригад энд бест уишиз![2]

Лешка еще в школьные годы пыталась читать в подлиннике «Приключения Тома Сойера». Сейчас, тщательно подбирая слова, ответила:

— Приветствую и я вас.

Юноша был приятно поражен: оказывается, эта изящная мисс знает английский.

— Я студент Чикагского университета, Чарли, — представился он, немного склонив голову с аккуратным пробором, — а вы, если это не секрет?