— Я думаю, — медленно произнес Аллейн, — что ты знаешь свой народ. Ты сам уверял меня в этом. Да. Я не уверен, но склоняюсь к тому, чтобы поверить в твою правоту.

— Ага! — сказал Громобой. — Стало быть, наши с тобой отношения не изменились. Это хорошо.

— Но я хочу, чтобы ты ясно понимал одно — так я думаю или этак, это не влияет на мое поведение в ходе следствия, ни в посольстве, коли ты нас отсюда не выставишь, ни за его пределами. Если мы найдем убедительные улики против этого человека, мы будем руководствоваться ими.

— Как бы там ни было, — сказал Громобой, — преступление совершено в пределах посольства, то есть на территории нашей страны, так что английское правосудие на него не распространяется.

— Нет. В данном случае, что бы мы ни обнаружили, наши находки будут представлять лишь отвлеченный интерес. Его просто вышлют.

— А тот человек, который стрелял в женской уборной из немецкого оружия? Ты говорил, что он тоже черный.

— Это миссис Кокбурн-Монфор так говорила.

— Глупая женщина.

— Я бы сказал в терпимых пределах.

— Ее мужу следовало бы временами поколачивать ее и не выпускать из дому, — произнес Громобой и разразился раскатистым смехом.

— Скажи, если я начну сейчас расспрашивать тебя о после, ты не очень расстроишься? Он тебе нравился? Был близким тебе человеком? Такие примерно вопросы.

Громобой провел по губам огромной ладонью, издал грудной, рокочущий звук и присел.

— Мне трудно на них ответить, — сказал он, наконец. — Что он был за человек? Как мы когда-то выражались — хлопотун. По вашим английским понятиям он поднялся наверх из низов. Из крестьянского класса. Одно время доставлял мне немало забот. Воображал, будто ему удастся совершить государственный переворот. Все это было довольно смешно. У него имелись определенные административные способности, но никакого умения властвовать. Вот такой от был человек.

Оставив без внимания этот пример нгомбванского снобизма, Аллейн заметил, что способностями посол, видимо, обладал немалыми, раз сумел достичь столь высокого положения. Громобой уступчиво махнул рукой и заявил, что его продвижению способствовали общие тенденции развития страны.

— Враги у него были?

— Рори, дорогой мой, в зарождающейся нации, такой как наша, у каждого, кто состоит при власти, имеются враги. Впрочем, никого определенного я назвать не могу.

— Его очень беспокоила твоя безопасность во время визита, — сказал Аллейн, на что Громобой прореагировал не совсем понятно:

— Да? Ты так считаешь?

— Да. Он звонил мне и Гибсону в среднем по два раза на дню.

— Вот тоска-то, — в лучшей школьной манере произнес Громобой.

— Особенно его волновал концерт в саду и гаснущий свет. Как, собственно, и нас.

— Он вечно суетился по пустякам, — сказал Громобой.

— Однако, черт побери, у него, как теперь выяснилось, были на то основания.

Громобой поджал крупные губы так, что они стали походить на две тутовых ягоды, и приподнял брови.

— Да, пожалуй.

— Как-никак, его убили.

— Тоже верно, — признал Громобой.

Никто не сравнится с негром в умении придать себе скучающий вид. Веки Громобоя почти сомкнулись, оставив приметными лишь две узеньких прорези, в которых сквозили белки глаз, губы обвисли, голова склонилась на грудь. Казалось, все тело его поникло. По всему было видно, что Громобой томится, и Аллейн, помнивший эту его манеру по прежним годам, сказал:

— Ну Бог с ним, не буду отнимать у тебя время. Нам все же нужно прояснить две вещи: во-первых, ты примешь помощника комиссара, когда он приедет?

— Разумеется, — не открывая глаз, пророкотал Громобой.

— И во-вторых. Ты по-прежнему не возражаешь против работы уголовной полиции внутри посольства, или предпочитаешь, чтобы мы убрались отсюда? Решать, разумеется, Вашему превосходительству, но мы были бы рады услышать что-то определенное.

Громобой открыл чуть налитые кровью глаза и прямо взглянул в лицо Аллейна.

— Оставайтесь, — сказал он.

В дверь негромко стукнули, вошел Гибсон — большой, бледный, явно готовый к тому, что придется оправдываться.

— Я очень извиняюсь, сэр, — сказал он Президенту. Приехал полковник Синклер, помощник комиссара. Он надеется, что вы его примете.

Громобой, не взглянув на Гибсона, ответил:

— Скажите моему конюшему, пусть проводит его сюда.

Аллейн направился к двери. Он успел заметить поданный ему Гибсоном знак — обнаружилось что-то новое и, видимо, важное.

— Не уходи, Рори, — сказал Громобой.

— Боюсь, что придется, — ответил Аллейн.

Снаружи, прямо в коридоре его поджидал мистер Уипплстоун, взволнованно теребящий галстук.

— Что такое? — спросил Аллейн.

— Оно, может, и не важно, — начал Гибсон. — Я тут побеседовал с человеком «Костара», который прислуживал в шатре.

— Коренастый, крепко сбитый, светловолосый?

— Он самый. Фамилия Чабб, — сказал Гибсон.

— Увы, — прибавил мистер Уипплстоун.

Чабб стоял более-менее навытяжку, глядя прямо перед собой и прижав руки к бокам. Скромная ливрея «Костара и Кая» — кургузая темно-синяя куртка в обтяжку и брюки с золотистой эмблемой — очень ему шла. Коротко постриженные светлые волосы были аккуратно причесаны, румяная кожа уроженца одного из западных графств и голубые глаза придавали ему вид человека, проводящего много времени под открытым небом. Он так и не снял белых перчаток.

Аллейн согласился с мистером Уипплстоуном, что последнему лучше не присутствовать при допросе.

— Хотя, — заметил Аллейн, — у нас нет оснований полагать, что Чабб более тесно связан с происшедшим чем мой глупый братец Джордж.

— Я знаю, знаю, — ответил мистер Уипплстоун. — Конечно. Просто я предпочел бы, хоть это и нелогично, и глупо, чтобы Чабб вообще не прислуживал в этом несчастном шатре. Точно так же, как предпочел бы, чтобы он не подрабатывал у Шеридана и кошмарных Монфоров. Да и выглядел бы я там по меньшей мере странно, правда? Если не глупо. Пусть все идет, как идет.

Так что с Чаббом в кабинетике кастеляна оказались лишь Аллейн и неизвестный нам по имени сержант.

Аллейн сказал:

— Я должен быть уверен, что понял вас правильно. Вы выходили из шатра и входили в него, разнося шампанское, которое брали из ящика со льдом, стоявшего снаружи. Тем же самым занимался один из посольских лакеев. Он обслуживал Президента и тех, кто сидел рядом с ним, так? Я помню, он подошел ко мне и моей жене, едва мы уселись.

— Сэр, — откликнулся Чабб.

— А вы занимались остальными гостями.

— Сэр.

— Хорошо. Так вот, Чабб, мы продержали вас здесь столько времени в надежде, что вы поможете нам разобраться в том, что случилось в шатре.

— Ничем не могу помочь, сэр. Я ничего особенного не заметил, сэр.

— Значит, нас уже двое, — сказал Аллейн. — Все произошло так, будто гром грянул с ясного неба, верно? Вы находились внутри шатра? Когда погас свет?

Как оказалось, внутри. На задах шатра. Он поставил поднос на стол с напитками, ожидая наступления полной темноты, о которой предупредили всех слуг. И оставался там, пока выступали барабанщики.

— Когда появился певец, Карбо, вы все еще были там?

Да, сказал он. Все еще там. Карбо он видел ясно — и Карбо, и его тень, отброшенную прожектором на белый экран.

— Вы видели, где стоял охранник с копьем?

Да. Во втором ряду. За креслом Президента.

— То есть от вас слева.

— Да, сэр.

— А второй лакей?

— Ниггер? — переспросил Чабб, и взглянув на Аллейна, поправился: — Прошу прощения, сэр. Туземец.

— Да, африканец.

— Там где-то был. Тоже сзади. Я не обращал на него внимания, — каменно вымолвил Чабб.

— Вы ни с кем из них не разговаривали?

— Нет, спасибо. Да они, небось, и говорить-то не умеют.

— Не любите черных? — как бы мимоходом поинтересовался Аллейн.