«Сумасшедший, таинственный Карлос… Что с тобой, что? Наркотики, нервы, пресыщенность любовными играми?» — спрашивала себя Аня. — Дура, неопытная дура! Он в прекрасной физической форме, просто ему нужна не ты. Не ты! Какая-то роковая стерва заморочила ему голову и заставляет мучиться, ревновать. Он схватился за тебя, как за спасательный круг. Он так надеялся, что ты сумеешь заставить его забыть обо всем… Эх… Алина бы сумела, подумала почему-то Аня, жалея сейчас о том, что не получила достаточного сексуального опыта. — Начала бы обучение с пятнадцати лет, вместо того, чтобы читать до утра Тургенева и Ахматову. А теперь мужчина, которого ты любишь, рисует портрет своей возлюбленной, утоляя страсть… — Аня хотела встать и посмотреть, чье лицо появилось под рукой Карлоса. Но, наконец, уснула.

— Карменсита… Нежная моя… Не открывай глаз — нюхай… — Аня почувствовала запах скошенного газона, — ей снилось лето в Ильинском, с васильками и колокольчиками в пучках срезанной травы. Она нехотя открыла глаза. — Огурец! И ананас? Откуда? — У её подушки стояло блюдо с вкуснейшими вещами, а рядом сидел Карлос, проводя под носом ломтиком ананаса.

— Посмотрела? Ничего не получишь в постели. Здесь темно и душно. Завтрак накрыт в банкетном зале, синьора.

…Круглый стол, стоящий у стеклянной стены, покрывала клетчатая скатерть. На ней разместилась целая живописная композиция: кофейник и блюдо с бутербродами, наполненная фруктами мельхиоровая ваза, прозрачные золотистые чашки. От заснеженных крыш в комнате разливался яркий праздничный свет.

— Как здорово! Словно в каком-то альпийском домике посреди снеговых вершин. Реклама австрийского масла. Не хватает кучи детишек и большого лохматого пса. — Аня села к столу, Карлос занял место напротив.

— Да, большого и лохматого. С рыжей умной мордой. Детишки… А за окном пусть лучше разливают медовый аромат цветущие сады Андалузии… Как часто я видел это во сне.

— У тебя все будет. Все, что задумаешь. Ты настойчив, изобретателен и невероятно заботлив. — Аня взяла бутерброд. — Королевский завтрак.

— Пожалуй, это все же обед. Ты проснулась в полвторого. Но сегодня так положено. Какое нынче число, ну?

— Тридцать первое?! Господи… мама волнуется.

— Звони. Телефон на диване. Скажи, что все заметили, какой клевый у тебя свитер. И ещё попроси сделать борщ.

— Борщ? В Новый год… — удивилась Аня.

— Не поверишь, — давно мечтаю о горячем борще. А все остальное мы привезем с собой.

Покидая мастерскую, Аня ненароком взглянула на мольберт с рисунком Карлоса. Он трудился долго, ломая угольки и пастель. Но потом замазал все широкой кистью, обмокнутой в красную тушь, торопливо и нервно. Среди алых потеков осталось жить смуглое колено и часть бедра, переходящего в нагую ягодицу.

Верочка раскраснелась, стоя у плиты. Она, конечно, запаслась вкусненьким для праздничного стола, но и не воображала, что получится такой Новый год! Бог мой! Нютка с высоким парнем стояли на лестничной площадке, загруженные до ушей — пакеты, коробки, елка! Настоящая, вместо старой пластиковой, «выраставшей» последние годы на телевизоре. Аня — сияющая, румяная, словно Снегурочка. А её кавалер — настоящий красавец, как из мексиканского телесериала. Жаль, соседи не видели. И ещё красную приплюснутую машину, оставленную во дворе.

— Мам, ты что, Карлоса не узнала?

— Это из Ильинского, что ли?! Ой, а я думала, в кино его видела, в мексиканском. Помню, а как же! Он ещё на гитаре играл…

— Правильно. Но теперь — танцует. Вместе со мной. — Аня чмокнула мать. — Тебе он понравится.

Верочке, действительно, было приятно смотреть на молодых. Аня рассказывала своему парню о каждой елочной игрушке, которую помнила с детства. Он помогал резать и смешивать салаты, пока Аня переодевалась. А появилась она в том самом синем бархатном платье, что надевала единственный раз на свадьбу Алины, а потом почему-то забросила, считая невезучим. Карлос остолбенел и умолял надевать это платье каждый раз в канун Нового года, значит, предполагает долго не расставаться. А что, не так уж плохо. Верочка звонко чокалась шампанским, изо всех сил желала молодым счастья в новом году и молила в душе всех святых сохранить их любовь… А когда закончился «Голубой огонек», деликатно удалилась в свою комнату, оставив на диване стопку нового красивого белья, сшитого собственноручно из штапельной шотландки.

И начался новый 1995 год. Самый лучший, необыкновенный, сказочный. Они танцевали на сцене, потом мчались в красном автомобиле в уже привычную Ане мастерскую, спешно бросались на ковер у печки… Просыпались, снова занимались любовью и снова танцевали. Второе, третье, четвертое января…

Четвертого Карлос пропал. До начала представления оставались считанные минуты. Аня ежеминутно поглядывала на часы, прислушивалась к шагам в коридоре.

— Чего трепещешь? Фил не хуже Ларсика станцует. Вы ж с ним репетировали, — заметила Лида её беспокойство.

— Фил? А разве… Разве Ларсена сегодня не будет?

— Ты что, не в курсе? Да он отгул взял. На три дня. Пушкарь сообщил нам, что господин Ларсен отбыл в творческую командировку за рубеж. В Таллинский мюзик-холл… А тебе что сказал? — Заинтересовалась Лида, удивленная растерянностью Ани.

— Мне?! — Аня приподнялась и снова опустилась в кресле. — Я неважно себя чувствую. Честно…

Программу она отработала кое-как. К ночи поднялась высокая температура. Аня металась в жару, впадая временами в тяжелый сон.

И снилось одно: она спит на своем диване, неслышно входит Карлос, берет стул, ставит его возле дивана и тихо сидит, глядя на спящую. Час, два, три — до утра. Открыв глаза, она увидела сидящего рядом Карлоса. В комнате синели густые сумерки. Аня протянула руку, коснулась его колена и, оторопев, села.

— Давно пришел?

— Нет. Не хотел будить. Вера Владимировна ушла в гости. Велела напоить тебя чаем. У меня уже все готово. Вносить?

— Постой… — Включив лампу на тумбочке, Аня сжала виски. — Не пойму, — ты настоящий? Мне здесь всякая бредятина мерещилась… Например, что ты уехал в Таллин… — Аня вопросительно посмотрела на Карлоса, он поймал и сжал её руки в своих ладонях.

— Я здесь. Это хорошо. А все остальное плохо. — Он достал из кармана джинсового пиджака плейер и протянул Ане. — Помнишь, ты застала меня в гримерке — я что-то бормотал и засуетился как воришка? Это моя исповедь — я не пишу дневник, а беседую с магнитофоном. Запись легко уничтожить. Три дня назад я разделался со всем своим архивом. Осталась вот эта кассета, она торчала в плейере. Здесь совсем немного. Послушай, — я принесу тебе ужин.

«… Если б знать, если б быть сильнее… — голос Карлоса на пленке казался чужим. — Я смотрел на неё и чувствовал всеми своими потрохами, как возвращаюсь к себе. Прощай, Ларсик, — Карлос плюет в твою мерзкую, свиную харю…

…Кто говорит сейчас? Кто? — Ты — недоумок, вконец раздрызганный, загнанный в тупик тип? Ты сладострастно засматриваешься на булыжник в дворовом колодце и думаешь — как просто все кончить… Она спит. В мастерской чахлый зимний рассвет. Год кончается. Кончается мой год… Я встал перед листом бумаги и мои руки сами взялись изображать ЕГО — дьявола, погибель. Черным углем, коряво, убийственно… А потом, появились цветные мелки, его наглая, манящая нагота начала оживать. Я не хотел этого… Но он оживал, он смотрел на меня, звал… Я уничтожил его. Кисть, пропитанная алой тушью. Я утопил его в крови… Кончено… Свободен… Свободен?

…Люблю её. Да, — люблю. Хочу. Хочу принадлежать ей. Хочу растворить её в себе. Присвоить. Хочу кормить, одевать, укутывать, видеть её радость, её жаждущее тело, слышать смех, крики. Хочу солнечный дом и лохматого пса. А она, — пусть ходит переваливаясь, поглаживая живот с нашим ребенком… Пусть, пусть, пусть… Кого молить помочь нам? Молю тебя — не оставляй меня, девочка…

…Кончено? Кончено. Пора ставить точку, пора утереть сопли. И признайся себе честно — ты дерьмо, Ларсик. Наслаждайся своей дерьмовой жизнью. И оставь её в покое… Гуд бай, Энн… Забудь, забудь, забудь все… Прости.»