— Смотря что понимать под этим словом. Воин, защитник — это, конечно, хорошо… Они этим сейчас и занимаются… Но должна быть еще и ответственность. Обязанности. Перед людьми, перед своей страной, перед семьей. Этим и занимаются ученые и художники, политики и просто мужья. А «вечные мальчики», доказывающие что-то самим себе и окружающим и оправдывающие это тягой к приключениям, новой любовью и… У них много оправданий. Но мало ответственности. А хоть в какой-то мере она все же присутствовать должна.

— Что же для вас доминанта в понятии «мужчина»?

— Прежде всего — человек.

— М-мда, — протянул я. — Человек… Это так мало и так много… В таком случае, они остались бы одинокими на всю жизнь.

— Почему?

— «Но чем отчетливее личность, тем одиноче человек», — так говорил один поэт в моем мире. Отец Патрик постоянно повторяет, что человеку, единственному из всех тварей Господних, дан талант творчества… Но любят не творцов, а обычных, живых людей. Сексуальных, играющих, страдающих, веселящихся, ошибающихся, даже подличающих, но не духовных…

— Не согласна, — возразила она.

— Верю. Это значило бы признать тягу женщин к порочным сторонам мужской натуры. Вы, наверное, тоже считаете, что если б миром правили женщины, то все было бы эволюционно и миролюбиво?

— Не уверена. Все зависит от женщины. Но, боюсь, в целом, крови лилось бы куда больше.

Я вспомнил о правлении английской королевы Елизаветы, уничтожившей людей куда как больше, нежели ее русский современник Иван Грозный, об Анне Иоанновне, «Царице зраку престрашного», о династии Медичи, о прочих правлениях «дам сердца» и кивнул:

— Согласен. А почему, как думаете?

— Наверное, дело в сущности, — задумалась она. — Мужчины — двигатели эволюции. Их дела кратковременны, но прогрессивны: взять штурмом крепость, нарисовать великую картину, разгадать загадки мироздания — подвиги, требующие приложения всех сил, но на определенный отрезок времени — до появления результата. А женский подвиг — постоянство, требующее каждодневной, сиюминутной отдачи, не знающее отдыха и временных отрезков. Кротость, терпение, смирение — вот женский подвиг. Если эти роли поменять местами, скорее всего, случится беда. И для них, и для окружающих.

Я долго молча смотрел на нее. Королева смутилась и слегка покраснела.

— За что вы любите Артура? — напрямик спросил я.

Она вздрогнула, но, чуть помедлив, все же ответила:

— Человек должен кого-то любить. Мы не знаем, когда и к кому вспыхнет это чувство. Да и любят не за что-то, а вопреки всему.

— И все же?

— Он — сильный, мужественный, цельный и… несчастный.

— Понятно, — кивнул я. — «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним». И чем же он такой несчастненький?

— Не знаю… Он — плоть от плоти этого мира, но иногда мне кажется, что он живет не в своем времени. Одним своим присутствием он перевернет весь этот мир, но лично для себя не получит ничего… кроме беды.

— А я?

— Вы здесь на своем месте, король. Вы странный, но вы — лучшее, что было у Аввалона до сих пор.

Я вновь надолго замолчал, постукивая по столу кончиками пальцев. Забавный у нас получался разговор…

— А меня… меня вы смогли бы полюбить? — спросил, наконец, я. — Я просто так спрашиваю…

Настал ее черед молчать.

— Боитесь обидеть, — догадался я.

— Вы не нуждаетесь в любви, — сказала Гайя. — Вас несчастным назвать нельзя. Вы, как не знающий сомнений механизм, влечете Аввалон в будущее, и любви в этом процессе места нет. Любовь будет той «песчинкой», которая может сломать всю эту сложнейшую машину… Вы слишком на своем месте… Простите, сир…

— Значит, ко мне женщина не может испытывать ни любви, ни даже жалости?

— Еще раз простите меня…

— Ерунда! — раздраженно ответил я. — Любовь можно построить так же, как государство… Ну, хорошо, хорошо, не построить — вызвать к жизни. Все дело во времени и в желаниях. Хотите, докажу?

— Не надо, — тихо ответила она. — Ваше величество, у вас просто плохое настроение…

— А я докажу! — сварливо отозвался я, поднимаясь. — Посмотрим еще… «Механизм», «слишком на своем месте»… Нет предопределенности! У человека есть воля!

— Есть, — согласилась она. — Но это тоже имеет отношение к… другой области.

— Посмотрим, — сказал я и, не прощаясь, вышел.

Поймав первого пробегавшего мимо слугу, спросил:

— Как зовут?

— Атик, сир.

— Вот что, парень… С этого дня, каждое утро, будешь приносить королеве огромный букет роз. Где розы растут, знаешь?

— Да.

— И это… Что еще у вас дарят женщинам, когда ухаживают?

— Любовь, внимание… заботу…

— Пошел прочь, дурак! Забудешь про цветы — посажу на кол!

В моих покоях, удобно развалившись в кресле, меня уже ждал Денница.

— Вы когда-нибудь любили? — с порога спросил я. — С вашими способностями, опытом и внешними данными увлечь их труда не составляло, но вы сами — любили?

— Не испытываю необходимости, Максим, — ответил он. — Как и любой ангел, я — беспол. Кстати, при желании даже Михаила и Гавриила можно звать в женском роде. Или в среднем. Зато есть плюс: не надо меряться, кто выше писает на стенку, а это отсекает обиды. К тому же, я совсем иное существо, нежели вы, и испытываю к женщинам такое же «влечение», как вы — к самкам бабуина или хомячкам. Соблазнять доводилась миллионы раз — я могу принимать любой облик… И не скажу, что вы правы в отношении «штабелей» из женщин, валявшихся вокруг меня. Для них хоть Бог, хоть сатана — все зависит от настроения. Какая блажь втемяшит, так и повернут. Стыдно признаться, но у меня ведь рога не только на дурацких картинках…

— Вот свинство какое! — искренне подытожил я. — А как же счастье?

— У кого-то есть… Любят, любимы… Бывает…

— М-мда… Вам потяжелее будет…

— Привык… А я ведь с плохими известиями.

— Кто бы сомневался, — вздохнул я. — Давайте, пинайте меня в душу, вы в этой очереди сегодня далеко не первый…

— Навести Томаса, — посоветовал он. — И побыстрее.

— И что там?

— Там все плохо. Сам увидишь… Отряд с собой возьми.

— Даже так?

— Это еще полбеды. Тебя тут на днях резать собрались.

— Ух ты! — восхитился я. — А за что?

— За власть, что еще у тебя есть? Есть у тебя такой паренек по фамилии Деболь?

— Конрад?!

— Угу… Талантливый мальчик…

— Да ну… ерунда какая-то… Я же его… Скажи честно: зачем тебе это надо?

— Мне обидеться или посмотреть на тебя с искренней жалостью, как на идиота?

— Ладно, прости… Просто в голове не укладывается.

— Ты все еще веришь в людей? — усмехнулся он. — Даже завидую…

Тут его лицо исказила гримаса раздражения, но, прежде чем я успел спросить о причине, дверь распахнулась и, от возбуждения забыв о приличиях, в палату ворвался отец Патрик:

— Ваше величество! — начал с порога орать он, но увидел моего гостя и запнулся, пристально вглядываясь.

Лицо толстого монаха медленно стало наливаться багрянцем.

— Стучаться не учили? — процедил Денница, презрительно отворачиваясь в сторону.

— Вы?!

— Ну и?.. — Денница покосился на священника с презрительным любопытством. — Я. Дальше что? Будем вопить, брызгать святой водой и тихо обалдевать от того, что дьявол действительно существует?

— Ну уж в этом-то я никогда не сомневался, — священник попытался вложить в интонацию весь имеющийся у него запас презрения и сарказма. — Вы у нас в каждой бочке затычка… Здесь-то что надо?

— А я, видите ли, к другу зашел, — отбрил его дьявол. — И будьте добры держать себя в руках. Вместе с вашими мнениями и желаниями. Я пришел не к вам, и ваша персона мне ни с какой стороны не интересна.

— Зато вы мне интересны! — священник покраснел до взрывоопасного состояния. — Я хочу понять: есть ли вообще хоть один способ избавиться от вашего присутствия в мире раз и навсегда!

— Слушайте, вы! — Денница вскочил с кресла, приблизился к отцу Патрику так, что едва не упирался своим носом в его. — Сгусток энергии! Из-за таких вот, как вы, не только у меня уважение к человечеству пропадает. Да что я с вами вообще говорю?! Что вам вообще надо на Аввалоне?!