— Профессор Мастерс, это опять Элай Константин. — Говорит по-английски с сильным акцентом. — Сожалею, что на все ушло так много времени, но вы понимаете, бюрократы с оформлением бумаг, взятки… Теперь я могу отвезти вас в Джебель Мара. Но очень важно, чтобы вы сразу же выехали в Дамаск. И я должен предупредить вас: здесь очень опасно. Вы приезжаете на свой страх и риск, профессор Мастерс. Сегодня ко мне приходил человек и спрашивал, могу ли я доставить его в Джебель Мара. Я ответил, что ничего не знаю о таком месте. Боюсь, у вас появились соперники.

— Дамаск! — воскликнула Кэндис. — Значит, ваш отец на самом деле планировал раскопки. И Джебель Мара тоже существует! Но как мог кто-то еще узнать об этом месте? Профессор разговаривал только со мной.

Гленн, все еще сжимая в руке свернутое письмо отца, словно не зная, как его раскрыть, ответил:

— Из корреспонденции в украденной папке. Должно быть, Сергей Басков написал отцу о Джебель Мара.

— Теперь у каждого есть по фрагменту головоломки, — сказала Кэндис, представив себе погоню за сокровищами по всему миру.

Гленн взял телефон и позвонил в участок. Положив трубку, он сообщил Кэндис:

— По взломам ничего нет. И мы до сих пор не можем найти Фило Тибодо. — Он обдумывал последнее слово Константина: «соперники».

Убийца его отца отправился на поиски Звезды Вавилона. Это означало, что ему тоже придется поехать.

Он снял шляпу, на этот раз из черного фетра с атласной лентой, и аккуратно положил ее на письменный стол. «Словно в старых обрядах», — подумала Кэндис, наблюдая, как он развернул письмо, сделал глубокий вдох и поднес бумагу к свету, взяв себя в руки и приготовившись принять все, что было в нем написано.

Когда он громко прочитал: «Дорогой сын», Кэндис сказала:

— Вы не обязаны читать его мне.

— Вы теперь часть всей этой истории, доктор Армстронг. Вы имеете право знать, о чем говорится в письме. — Но не это было настоящей причиной. Гленну было спокойнее зачитать письмо вслух, поделиться личным с Кэндис, отогнав от себя на время горестные мысли о смерти отца.

— «Дорогой сын, — начал Гленн. — Если ты читаешь это письмо, значит, я мертв либо из-за несчастного случая или естественных причин, либо из-за происшествия на раскопках в Сирии. Возможно, я умер до того, как отправился на поиски, которые я теперь прошу тебя завершить вместо меня. Если я похоронен в Сирии, то умоляю тебя продолжить то, чем я там занимался. Прости меня, сын, я пишу в спешке, потому что мне грозит смертельная опасность. Теперь из-за меня и тебе тоже. Есть очень важные вещи, о которых я должен рассказать тебе. Но сначала я хочу помириться с тобой».

Глаза Гленна щипало от слез, пока он читал слова отца в свете угасающего дня. Кэндис включила настольную лампу.

— «Ты, наверное, уже просмотрел мои вещи, и то, что было в банковской ячейке. Теперь ты знаешь из писем Сергея Баскова, что Звезда Вавилона находится в Джебель Мара. Так как я считаю, что Звезда приведет тебя к потрясающему открытию, связанному с Восемнадцатой династией Древнего Египта, я советую тебе обратиться за помощью к доктору Кэндис Армстронг. Возможно, ты помнишь, как мы вместе с ней работали над Соломоновым проектом. Она хороший человек и высококлассный египтолог. Кроме того, ей можно доверять».

Тени наполняли комнату, подбираясь все ближе, словно прислушиваясь.

— «Мы думаем, что мудрость приходит с возрастом, — писал Джон Мастерс. — По крайней мере, я так думал. Но это не так. Что приходит к нам с возрастом, так это понимание того, что мы не стали мудрее».

Гленн остановился. Прокашлялся. Подошел ближе к свету лампы.

— «Я могу только представлять, как ты чувствовал себя после смерти матери. Я был слишком опустошен, чтобы утешать тебя. Сколько раз я желал, чтобы мне хватило мужества побороть гордость и поговорить об этом с тобой! Но зачастую, когда люди вместе, все получается не так, как хотелось бы. Я провел всю жизнь, складывая в единое целое разбитые на мелкие кусочки вещи, теперь то же делаешь и ты, сын, работая детективом. И все же наши собственные разрушенные отношения мы не можем восстановить. Я знаю, ты думаешь, что я считаю недостойной тебя работу полицейского, — продолжил Гленн напряженным голосом. — Это не так. Я горжусь тобой. Но я слишком упрям, чтобы сказать тебе об этом. Если ты читаешь это письмо, значит, я не смог сделать первый шаг в примирении с тобой. Это значит, что я мертв. Если так и произошло, то, пожалуйста, сын, знай, что я люблю тебя всем своим существом, что я всегда любил тебя, и я так горжусь тобой, что у меня нет слов, чтобы выразить все свои чувства».

Гленн протер глаза ладонью. Кэндис ждала.

За окнами опять пошел дождь. Гленн придвинулся еще ближе к лампе, письмо дрожало в его руке.

— «Теперь к делу. Сын, я передал тебе целый ворох тайн и загадок, состоящих из одних вопросов без ответов. Есть еще кое-что, о чем ты должен знать: долгие годы я оберегал тебя от этого. Мне следовало давно рассказать тебе о Морвене и Свечении».

Кэндис затаила дыхание. Свечение!

— «Пришло время узнать правду. Я скрывал ее от тебя только ради твоего блага. Ты никогда не знал о настоящей работе твоей матери». — Гленн замолчал, нахмурившись. Ее настоящей работе? — «Ты должен сам обо всем прочитать, — продолжил он, — в ее дневнике. Я никогда не показывал его тебе. После ее смерти я убрал его. Он лежит в ее столе, где она всегда хранила его. Прочитай дневник, сын. Ты должен узнать, с чем имеешь дело и с какими силами тебе предстоит столкнуться».

Гленн посмотрел на потолок, словно пронзая взглядом штукатурку и перекрытия, чтобы увидеть дневник в ящике стола.

Он заканчивал читать письмо:

— «Фило Тибодо — безумец. Он поверил Нострадамусу и всерьез воспринял пророчество века седьмого, четверостишие восемьдесят третье. Не дай Фило заполучить Звезду Вавилона — он использует ее во зло. Я говорю не о чем ином, как об Армагеддоне, потому что думаю: он замыслил великое опустошение…»

Гленн остановился.

— Продолжайте, — попросила Кэндис.

— Это все. Больше ничего нет. На этом месте его прервали. — Он смотрел на последнее слово и пустое место за ним, на котором прозвенел дверной звонок и жизнь старика подошла к концу.

Кэндис поежилась. Тени исчезающего дня принесли с собой прохладу. Сырость распространилась по дому, подобно ползущему туману.

— Что он имел в виду под словами «великое опустошение»? — Она представила себе Звезду Вавилона как ядерное оружие, оставленное в пустыне каким-нибудь диктатором с Ближнего Востока. Кэндис взглянула на Гленна, его лицо было скрыто тенью. — Что же такое написано на табличках, раз ваш отец так отчаянно хотел заполучить их? — Она потрогала повязку на шее: кто-то чуть не убил ее из-за этих табличек. — Что-нибудь из Библии? Может, пророчество? Конец света?

Оставив письмо на столе, Гленн, ничего не говоря, вышел из кабинета. Кэндис слышала, как он взбежал по лестнице, прошел по комнате наверху, потом вернулся в кабинет с книгой в руке.

Дневник его матери! Красивая, изящная книга. Размер двадцать на пятнадцать сантиметров, обложка из мерцающего зеленого шелка, страницы цвета слоновой кости, уголки покрыты золотом, красная ленточка-закладка. Она закрывалась на магнитную защелку. Гленн открыл ее и увидел почерк матери: «Смерти нет».

Он захлопнул дневник и придавил защелку. Не сегодня, не сейчас. Это не просто книга, это его сердце. А сердце было его ахиллесовой пятой, которую он охранял пуще жизни.

— Пророчество Нострадамуса, — сказала Кэндис. — Возможно, там мы что-нибудь найдем.

Гленн осмотрел кабинет, вспоминая древний том, который хранился у отца с давних пор. Он был в библиотеке. Гленн нашел его и вернулся к письменному столу, перелистывая страницы. Главы, называемые веками, были представлены в виде ста стихов по четыре строки. Найдя седьмой век, он быстро отыскал последние четверостишия, но они оканчивались на сорок втором.

Он отложил книгу в сторону. Пришло время действовать. Он сказал Кэндис: