Вот как все было. В один из золотых сентябрьских дней граница, эта узенькая обыкновенная полоска земли, протянувшаяся от Литвы до Бессарабии на тысячи километров, вдруг перестала существовать. Красная Армия начала свой освободительный поход. Батальон Анжерова двигался вдоль железной дороги Негорелое — Белосток. Было сравнительно спокойно. Остатки польских войск добровольно сдавались в плен, а передовые немецкие части замешкались где-то у Нарева.

Только за Белостоком, на маленькой станции, батальон нос к носу столкнулся с их авангардом. Капитан отлично помнил приказ командира полка: с немцами в бой не вступать. Он и не собирался вступать, не имел таких планов.

Фашисты начали сами: обстреляли батальон из минометов.

— Остановились мы возле той станции, — рассказывал старшина, — и маракуем: как тут быть? И дипломатию нарушить нельзя, и попросить немцев со станции надо бы. Вот задачка так задачка. И вдруг слышим, что-то завыло над головами да ка-ак трахнет позади нас. Потом еще! Тут, братцы, нас злость взяла. Думали дипломатию разводить, а они нас из минометов. Комбат будь здоров! Голова! Не какой-нибудь службист. Развернул батальон в цепь, «сорокапяткам» приказал открыть беглый огонь по станции. И началось! Винтовки наперевес, ура и в атаку.

— И что?

— Ничего. Вышибли со станции.

— Страшно было?

— А про страх не думалось.

— А пули как свистят?

— Вжиу, вжиу.

— Веселая песня, — усмехнулся Игонин. — Попало капитану?

Капитан тогда закрепился на отвоеванной станции и послал донесение в штаб полка. Ночью примчался сам командир полка, расстроенный непредвиденным инцидентом. В маленькой тесной каморке дежурного по станции командир полка взялся распекать Анжерова за необдуманный шаг. А возможно, немцы специально спровоцировали бой? Фашисты есть фашисты. Капитан слушал, а потом спросил:

— Как бы вы на моем месте поступили?

Майор замолчал, с острым любопытством взглянул на Анжерова и улыбнулся. Тоже бы, наверное, не удержался.

Кончилась история благополучно. Фашисты сделали вид, что им не наставили синяков, а наши тоже помалкивали: чего ради гусей дразнить?

— Мы, знаете, как переживали за капитана? В ту ночь, когда приехал комполка, никто в батальоне не спал, — продолжал старшина и, глубоко затянувшись махорочным дымом, заключил: — Тогда в батальоне орлы служили, не вам чета!

— А чем же мы плохи? — спросил кто-то.

— Не говорю, что плохие, но до тех ребят вам далеко. По домам разъехались мои дружки...

— Мы тоже бравые ребята, — вставил Игонин. — Думаете, если у нашего Семена Тюрина рябинки на лице, так, значит, и солдат он плохой?

Бойцы засмеялись. Семен Тюрин, маленький воронежский паренек, покраснел. Старшина поднялся. Самусь взглянул на часы и скомандовал:

— Кончай перекур!

На бугре снова закипела работа. Лишь Игонин и Андреев не спешили приступать. Лейтенант подогнал их:

— Шевелись, шевелись! Не к теще на блины пришли!

Самусь не был кадровым офицером. Его призвали в армию в финскую кампанию. Маленького роста, щупленький, остроносый, он казался парнишкой, хотя ему подкатило под тридцать. Глаза серые, с медным отливом, понимающие. Бойцы частенько подтрунивали над ним — то гимнастерка великовата, то кобура с пистолетом неуклюже тянет книзу ремень. Но уважали за общительность, незлопамятность, хотя иной раз лейтенант мог излишне погорячиться, пообещать нарядов вне очереди.

Андреев и Игонин, повинуясь команде, дружно поплевали на ладони и принялись углублять окоп.

Лопатка Андреева о что-то стукнулась, скользнула вбок. Думая, что это камень, Григорий копнул чуть правее. И снова лопата не полезла глубже, высекла искру. Тогда Григорий ощупал землю руками и наткнулся не то на палку, не то еще на что-то. Потянул на себя и извлек заржавевший до черноты клинок. Выпрямился, очистив его от земли, позвал Игонина:

— Смотри, Петро, я что-то нашел.

— Если не «лад, то и смотреть не буду, — отозвался Петро, продолжая выбрасывать из окопа землю.

— Да ты все же посмотри!

— Привязался! Пожалуюсь Самусю — от работы отвлекаешь. У меня только вкус появился. — Игонин наконец выпрямился, по вискам и щекам струился пот.

— О! — воскликнул Петро, увидев находку. — Сабля! Выходит, с той войны, а? Дай подержу!

Петро, сразу посерьезнев, взял у Андреева клинок, повертел в руках, вглядываясь в шероховатую поверхность, словно надеясь рассмотреть что-то особенное. Григорий тихо проговорил:

— Знаешь, была у буденновцев атака, конная, вихревая: «Даешь Варшаву!» И парнишка, похожий на Павку Корчагина, летел в атаку со своим полком, пригнувшись к шее боевого коня, руку с клинком вытянув вперед.

— А что? — согласился Игонин, заражаясь настроением товарища. — Так и было. Давай, дуй еще, Гришуха!

— Белополяки открыли ураганный огонь, и пуля попала парнишке прямо в сердце. Клинок выпал из руки. Парнишка упал на землю, а товарищи ускакали вперед. Подобрали парнишку санитары. Похоронили вон на том бугре, а сабля осталась тут. Ветер шептал ему сказки, вьюги разметали снег с бугра, грозы салютовали герою, похожему на Павку.

— Здорово! — вздохнул Игонин. — Ты сильно рассказал, Гришуха. Лапу тебе за это пожать полагается. Я ведь не знал, что ты у нас такой фантазер. Ну-ка, дай я на тебя погляжу хорошенько, может, ты сам и есть тот буденновец, и вроде стать такая же.

— Ладно, наговоришь. Самусь идет. Принимайся за работу.

Друзья принялись копать неподатливую землю, каждый по-своему думал о находке. Петро про себя усмехнулся: а Гришуха-то, видать, поэт. Нафантазировал, только слушай. Не подумал о том, голова, что эта сабля могла принадлежать какому-нибудь ярому пану и пан тот погубил этой саблей не одного нашего. Всякое могло быть.

Петро первый разогнул спину и спросил стоящего неподалеку взводного:

— Товарищ лейтенант, сколько натикало на ваших золотых?

Самусь поднял к глазам руку с часами:

— Ровно четыре.

И неведомая могучая сила словно только и ждала этих слов, произнесенных звонким голосом лейтенанта Самуся. А когда они были произнесены, она у самой границы дала знать о себе таким грохотом, что задрожала земля на пригорке, на котором окапывался батальон Анжерова. Громовой шквал, обрушившийся на землю, встревожил всех. Разговоры смолкли. Остроносое лицо лейтенанта вытянулось. Левое веко глубже надвинулось на глаз, и сквозь щелку напряженно поблескивал острый зрачок. Андреев тер шею, а Игонин закусил губу, напряженно вглядываясь на запад. Он будто хотел разгадать загадку, которую ему сейчас подкинули. Загадка с подвохом, хитрая, разгадывать надо с умом, чтоб не опростоволоситься.

За первым шквалом последовал второй, третий.

— Склад боеприпасов? На воздух, а? — высказался первым Семен Тюрин, маленький воронежец.

— Меня отец по хребту ремнем, бывало, если я сначала брехну, а потом мозгами ворочаю, — зло усмехнулся Игонин. — Ка-ак вытянет да еще добавит. Во как! А у тебя, видать, отец простягой был.

— Черти бесятся там, да?

— Мефистофель! Слыхал про такого?

— М-да, — протянул невесело Самусь. — Похоже, началось.

— Война, товарищ лейтенант? — спросил Андреев и похолодел при мысли, что лейтенант даст положительный ответ, как будто от ответа Самуся зависело, — быть сейчас войне или нет.

— Похоже.

Незнакомое волнение охватило Андреева. Он еще не остыл от работы, но его проняла дрожь — вот-вот застучит зубами. И тревожно сделалось на душе, а острая неизвестность начавшегося родила любопытство. Все это сплелось, перепуталось — такое с ним творилось впервые. Григорий взглянул на Игонина и вроде бы не узнал приятеля: Петро никогда не хмурил так брови, и такой глубокой складки не было у него промеж бровей. А Тюрин растерянно оглядывался на товарищей, словно ждал, что кто-нибудь из них отвергнет предположение Самуся.

Утробный, все заполняющий гул наполнил воздух. Севернее места, где расположился батальон, из-за кромки леса вынырнул самолет, за ним другой. Целая стая. Она плыла высоко. Теперь ни у кого не оставалось сомнений, что спешили вражьи самолеты на восток не с визитом вежливости. Семен Тюрин больше уже не оглядывался на товарищей, понял — война.