В Уставе записано, что часовому запрещается сидеть, читать, петь, разговаривать, есть, пить, курить. Все понятно! А думать-то не запрещается? И Грунев вспоминает, как он принимал присягу. Еще летом.

Молниеносный «солдатский телеграф» сообщил, что это произойдет через три дня. К воинской присяге готовились, о ней не однажды говорили и командиры, и политработники. Теперь впервые назван был точный срок.

Грунев совершенно не представлял, как именно это произойдет, но, поддаваясь общему волнению, тоже не оставался спокойным.

Еще за неделю до присяги Груневу вручили оружие. Его из рук в руки передал уходивший в запас автоматчик Кундыбаев.

— Хороши оружи, верны, — сказал он.

…С вечера, накануне присяги, Грунев пришил свежий подворотничок, надраил пуговицы и сапоги.

Спал он беспокойно, все мерещилось, что перепутал слова присяги.

Утром, перед тем, как идти на площадь, успел просмотреть газету: обнаружили новые месторождения нефти в Тюменской области… Шли сражения в Ольстере… Строили злые козни греческая хунта и ЦРУ… Росла Асуанская плотина… Наша страна готовилась к ленинскому юбилею…

Кругом бурлила страстная, напряженная, сложная жизнь. И он оказался в эпицентре: вот идет принимать присягу.

…Полк выстроился у мемориала, неподалеку от Дома офицеров.

Груневу виден на постаменте танк с вмятиной в боку от снаряда. Танк в сорок третьем году участвовал в освобождении города. В орудийное дуло сейчас кто-то вложил красную гвоздику.

Горел Вечный огонь. Трепетало на ветру развернутое знамя полка. Торжественно глядело высокое синее небо. Полукругом стояли рабочие с завода, школьники, ветераны Отечественной войны при всех наградах, нарядные девушки из педагогического института.

Печатая шаг, Владлен подошел по вызову к одному из столиков, где лежал текст присяги.

— Рядовой Грунев прибыл для принятия военной присяги.

Командир роты вручил ему текст.

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, — громко, на всю площадь, начал читать Владлен, — вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь…»

Грунев поставил подпись на листе. Командир роты пожал его руку.

И в это время одна из студенток — круглоглазая, маленькая — подбежала к нему, глядя снизу вверх, и, зардевшись, подала цветы. Рукой, свободной от автомата, Владлен неловко взял их, сказал тихо, стесненно:

— Спасибо.

Уже возвратясь с цветами в строй, он увидел, как студентка что-то защебетала своим подружкам, и те стали весело поглядывать на Грунева. Может быть, потому, что правофланговый…

От строя отделился Дроздов…

Когда все новобранцы, а их было человек сорок, приняли присягу и тоже получили цветы, раздался голос подполковника Ковалева:

— Молодым солдатам возложить цветы на могилу павших героев!

Грунев с остальными положил цветы на плиты с высеченными именами погибших в гражданскую и Отечественную войны и вернулся в строй.

Оркестр заиграл Гимн.

— К торжественному маршу! — подал команду подполковник, когда звуки Гимна умолкли.

…Грунев прошелся вдоль стены склада. Вгляделся в темноту. Нет, все спокойно.

«Вот, если бы та девчонка, из пединститута, увидела меня сейчас. Только не с этими опущенными наушниками… С ними походишь на мокрую курицу».

Он решил, что, в конце концов, это его личное дело — оставить опущенными клапаны, как называет их сержант, или поднять.

Подняв наушники, Владлен, как научил его Дроздов, закрутил, а не завязал, и подвернул тесемки на макушке. Теперь совсем другой, бравый вид. Теперь пусть та девчонка смотрит.

Правда, мороз сразу же хватанул за уши, но это пустяки.

Перед тем как идти в караул, Владлен схлестнулся с Дроздовым.

— Смелый — это кто сидит на бочке с бензином и курит, — сказал Дроздов.

— Это лихач, лезущий на рожон, — возразил Грунев.

— Не тебе, Спиноза, судить!

— Нет, мне, — оскорбился Грунев. — Надо научиться разумной храбрости, подавлять страх…

Сейчас, вспоминая этот спор, Владлен решил, что все же он дал правильный ответ.

Мысль снова возвратилась к дню присяги. Грунев за эти месяцы часто о нем думал…

…После праздничного обеда и до самого отбоя Владлен ходил тогда задумчиво-серьезным, словно прислушивался к чему-то в себе, к звучанию этого «Клянусь!».

Слово было ёмкое, обретало особый смысл, становилось голосом совести. Ни за что не нарушит он клятву, преодолеет в себе расхлябанность, будет нести службу с честью. Как Герой Глебов, чей портрет висит в клубе, как сын Героя (он проходил службу в этом же полку).

«Старинное русское слово „рота“— „присяга“, — думал Владлен. — Ротники — это дружинники, давшие присягу. Я теперь народный боец. От меня зависит покой нашей земли, бабушки… Прежде, когда я слышал слово „армия“, оно было чем-то отвлеченным… картинками в журнале „Огонек“. Теперь я сам — частица армии. У ракетчиков есть ритуал — всякий раз при смене расчетов на боевой вахте зачитывается приказ: „Дежурной смене к выполнению боевой задачи по обеспечению безопасности нашей Родины — СССР — приступить!“ Вот и я заступил на свою вахту, должен пройти древнюю науку — научиться быть в бою солдатом, да еще единственной в мире армии! Должен, чего бы это мне ни стоило».

Скрипнул снег. Из темноты к посту двигались какие-то зловещие фигуры.

— Стой, кто идет? Стой, стрелять буду! — грозно выкрикнул сразу две команды Грунев, весь напрягаясь, готовый стрелять.

— Идет разводящий, — слышится спокойный голос Крамова.

«Фу-у, напугался!» — с облегчением вздохнул Грунев и приказал:

— Осветить лицо!

Но это уже так, пользуясь правом часового покомандовать, а не потому, что не узнал сержанта:

— Все в порядке? — спрашивает Крамов, подойдя ближе.

— Так точно, — отвечает Грунев, а мысль лихорадочно заметалась: «Если захочет оружие проверить, ни за что не дам. По Уставу не положено выпускать его из рук…»

Уж что-что, а раздел Устава о несении караульной службы он знал назубок. Дроздов, слушая, как Владлен оттарабанивает пункт за пунктом, только диву давался, говорил не без зависти: «Ассистент Кио».

Но Крамов не собирался протягивать руку к оружию. Вглядевшись в Грунева, он заметил, что тот поднял наушники шапки.

— Опустите клапаны, — сказал Крамов. Однако произнес это не приказным тоном, а будто советуя, только что не сказал — «лучше опустите».

— Не имеет смысла, — самолюбиво и как-то по-домашнему, словно перед ним бабушка, ответил Грунев, усмотрев в совете сержанта умаление своего мужского достоинства.

— Выполняйте приказание! — на этот раз властно потребовал сержант, и Грунев поспешно раскрутил тесемки на макушке.

«Ишь ты, ухарь, — даже с симпатией думает Аким о Груневе, возвращаясь в караульное помещение, — захотел уши отморозить. Конечно, с ним работы тьма. Но букварь, пожалуй, постиг…»

Когда их рота прыгала со стены на движущийся танк, Дроздов прыгнул сразу, будто всю жизнь лишь этим и занимался. Грунев же не смог заставить себя, и Дроздов немедля окрестил его «отказчиком».

На следующем занятии Грунев все же прыгнул, и тогда Дроздов одобрительно подмигнул Азату Бескову:

— Груня выходит на рубеж…

«Да, пожалуй, выходит. Медленно, но выходит».

— О чем, Груня, размечтался? — подозрительно-вкрадчивым голосом спрашивает Дроздов.

В казарме они одни, свободный час, Грунев заскочил положить в тумбочку книгу маршала Рокоссовского «Солдатский долг». От этой книги трудно было оторваться. В полку готовилась читательская конференция, и Владлен на ней хотел рассказать о маршале-человеке.

— Да просто так, — ответил Владлен Дроздову.

— Просто так только блох ловят…

Дроздов открыл дверцу своей тумбочки, достал учебник по радиотехнике. Скосил глаза: что там делается во владениях рохли? Нет, тоже неплохо. Стопкой — носовые платки, вот чудак — альбом с марками…

То ли дело у него: уставы, книга о Шерлоке Холмсе, новенькие эмблемы, асидол для чистки бляхи ремня, чтоб горела она и полыхала. Вообще Дроздов аккуратист и гардероб свой содержит в идеальном порядке. Даже рабочую одежду и повседневную куртку. Не говоря о парадно-выходном обмундировании, которое подглаживает и на неделе, когда не предполагает надевать.