Прошел час, другой. И вдруг клев прекратился. С противоположного берега потянул ветерок, усилился. Заплескались волны, покачивая лодку, забеспокоились камыши. Из-за леса выплыли темные тучи. Дед Матвей стал сматывать удочки. Никите не верилось, что клев кончился и скоро задождит. Соловьев улыбнулся и сказал:

— Ваша правда, дед.

— Знамо дело, моя, — согласился старик и рассердился на Никиту: — Какого приглашения ждешь? Сматывай!

…Домой Соловьев и Никита шли вместе. Дед Матвей передал Бадейкину свою корзину с рыбой и сказал:

— Занесешь старухе. Да, смотри, сразу: рыба, она тепла не любит!

Шли молча. Соловьев был под впечатлением удачно начавшейся рыбалки и жалел, что клев так рано кончился.

— Старик мастер удить, — первым заговорил Соловьев. — Смотрел на него и удивлялся.

— Мастер, — согласился Никита.

— Что это он с вами так? Не церемонится.

— Кто его знает. Старик с норовом.

— Давно знакомы?

— Давно. С детства. Я ведь с его дочкой десять лет учился.

— А хороший она человек? — спросил Соловьев.

— Она хорошая и… красивая! — ответил Никита и перекинул корзину, которая висела на удилище, с одного плеча на другое. — Вы ее знаете?

— Очень мало.

Тропинка, по которой они шли, вынырнула из леса на полянку и пересекла дорогу. Спутники увидели, что тучи уже застлали половину неба, подбирались к солнцу. Черные, зловещие, они ползли на него медленно и упорно.

— Она, — убежденно сказал Никита, — смелая, решительная. У нее характер, как у деда Матвея, независимый.

— А Ладейщиков?

— Ладейщиков? — Никита поморщился. — Как вам сказать? Был ничего, а сейчас не знаю, мало с ним встречаюсь. Признаться, недолюбливал его в школе, да и сейчас…

Соловьев понимающе кивнул головой. Никита заметил это, смутился и поправился:

— Вы не подумайте чего-нибудь такого. У нас с ним характеры разные. В школе он выскочкой был, а я не люблю таких. В институт пошел, год поучился и сбежал. Не понравилось.

— Что же ему не понравилось?

— Не знаю.

За частоколом леса стали видны окраинные домишки города. Они были разбросаны тут и там, один боком к другому. И лишь дальше они неохотно построились в улицу, которая сразу начала взбираться на косогор, а потом стремительно побежала вниз.

Когда рыбаки достигли первых домиков, грянул гром, подул сильный ветер и крупные капли дождя, похожие на ртутные шарики, мягко упали в дорожную пыль.

— Побежимте, Николай Иванович! — Никита взглянул на Соловьева, на тучу и, не ожидая согласия спутника, сорвался с места.

Соловьев помешкал, подумал — бежать или нет? Но махнул рукой и побежал следом за Бадейкиным.

Недалеко от центра, где начинались кирпичные многоэтажные дома, дороги их расходились. Николай Иванович попрощался с Никитой, но, пройдя несколько шагов, что-то вспомнил и окликнул Бадейкина. Тот остановился.

— Кстати, — сказал Соловьев. — Вы зайдите ко мне на днях. Рукопись я вашу прочитал.

— Зайду!

Никита свернул в переулок.

А дождь, после громового раската, усилился.

Всякий раз, когда Никита приближался к дому Морозовых, им овладевали воспоминания хорошие и немножко грустные. Он и не пытался их заглушить. Они доставляли ему удовольствие.

Небольшой палисадничек с буйно разросшейся сиренью, за которой прятались два окна с голубыми наличниками и ставнями; скамейка возле палисадника; почерневшие от времени и украшенные по краям и в центре замысловатой резьбой ворота; дощатый забор, за которым в летнюю пору зеленел огород, — все до мелочей было знакомо и дорого Никите. Здесь до замужества жила Тоня, здесь дед Матвей заронил в нем любовь к родным местам, здесь Анна Андреевна заменила ему мать. И не было на свете роднее семьи для Никиты, чем семья Морозовых, не было в мире дороже дома, чем этот дом. Сирота Никита Бадейкин, хотя и жил в детдоме до самого окончания десятилетки, был у Морозовых своим, и двери их дома для него были всегда открыты. Никита дружил с Тоней. Со временем эта дружба у Никиты переросла в более серьезное чувство, о котором он никогда и никому не говорил.

Подгоняемый дождем, Никита добежал до ворот и остановился под крышей, чтобы перевести дух. Он поставил корзину на землю и, насколько это было возможно, привел себя в порядок. Взгляд его упал на подсолнух, который словно из любопытства просунул рыжую мокрую голову между досок забора и любовался тем, как на улице прыгают и танцуют пузырьки в лужах.

Никита вспомнил один случай многолетней давности. Было это еще в школе. Шли экзамены. Никита готовился к ним вместе с Тоней. Занимались они обычно в черемуховом садике, который находился в конце огорода. Там было всегда хорошо и никто не мешал. Однажды нагрянула гроза. Никита и Тоня спрятались под сараем. Когда мощно и торжественно прогремел первый раскат грома, когда, как из ведра, хлынул ливень, Тоня вдруг вспомнила, что в садике остался коврик и тетрадка. Она вопросительно взглянула на Никиту и неожиданно для него, тряхнув кудрями, ринулась в водяной вихрь. Была она в этот момент такая стремительная, отчаянная, что Никита даже вскрикнул от восторга и бросился следом за ней. Его сразу окатило холодной водой, даже дух занялся и стало очень весело. Никита бежал, крича что-то, и не заметил, как влетел на морковную грядку и изрядно ее истоптал.

Когда, возбужденные и промокшие до ниточки, они вернулись под сарай, их встретила там сердитым взглядом Анна Андреевна. Влетело им тогда обоим, но Никите больше: еще и за потоптанную грядку. Анна Андреевна слегка потаскала его за вихры.

После ее ухода Никита и Тоня переглянулись и безудержно рассмеялись. Впоследствии Никита часто вспоминал Тоню такой: в мокром платье, с блестящими от дождя волосами, с веселыми искорками в карих глазах, заразительно смеющейся. И чем больше отдалялось это событие, тем значительней и неповторимей оно было для Никиты, тем дороже, роднее становилась Тоня…

…Никита пригладил на голове мокрые волосы и открыл калитку. Оставив у сеней удочки, он взял корзину и вошел в кухню. Возле стола чистила картошку Тоня. Он не ожидал встретить ее здесь. Она посмотрела на него внимательно, будто не узнавая, и ласково улыбнулась.

— Откуда ты взялся в такую рань?

— С озера. Рыбу вам от деда Матвея принес.

— Мама! — крикнула Тоня. Никита заметил, что крышка подполья открыта: очевидно, там была Анна Андреевна. Никита поставил корзину на пол.

— Садись, — пригласила Тоня.

— Мне, собственно, идти надо.

— Куда же ты пойдешь? На дворе такой дождь. Пережди немного.

— Можно и переждать, — согласился Никита и, придвинув к двери стул, сел на него.

Из подполья показалась Анна Андреевна с крынкой молока в руках.

— Здравствуй, Никита. Рыбу, говоришь, принес? А славная, рыба-то?

— Окунишки.

— Тогда ладно, — она поставила на стол крынку.

«А Тоня похудела, — думал Никита, — бледная стала, синева под глазами, а глаза, что за чудные у Тони глаза! Большие, карие!» Он вздохнул.

— Как он там, Матвеюшка-то? Ничего не наказывал? — спросила Анна Андреевна.

— Нет, — покачал головой Никита и, вспомнив, как его принял дед, добавил: — Отшельник-отшельником.

— Совсем обирючился, — согласилась старушка.

Тоня тыльной стороной ладони провела по лбу и спросила Никиту:

— Все рыбачишь?

— Балуюсь.

— В отпуске?

— В отпуске. У нас некоторые учителя в Крым уехали отдохнуть, а я не поехал. Путевки не досталось, да и на озере лучше отдохну.

— А ты все такой же непоседа, — улыбнулась Тоня. — Не женился еще?

— Невеста еще не выросла, — попробовал отшутиться Никита, чувствуя, что краснеет.

Тоня уловила его смущение, улыбнулась уголками губ.

— Что же, по душе не выберешь?

— Подрастет — женюсь. Торопиться некуда.

— Ой ли? — покачала головой Тоня. — Прождешь — опоздаешь!

— Хватит тебе смеяться над парнем, — вступилась за Никиту Анна Андреевна.