Знакомясь в Крымском военкомате с личным делом отца, я прочитал характеристику, в которой меня поразила одна фраза: «Политически неграмотен, но не признается». Думаю, что это было лучшее признание интеллекта, так как быть политически грамотным в те годы можно было быть только став Шариковым.

Однажды отец рассказал мне, что в одном из их споров Костя Смирнов заявил: «Однажды ты проснешься и из газет узнаешь, что уже живешь при социализме».

Уверен, что под влиянием своего друга у моего отца впоследствии сформировались многие крамольные выводы, которые я воспроизведу по памяти:

«Хорошо, что Ленин рано умер, а то своей мировой революцией он окончательно добил бы страну»;

«Бухаринцы, троцкисты, правые, левые – это никакие не враги, не шпионы, а точно такие же коммунисты, только каждый видел свой путь построения коммунизма»;

«Фашистская Германия, Советский Союз – это две абсолютно одинаковые системы»;

«Западная и Восточная Германии обязательно объединятся»;

«Мы готовились к войне с Германией, просто не ожидали, что она так сильна».

К сожалению, Костя быстро пьянел. Однажды, когда неожиданно поступила команда на вылет, оказалось, что он вырубился полностью. И тогда его стрелок-радист Вася Зверьков кинул командира на плечо, отнес к самолету, усадил за штурвал, а дальше в Косте включился «автопилот», он автоматически запустил моторы, произвел взлет, на автомате выполнял команды штурмана, блестяще посадил машину, а потом Зверьков вновь унес его в землянку.

Одна из историй, связанная с Костей Смирновым, мне настолько запомнилась, что я написал о ней рассказ, который приведу полностью.

Когда моя дочь училась в первом классе, учительница попросила к 9 Мая пригласить в класс дедушек, которые участвовали в войне. Таковых оказалось только двое: дедушка Димы Шортова и дедушка Оли Поляковой. Я твердо знал, что никогда раньше в школу, где учился я или мой брат, отец не ходил, и потому с интересом ожидал, как будут развиваться события. Честно говоря, я был убежден, что в школу отец не пойдет, так как подобные мероприятия он терпеть не мог. К моему изумлению, когда любимая внучка (а нелюбимых у него не было) тоном, не терпящим отказа, потребовала быть в школе и выступить, он согласился.

На следующий день весь первый класс только и обсуждал рассказ Олиного дедушки и совершенно не помнил о подвигах танкистов, о которых поведал другой, не менее уважаемый ветеран.

Я с интересом стал расспрашивать дочь о том, что же такого интересного поведал им дед. А она взахлеб, с широко раскрытыми глазами рассказала о том, что у друга деда – Кости Смирнова была маленькая собачка Дутик. Дутик – это на самолете самое маленькое колесо. Так вот, Костя Смирнов брал собаку в каждый полет. Сидела она у него за пазухой, высунув голову. Самое же удивительное заключалось в том, что Дутик первым замечал немецкие «Мессершмитты» и лаял в их сторону. И хотя от рева моторов ничего слышно не было, но Костя быстро приспособился понимать своего друга. На войне бомбардировщик в ту пору жил всего около девяти вылетов. Но благодаря Дутику экипаж Кости летал и летал на разведку, счастливо избегая встреч с ненавистными «Мессершмиттами».

И только в Рауховке, уже под Одессой, во время бомбежки немцами нашего аэродрома Дутик погиб. Костя Смирнов плакал над могилой собаки, и все понимали, что он хоронит лучшего друга. Друга, который не раз спасал его жизнь.

В этом рассказе все правда, кроме одного. Отец не стал рассказывать детям, что Дутика застрелил наш солдат из караульной роты, застрелил просто так, от нечего делать.

В 1957 году мы уже жили в Симферополе, а Костя преподавал в Новосибирском военном авиационном училище. Мы уже заканчивали строительство дома и на лето ждали Смирновых. Я прекрасно помню телеграмму, которую принес почтальон: «Случилось непоправимое. Умер Константин. Лиза ». Отец пережил своего друга почти на 35 лет.

Там же, в Энгельсе, на вакантную должность начхима полка (все другие уже были заняты) пришел Григорий Давыдов. Его судьба во многом была схожа с судьбой моего отца. Правда, он начинал военную службу танкистом, а уже затем, тоже не по своей воле, переучился на штурмана. Войну он начал под Киевом, летал штурманом на Р-5, совершил 22 боевых вылета. Поскольку штаб округа попал в окружение, то наградные документы пропали.

Когда весной 2013 года я пишу эти строки, то с радостью осознаю, что дядя Гриша жив, и я постоянно уточняю у него отдельные события, фамилии, факты. Регулярно общаюсь я с ним через моего друга, такого же историка и сына авиатора Владимира Гуркина.

Вместе с 39-м полком на аэродроме в Энгельсе базировались сразу три женских авиаполка. Девушки питались вместе с мужчинами в одной столовой, жили в соседних казармах. Однажды отец сказал мне, что более бесшабашных людей, чем эти девчонки, он никогда не видел. Для них все было «морем по колено». Командование тщетно пыталось удержать их в минимально допустимых рамках, но в то же время все понимали, что улетят они на фронт, а там жизнь бомбардировщика будет длиться девять боевых вылетов, а для девчонок, наверное, и того меньше.

Впоследствии я узнал, что в английских Королевских ВВС летали в качестве пилотов 166 женщин. Сначала существовал запрет на их участие в военных действиях, но в 1941-м, когда ситуация в воздушной битве за Англию стала критической, запрет был снят и английских женщин-летчиц тоже бросили в бой.

В истории Энгельсской летной школы факт пребывания там 39-го полка нашел свое отражение. Указывается и период его убытия – 24 ноября 1941 года. Также упоминаются и женские полки: бомбардировочный (на Пе-2), истребительный (на Як-1) и ночные бомбардировщики (на По-2).

Формирование полка тем не менее почему-то затянулось надолго. Вот что вспоминал Г.С. Давыдов:

«Нас отправили в г. Мичуринск. Там формировались группы на переучивание и управление самолетами Пе-2. Впоследствии всех перебазировали в Иркутск и там прошли обучение по пикированию и бомбометанию с пикировки. Сначала тренировались недалеко от аэродрома на заданный квадрат без бомб. Я был в экипаже сержанта Журавлева. В очередной раз зайдя на пикировку, летчик понял, что что-то не то с управлением. Короче, штурвал тянули вдвоем и за каких-то 50–30 метров от земли еле успели вывести машину. Весь аэродром ахнул при виде такого виража.

Уже на земле выяснилось, что под рулевую тягу каким-то образом попал кабель от прицела, вернее, его соединительный разъем. Он обеспечивал нажатием кнопки сброс бомб. Так как пикировали порожняком, я не стал его подключать к прицелу, и он во время виража попал в канал, где стоит рулевая тяга. В общем, досталось мне за это, но это указало на скрытый дефект в конструкции. Были приняты меры по устранению этого недостатка. При осмотре все обратили внимание на то, что с тяги была снята металлическая стружка. То есть когда мы с Журавлевым тянули штурвал, то аж срезалась кромка тяги. Жить захочешь и не то сделаешь!

При учебном бомбометании мы бомбили уже в тайге, в отдалении от станции Белая на Ангаре. Выстроили машины с интервалом в полтора километра. Вдруг впереди летящий самолет уже в пикировке взорвался, и его разнесло в клочья. Мы были шокированы. Пилот и я на какие-то секунды оторопели и забыли, что находимся на подходе к учебной цели, и не смогли отбомбиться. Потом всем дали команду «отбой». При общем разборе полетов пришли к мнению, что пилот не выполнил команду штурмана на вывод из пике, а решил немного дотянуть на цель. Штурман осуществил сброс бомб, и они угодили под винты своей же машины».

Авиатехник Н.В. Куракулов рассказывал сыну, что однажды во время тренировочного полета они из любопытства пролетели над лагерем наших заключенных. Всех участников полета потом долго таскали в особый отдел и пытались выяснить, что они сбросили в лагерь, хотя в действительности никто ничего не бросал.

Еще более драматично ситуация сложилась для Ивана Глыги. Во время учебного полета один из самолетов его звена зацепился за землю и разбился. Несмотря на то что никто не погиб, дело рассматривал трибунал, и Глыга получил десять лет, правда, с отбыванием их на фронте в своем полку.