— Пять! — утверждал Дроздов.

— Нет, семь, — не соглашался Грунев.

Вот тебе и «рассеянный профессор» — домов, оказывается, было действительно семь.

— А сколько окон у крайнего дома возле дороги?

После стрельб на морозе ох как приятно похлебать горячий борщок.

Правда, Грунева поражала обильная армейская раскладка. Восемьсот пятьдесят граммов в день одного только хлеба! Да еще почти килограмм картофеля и овощей.

За полгода службы при всем том, как его гонял сержант, Грунев… поправился. Даже непонятно. Лицо вроде бы похудело. Разве что мускулишки появились? Отношения Грунева с Дроздовым, говоря языком дипломатов, нормализовались. Трудно, со срывами, но все же… И — немалую роль в этом сыграл «стол именинника».

В правом углу солдатской столовой, под вентилятором у потолка, на некотором возвышении, стоит круглый стол с золотистой папкой посредине. Странный стол заинтересовал Грунева, когда он пришел сюда в самый первый раз.

Оказывается, это — «стол именинника». По давней традиции полка, каждый солдат накануне дня своего рождения открывал золотистую папку и делал «индивидуальный заказ» на завтра: что бы хотел, в пределах возможного, поесть. Он и его товарищ, которого именинник имел право на весь день сажать рядом с собой.

Накануне своего девятнадцатилетия Дроздов долго что-то записывал в особое меню. Перед отбоем сказал грубовато Владлену:

— Сядешь со мной завтра за круглый стол.

«Какая непоследовательность, — с удивлением подумал Грунев, — все время жить не дает, а тут вдруг…»

Но вспомнил слова бабушки: «Худой мир лучше доброй ссоры». Собственно, почему бы ему действительно не сесть за круглый стол?

— Спасибо, — сказал он Дроздову, — у меня день рождения еще через четыре месяца, я тебя тогда тоже приглашу.

Дроздов, оказывается, заказал суп с фрикадельками и жаркое. Не спрашивая Грунева, и ему — тоже.

Хотя Владлен к пище был почти безразличен и восседал на этом помосте с чувством неловкости перед остальными, но все же было и приятно. Он мысленно составлял будущее меню с непременным творогом и топленым молоком. И еще должны быть пирожки, начиненные рисом, крутыми яйцами, петрушкой и прожаренные в котелке с постным маслом.

Только вдали от бабушки начинаешь по-настоящему ценить ее кулинарное искусство.

Когда она недавно додумалась прислать… слоеный пирог, Владлен усадил за него все отделение. Азат Бесков от удовольствия даже закатывал глаза.

Вскоре после дня рождения Дроздову, в порядке поощрения, дали внеочередное увольнение в город, до отбоя. Сержант сказал: «Снимаю с вас прежнее взыскание».

Дроздов еще осенью познакомился в городском клубе с девушкой Клавой, танцевал с ней. Теперь, не зная куда себя девать, решил заглянуть к Клаве: она работала продавщицей в парфюмерном отделе.

Вместе посмотрели кино, побродили у замерзшей реки, и Виктор пошел провожать Клаву.

Откровенно сказать, она ему не очень-то нравилась. Как-то ненатурально, с повизгом, смеялась, прижималась к боку… «Прямо шансонетка-оливье», — как говорил один из его дядек, напившись.

Нет, с Людмилой ее не сравнишь. Напрасно он затеял эту карусель… Тем более, что мама писала — Людмила была у них дома и ей понравилась.

Но проводить домой Клаву все же следовало. Она жила в рабочем поселке, километрах в шести от военного городка, и, когда они прощались, вроде бы ждала чего-то. Дроздов, взглянув на часы, присвистнул:

— Ну, пропал, опаздываю из увольнения! Крамов даст прикурить! Прощевай! — и пустился бежать по мостовой.

Но, как ни беги — опоздаешь. Один раз ему простили — на улице помог дружинникам задержать хулигана. Теперь нет уважительной причины.

А если еще прибавить газок?

Он мчался что есть силы. Позади засветили фары. Дроздов сдвинулся ближе к кювету, давая путь машине и продолжая бег.

Машина остановилась. Ковалев с любопытством поглядел на солдата, словно выскочившего из парной. Да это же Дроздов! Наверно, опаздывает в часть со свидания.

— Что за кросс перед отбоем? — спросил он.

— Был в увольнении, — хватая воздух ртом, только и сумел произнести Дроздов.

— Садитесь, запоздалый путник, довезу.

Дроздов не заставил повторять приглашение, вскочил на заднее сиденье, захлопнул дверцу. Молчаливый Расул, неодобрительно покосившись на нового седока, погнал машину.

Недавно Владимир Петрович увидел в ротной сатирической газете «Протирка» рисунок: на дереве дрозд с лицом этого парня старательно подпиливал ветку, на которой сидел.

В своих последних записях «Анализ дисциплины» Ковалев, разбираясь в природе пререканий — почему пререкаются? с кем? — размышлял о новобранце Дроздове и его сержанте.

Пожалуй, Каменюка был когда-то таким же, как этот Дроздов. По закону «проецирования личности» можно ожидать, что из Дроздова тоже получится порядочный человек. Окалина отшелушится, а добротная основа останется.

Вот над этим и надо работать…

— Не допилить бы нам сегодня сук, — сказал Ковалев, повернувшись лицом к Дроздову. Тот мгновенно сообразил, о чем идет речь, но сделал вид, что не понял, и промолчал.

Командир полка посмотрел внимательно.

— Предпочитаю на рисунке увидеть орла… Да, как соскоки вперед спиной?

Месяц тому назад, когда взвод Санчилова занимался на спортплощадке, Ковалев решил проверить их бесстрашие. Подойдя ко взводу, сказал;

— Хочу научить вас одному полезному упражнению. Но предупреждаю, это — опасно.

Подполковник легко взметнулся на конец брусьев. Сел там, широко разбросав ноги, свесив их вправо и влево от перекладин, держась руками сзади за концы брусьев. Затем спрыгнул спиной вперед на землю и стал, как вкопанный.

После командира полка пытались так же спрыгнуть все во взводе, но ни один человек, кроме сержанта Крамова, не смог удержаться на ногах. Валились, как подкошенные, больно ушибая плечи, голову.

— Задание, — сказал тогда подполковник, — научиться так прыгать всем.

— Башку размозжу, а научусь! — пообещал Дроздов.

Сейчас, желая отвлечь командира полка от воспоминаний о рисунке, Дроздов оживленно и не без хвастливости доложил:

— Нормально, соскакиваю… — но, спохватившись, добавил: — И еще двенадцать человек из нашего взвода научились.

— Завтра проверю, — пообещал командир полка. — А Грунев как?

— Валится, а прыгает, не остановишь, — с одобрением в голосе сказал Дроздов, — голову побил.

Дежурный у ворот, пропуская машину командира полка, вытянулся и отдал честь.

В казарме Дроздов был за три минуты до отбоя. Укладываясь спать, подумал: «Крамов разве подвез бы…»

И лейтенант Санчилов в этот час возвращался на квартиру, в общежитие.

Все же он немного позаботился о своем быте: купил электрочайник, утюг, даже постелил скатерть на стол. Приобрел первые в жизни собственные чашки с блюдцами. Вдруг Леночка нагрянет, так у него будет хотя бы из чего поить ее чаем.

А недавно заглянул к нему командир полка. Улыбнулся:

— Осваиваете науку холостяка, — и покосился на фотографию Лены на тумбочке.

Расспрашивал о том, что читает, как планирует свой день. Интересно рассказывал о генерале Гурыбе. Уходя, пригласил к себе «на чай в субботу».

— Этому рада будет и моя жена, Вера Федоровна.

…Санчилов, сокращая путь, пошел городским парком. Не опоздал ли Дроздов из увольнения?

Они сегодня вместе делали электронные часы в дежурке. Идея была заманчивой: дежурный нажимает кнопку у часов, звучит сигнал «Тревога», и сразу же на световом табло появляются цифры — минуты и секунды — контроль оповещения.

Дроздов оказался неплохим парнем: смышленым, с золотыми руками. Любил лихо приговаривать: «Сами делаем, сами удивляемся!» Но чудовищно невоспитан. С Дроздовым то и дело можно влезть в какую-нибудь историю. Вот позавчера вызвал его под вечер:

— За три часа надо сделать две головные и две грудные мишени — для ночных стрельб.