Мисс Келли протянула ей альбом. Ромни сделал четыре разных портрета, и Эмма долго, напряженно в них всматривалась.

— Неужели это я? — смущенно проговорила она наконец. — Не может быть! Это неправда, я вовсе не так красива.

Мисс Келли рассмеялась.

— Ромни, слышите, что она говорит? Она не хочет верить, что это ее портрет.

Он стоял, полностью уйдя в себя. Лицо его выглядело осунувшимся, глаза смотрели утомленно. Сейчас он казался стариком.

— Она права, это не она, — проговорил он глухо. — Она бесконечно прекрасней. Я просто дилетант, бездарность. Гейнсборо, Рейнолдс сделали бы это в тысячу раз лучше. Дайте сюда альбом, Арабелла! — закричал он внезапно в ярости. — Порвите, сожгите, растопчите! Будь оно проклято, это смертоносное искусство! Сдаюсь. Никогда больше не притронусь я к кисти.

Он попытался схватить альбом, однако мисс Келли спрятала рисунки под одеждой. Тогда Ромни бросился на землю, закрыв лицо руками. Плечи его вздрагивали.

Губы мисс Келли тронула усмешка, сострадательная и в то же время жестокая.

— Снова ваши абсурдные выдумки, милый друг. Прекратите же, право, эти разговоры о Гейнсборо и Рейнолдсе. Решительно все равно, сделали бы они лучше или нет. Это — произведение Ромни, какое именно Ромни и должен был создать. Гейнсборо — это Гейнсборо, Рейнолдс — Рейнолдс, а Ромни — это Ромни. Счастье для Англии и для искусства, что все трое — разные, хотя делают одно дело. Встаньте! Вы просто большое старое дитя. Полно вам пугать нашу Гебу.

В свои сорок с липшим лет Ромни и в самом деле казался большим ребенком. Он послушно поднялся и, успокоившись, пробормотал:

— В самом деле, сепией не передать этот удивительный тон кожи. Для этого нужно масло. Ее надо писать в двадцати-тридцати разных позах. Вы заметили, Арабелла, как непрестанно менялось выражение ее лица?

Мисс Келли кивнула.

— Если бы я была актрисой, я бы взяла ее в ученицы. Кажется, что в этой головке рождаются самые неожиданные мысли! А ведь ей едва ли минуло восемнадцать лет.

Эмма невольно улыбнулась:

— Мне нет и четырнадцати.

— Четырнадцати! — воскликнула Арабелла, окидывая Эмму удивленным взглядом. — Всего четырнадцать, и уже совсем женщина. Видно, в ваших жилах, дитя мое, течет горячая кровь. Кто ваша мать? Она живет в этих местах? А эти дети — ваши брат и сестра?

Вопросы сыпались один за другим; интерес, с которым она задавала их, казался непритворным. Голос мисс Келли звучал настойчиво, а глаза, устремленные на лицо Эммы, были полны страсти.

Эмма побледнела, вдруг почувствовав неприязнь. Почему эта знатная дама все выпытывает? Из каприза, от скуки или чтобы порадоваться чужой беде? Она богата и счастлива, у нее есть все, что только ее душеньке угодно, а Эмма…

Ею овладела злоба. Хорошо, она ответит. Как обвинение, швырнет она в лицо этим назойливым чужакам свои горести и нищету. Хоть раз сбросить с души этот изнуряющий груз!

* * *

Ее зовут Эмма Лайен. Отец ее был дровосеком в горах Уэльса, его задавило упавшим деревом.

Отца зарыли в землю, а вдову выгнали из хижины. С ребенком у иссохшей груди — вон, в холодную зимнюю ночь. Кровоточащими ногами — по острым камням, через стремительные горные ручьи. Крестьяне швыряли ей с бранью жалкий кусок хлеба, а нередко спускали на нее собак.

Так она добралась до Хадна, до Флинтшира — до родины. Здесь жила ее состоятельная родня и мать. Она думала, что теперь ее бедам конец. Но родной край был суров. Бабушка сама жила в нищете, родне было неведомо сострадание. Мать уж и тому была рада, что ее взял в услужение один из арендаторов.

Жизнь батрачки, работа от темна до темна, скудная пища, ночью — угол в хлеву.

Эмма рано познала эту нищенскую жизнь. Едва ей исполнилось шесть лет, как пришлось начать работать. Она пасла овец. Пес Блек был ее спутником, двоюродный брат Том Кидд, подпасок с соседней фермы, — товарищем ее игр. Она уже понимала, что означает озабоченный взгляд, которым мать провожала ее по утрам, — как будто расставаясь навеки, и радостный возглас, с которым она прижимала к себе по вечерам свое дитя, — как бы обретя его вновь.

И все-таки в ту пору Эмма еще не была так уж несчастна. Луга, на которых пасла она своих овец, кусты, в которых, бормоча что-то, текла речка Ди, фигуры бабушки, матери, Тома ее фантазия расцвечивала яркими, чудесными красками. И всегда, во всех этих мечтах Эмма была богата и знатна. В золотом платье, она приезжала в стеклянной карете, чтобы забрать в свой большой, прекрасный, сверкающий замок тех троих, кого так любила.

Но вот умер их дальний родственник, оставив матери Эммы довольно значительную сумму. И люди, которые еще вчера пренебрегали бедной женщиной, сразу же окружили ее вниманием и лестью. Блосс, арендатор, превратил батрачку в экономку и отдал ей под начало всех тех, кому она до сих пор прислуживала. Самый уважаемый купец города, вдовец добился ее расположения и с выгодой вложил ее деньги в свое дело. Миссис Баркер, директриса привилегированной школы, приняла Эмму в число своих воспитанниц.

Год спустя купец обанкротился, и дочери батрачки под насмешливыми взглядами соучениц пришлось покинуть школу.

С тех пор она стала нянькой. Ее приняли из милости и сострадания. Теперь все, кто еще так недавно окружал ее лестью, избегали ее.

Однако еще у миссис Баркер ею овладела новая мечта. Это был уже не сон ее детства, в котором она видела себя принцессой. Она узнала, что там, в огромном незнакомом мире, существовало нечто великолепное, прекрасное, чего можно было достичь с помощью знаний. Об этом она мечтала, этому отдавала все силы и училась, училась. Теперь и эта мечта развеялась. Люди поклонялись деньгам. Богатому было все доступно, перед бедняком закрывались все двери. Быть бедным — значило влачить жалкое существование. Такова была жизнь.

* * *

Не все сказала она им прямо. Однако ее жесты, горящий взор, сам звук ее голоса — все выдавало ее горечь, тяжкий опыт ее короткой жизни. Мисс Келли мягко привлекла ее к себе и нежно откинула ее волосы с горячего лба.

— Бедное дитя! Рано же пришлось вам испытать в жизни горе. Наступят, однако, и лучшие времена. Когда девушка так красива…

Эмма резко высвободилась из ее рук.

— Что мне до этой красоты? — мрачно сказала она сквозь зубы. — Здесь никто и понятия не имеет о красоте. Все пренебрегают мною. А я — я знаю, что умру в нищете и унижении.

Мисс Келли улыбнулась.

— Вы торопите события, дитя мое. Никогда нельзя предсказать, что из человека получится. Взгляните на меня. Я не знаю, где явилась на свет и кто мои родители. Я выросла в ярмарочном балагане, в шестнадцать лет еще не знала грамоты. А теперь у меня особняк в Лондоне, имение в Ирландии, сейф в Английском банке. Меня знает весь Лондон. Дамы завидуют мне и подкупают мою портниху, чтобы выпытать фасоны моих платьев; мужчины бегают за мной и лишаются своего состояния ради одной моей улыбки. А один из них… Наступит день, когда этот человек станет королем Англии, императором Индии, самым могущественным властителем в мире. Люди называют его «Джентльмен Георг»[2]. И вот он любит меня, он — мой раб. А я называю его «толстячок», «маленький толстячок».

Она звонко рассмеялась. В бурном веселье она подобрала спереди свое дорогое платье, обнажив голые колени над шелковыми чулками, и внезапно высоко подняла левую ногу.

— Арабелла, — крикнул Ромни сердито, — как вы можете?

Она пожала плечами.

— Мизантроп! Малышку ждет в Лондоне неслыханная удача!

Лицо художника помрачнело, голос зазвучал резко.

— Вы хотите погубить ее?

Мисс Келли засмеялась.

— Погубить? Чепуха! Кроме того, вы не понимаете, что ей на пользу, дружище. Если мисс Лайен окажется в Лондоне, вы сможете писать ее портреты в двадцати, тридцати разных видах, так часто, как вам заблагорассудится. Вам ведь самому этого хотелось.

Его глаза вновь загорелись.

— Это правда. И тогда я оставлю далеко позади и Гейнсборо и всех остальных. — Затем он опомнился. — Не слушайте эту искусительницу, дитя мое. Оставайтесь здесь, со своей матерью. Здесь вы…