Но кинопроба была назначена, и Магдалена вызвана в числе иных претенденток на роль.

Перед тем как она предстала перед кинокамерой, Лену переодели в пестрое платье, похожее скорее на отрепья бродяжки, чем на зазывный костюм шлюхи.

— Дайте что-нибудь, мне надо это подколоть. — Фон Штернберг протянул руку костюмерше и, вооружившись булавками, начал переделывать платье, легонько касаясь тела женщины. Потом он взялся за расческу, пытаясь что-то сделать с волнами старательной укладки.

— Мои волосы причесать совершенно невозможно. Они всегда выглядят так, словно их вылизала кошка! — возражала Магдалена, изнемогая от сознания собственного несовершенства.

Подкорректировав облик претендентки на роль, режиссер, однако, остался доволен.

— Могли бы вы что-нибудь спеть на английском языке? — поинтересовался он.

— Пожалуй. Нечто невообразимо вульгарное.

«Сливки в моем кофе» — привязчивый шлягер. Пойдет?

Под сбивчивый аккомпанемент Лена исполнила популярную английскую песенку.

— Спойте-ка что-нибудь еще и уже попробуйте показать характер Лолы, — попросил фон Штернберг, ощущая азарт золотоискателя.

Магдалена оглядела комнату, подошла к роялю, бесцеремонно села на крышку, вздернула юбку и спела немецкую разбитную песню, которая позже для фильма будет переведена на английский под названием «Я с головы до пят сотворена для любви». Ее голос хрипел и переходил на чувственный шепот. Вокалом это можно было бы назвать с большой натяжкой.

Все, кроме фон Штернберга, сочли пробу провалом. Но его решимость взять некую фрау Зибер на главную роль в новом фильме была непоколебима.

Он нашел свою героиню, способную заворожить миллионы.

Что же увидел он в этой молодой женщине? Ее голова напоминала о деревянных марионетках в кукольных вертепах: чистое крупное лицо с большим широким и выпуклым лбом. Широко поставленные глаза, тяжелые веки, столь редко встречающиеся у северянок, золотистый тон мягких волос. Почти полное отсутствие мимики и загадочная отстраненность, словно у существа с иной планеты. Вряд ли ее можно было назвать хорошенькой, но то, что из нее можно было «вылепить» светом и тенями волшебную красавицу, фон Штернберг ощутил всем своим нутром. От женщины исходил некий завораживающий магнетизм, мощно ударивший по двум самым болезненным его точкам — чувственности и профессиональному интересу.

Как мужчина и как художник фон Штернберг почувствовал, что стоит на пороге великого провала или грандиозного успеха. Он сделал выбор, отказав без промедления более ярким, знаменитым и нравившимся студии претенденткам.

Ему удалось заставить руководство УФА подписать с фрау Зибер контракт на исполнение роли Лу-лу в «Голубом ангеле» — первом в Германии полнометражном звуковом фильме. Причем фон Штернберг решил снимать фильм сразу на английском языке, не смущаясь акцентом актрисы — кого удивит, что портовая девка говорит не совсем правильно? А уж как она поет… Несомненно, в этой фрау есть нечто колдовское, возможно, некое будоражащее чувственность ощущение бисексуальности, бьющее ниже пояса. Да стоит ли пытаться объяснить желание?

…Шел дождь, в свете тусклых фонарей все казалось холодным и липким. Лена порадовалась, что не надела в этот день меха, и старательно перешагнула лужу, блестевшую под витриной булочной. У выхода из переулка к набережной Шпрее ее нагнал фон Штернберг:

— Позвольте проводить вас, фрау Зибер? — Не дожидаясь ответа, он остановил такси. Распахнув дверцу машины, сказал своей спутнице, как само собой разумеющееся: — Заедем в мой отель.

В полутьме машины молчали, глядя сквозь дождевые потоки — каждый в свое окно. Так же молча поднялись в номер фон Штернберга. Он запер за собой дверь, Лена, сбросив лишь плащ, легла на аккуратно застеленную постель и задрала юбку. Чтото в этой сцене ей сильно напоминало эпизод со скрипачом. Торопливо освободившись от пальто, Джозеф стоял рядом. Лена расстегнула резинки чулочных подвязок и, помогая себе движением бедер, спустила трусики, отбросила их носком туфли. Щелкнув выключателем настольной лампы, Джо осветил комнату. Она увидела его безумные, жадные глаза и мелкую дрожь, сотрясавшую худое тело. Мужчина едва сдерживал возбуждение. Протянув руку, Лена погасила свет.

— Иди ко мне, Джо…

Он тут же упал на нее, оказавшись тяжелым и крепким. Когда все завершилось, он закурил две сигареты — для себя и для нее.

— Прости меня. Я похож на похотливого орангутанга. Не мог больше терпеть. Я одержим ЛолойЛолой очень давно, с той минуты, как задумал фильм. Я хотел тебя с того мгновения, как только увидел. Прости. — Нагнувшись, он покрыл поцелуями ее руки.

— А знаешь, Джо, ведь я тоже сразу подумала об этом. Ну… поняла, что нужна тебе. — Лена взяла протянутую им сигарету, затянулась, посмотрела на голубой дым, переливавшийся цветными волнами от света рекламы за окном. — И знаешь что… — Приподнявшись на локтях, она заглянула в его глаза: — Зови меня Марлен. Марлен Дитрих. Это мое настоящее имя.

Марлен со свойственным ей энтузиазмом взялась за подборку гардероба для роли Лолы-Лолы (потом это станет ее главной задачей в создании кинообраза). Грязно-белый атласный цилиндр из гардероба, отыгранного ревю, панталоны с рюшками, заимствованные у знакомого трансвестита, знаменитый пояс с подвязками, затертые атласные манжеты, белый мятый воротник — визитка ЛолыЛолы и «Голубого ангела».

Встречи с фон Штернбергом стали постоянными, можно сказать, они почти не расставались — ни на съемочной площадке, ни потом, в гостиничном номере Джозефа, который Марлен покидала далеко за полночь. Служебный роман слился с экранной жизнью.

— Любовь моя, — Марлен нравилось обсуждать творческие проблемы в процессе постельного свидания, — когда ты наконец позволил мне посмотреть отснятый материал, я поняла — идея фантастическая! Противные толстухи, которых ты нагнал на площадку, чтобы изображать посетительниц кабачка — отличный маневр! На фоне этаких монстров и рядом с тушей Яннингса я казалась бабочкой!

— Теперь-то моя Лола поняла: она само искушение. Не сомневайся, публика будет выть от восторга.

— А ты — бесстыдник! Сегодня, когда я в цилиндре и кружевных панталончиках пела, оседлав стул, твоя камера уставилась мне прямо между ног!

— Камера? Что она понимает, бедняжка. — Джо вдумчиво обвел узкой ладонью линию бедра Марлен. — Камера — это я!

…- Знаешь, Папиляйн, Джо все время необходимо делать со мной это, — посетовала она мужу. — У евреев такой темперамент! Не могу же я отказать — он такой милый и совершенно уверен, что фильм превратит меня в звезду. Так и будет! Я видела отснятые материалы и поняла: Штернберг гений. Эта Лола-Лола — она получилась совсем настоящая. Живая!

Марлен всегда будет обсуждать с мужем отношения с поклонниками и прислушиваться к его советам даже в самых интимных вопросах. «Мистер Дитрих», как позже прозвали мужа знаменитости, оказался чрезвычайно полезным и надежным компаньоном на ее щедром событиями жизненном пути.

Она была в восторге от фон Штернберга, умевшего деликатно и мягко управлять процессом на съемочной площадке. Она умела угадывать малейшее желание режиссера. А он — делать ее неотразимой. Хитрости света, операторские приемы и портновские ухищрения были знакомы фон Штернбергу лучше привлеченных для этого профессионалов. Создавалось впечатление, что он изначально знал все до мелочей — на какую ресницу своей героини и с какого софита должен падать свет, какими тенями «заретушировать» круглые щеки, как развернуть мизансцену перед камерой. И произошло чудо: исчезла круглолицая простушка и в полную мощь с экрана хлынул соблазн — магнетическая чувственность потрясающей женщины. Фон Штернберг пребывал в состоянии творческой эйфории — он делал первый звуковой фильм, он делал фильм с женщиной, воспламеняющей кровь даже с далекого экрана, и хотел, чтобы воссияла новая звезда — Марлен Дитрих.