— Давай.

Ишакин непостижимо ловким прыжком дотянулся до нижней ветки и пригнул ее. Ребята не зевали — мигом освободили ее от ягод. Попробовали. Ишакин взял ягоду в рот, прищурив глаза, приготовившись к любому ощущению. Скорее всего, он ожидал, что ягоды на вкус кислые. Некоторое время он катал во рту ягоду, не спеша раскусить ее. Зато Лукин был решительнее и воскликнул:

— Пища богов!

И начался штурм черешни. Андрееву пришлось умерять пыл наиболее ретивых, чтобы не ломали ветви.

В это время в небе появились немецкие самолеты. Их безошибочно определяли по надсадно звенящему стопу моторов. Даже непривычно стало — давненько такими стаями они не летали. Плыло их сейчас штук двадцать, на большой высоте, курсом на восток, видимо, на бомбежку. Невдалеке захлопали зенитки. Белые разрывы снарядов походили на распустившиеся цветы хлопчатника. Появлялись и мигом таяли. Огонь становился дружнее и плотнее. Небо покрылось этими белыми, быстро тающими цветами.

Вдруг один из самолетов, идущий в середине стаи, неуклюже дернулся, словно ударился о невидимое препятствие, и, не в силах пробить его, ринулся вниз. Из него выскочила бойкая струйка черного дыма, которая росла и росла, превращаясь в косматую черную гриву.

— Накрылся, — резюмировал Ишакин.

Остальные самолеты продолжали путь. Вышли из зоны зенитного огня. И тут, непонятно откуда, на них свалились наши истребители. Видимо, они где-то поджидали стервятников.

И пошло все колесом. «Юнкерсы» ринулись в разные стороны, большинство повернуло назад. Вот «ястребок» настиг немца, спикировал на него и, прошив очередью, круто взмыл вверх. А немецкая машина клюнула носом и по крутой наклонной устремилась к земле.

— Так его! — восхищенно крикнул Трусов.

На что уж молчун Строков и тот, улыбнувшись, сказал:

— Дают прикурить!

Батальон Малашенко командование пока не тревожило. Как обычно, роты занимались осмотром дорог, но мин не находили. Осмотр был простой формальностью. Видимо, командиры решили чем-либо занять бойцов, чтоб они не изнывали от безделья. Возобновились занятия по строевой подготовке, что вызвало откровенное недовольство. К чему эта строевая подготовка, если завтра в бой? Но Курнышев был иного мнения, и приходилось печатать шаг.

Время шло, а батальон жил в прифронтовой полосе, и не было никаких признаков, что его бросят на передовую.

Первые дни после трудных боев под Бобруйском бойцы наслаждались выпавшей передышкой. А отдохнув, стали проявлять нетерпение, приставали к командирам с вопросами — скоро ли им поручат боевое дело. А когда соседний, 1-й Украинский, фронт пришел в движение, когда стало очевидным, что не сегодня, так завтра пойдет в наступление и их фронт, начали открыто ворчать: мол, это командование батальона ведет себя тихо и смирно, а если бы сам Малашенко настоял, пошел бы к командующему — все было бы в порядке. А то вот приходится загорать в тылу.

А у Григория Андреева случилась нечаянная радость.

Стояли они в маленькой, наполовину сожженной деревне. Григорий обратил внимание, что коренных жителей в ней мало. Те, что встречались, выглядели какими-то затравленными, сторонились солдат. Курнышев объяснил: в этих местах особенно люто свирепствовали украинские националисты. Они натравливали поляков на украинцев, последних в свою очередь — на русских и поляков. Дело доходило даже до резни.

Под вечер Курнышев позвал старшего сержанта к себе. Жил он в уцелевшей хате, но без хозяев — они ушли в лес еще до начала боев. Половину хаты занимала печь, на которой были заметны рисованные петухи. Воловик от нечего делать, что ли, или вспомнив свой дом, принялся восстанавливать петушков, и у него это выходило неплохо. Капитан только улыбался и не мешал связному.

Курнышев осмотрел Андреева с ног до головы с этакой загадочной улыбкой, и Григорий почувствовал себя не в своей тарелке: чего это вдруг ротный так подозрительно осматривает его, будто не видел целую вечность?

— Воловик! — позвал Курнышев связного.

Тот положил кисточку на печурку, снял лоскут, которым, как фартуком, был обвязан спереди.

— Слушаю, товарищ капитан!

— А ты разве не знаешь, что надо делать?

— Это насчет этого? — повел плутоватыми глазами Воловик.

— Именно «насчет этого», — улыбнулся Курнышев.

— Мигом!

Андреев не понимал ничего. Он знал, что капитан любит преподносить всякие неожиданности, но тут терялся в догадках и вместе с тем уже проникся таинственностью происходящего. А капитан со связным действовали, как истые заговорщики. Воловик сбегал в сенцы, быстро вернулся оттуда и, подступив к старшему сержанту, бесцеремонно стал снимать с него погоны.

Всего ожидал Григорий, но только не этого. Он не на шутку рассердился, дернул плечом, стараясь освободиться от цепких рук Воловика. Того возмущение Андреева абсолютно не тронуло, он продолжал свое дело.

— Товарищ капитан! — взмолился Андреев, но Курнышев, ничуть не смущаясь действиями связного, сказал:

— Терпи, казак, сейчас атаманом будешь!

Не успел Григорий оглянуться, как Воловик нацепил ему погоны лейтенанта.

— Понял? — улыбнулся Курнышев. — Получен приказ командования о присвоении тебе звания лейтенанта. С чем тебя и поздравляю!

Курнышев обнял Григория.

— Разрешите и мне? — вытянулся Воловик. — Желаю, товарищ лейтенант, дослужиться до маршала!

— Хватил, Воловик! — улыбнулся Курнышев. — Высоко хватил!

— Тогда хоть до генерала!

— Спасибо.

Возвращался от Курнышева в раздумье. Конечно, Григорий понимал, что раз он остался командиром взвода, то неизбежно звание ему присвоят. Но, во-первых, он сильно привык к сержантскому званию, ему нравилось, когда его называли «старшой». Во-вторых, ему казалось, что после войны лейтенантов, особенно его возраста, демобилизовывать не будут, а Григорий вовсе не имел намерения остаться в армии пожизненно. Он все-таки мечтал учить ребятишек, это занятие его больше всего привлекало.

В Брянских лесах, когда узнал, что Петр Игонин получил звание майора, он обрадовался за друга, но вовсе ему не завидовал. Самое главное — честно воевать, не прятаться, быть там, где ты всего нужнее. А все остальное не так уж и важно.

И вот ему присвоили звание лейтенанта. Хорошо, конечно, радостно, щекочет самолюбие. Ну, а вдруг все-таки придется всю жизнь отдать армии, когда у него другие личные планы? Григорий сейчас не думал, что с ним может случиться всякое. Случилось же это с лейтенантом Васеневым, у которого и мечта-то была одна — быть военным.

Утром 18 июля войска левого крыла 1-го Белорусского фронта пришли в движение. Они взломали оборону противника, форсировали реку Западный Буг, по которой проходила граница Советского Союза с Польшей, и устремились к Висле. Батальон Малашенко в прорыве не участвовал, он шел во втором эшелоне.

Рота капитана Курнышева ненадолго задержалась на пойменном западном берегу реки — приказано было осмотреть, не осталось ли в районе переправы мин. Григорий зачерпнул теплой бугской воды и умылся. С этой минуты Родина останется позади, за этой пограничной рекой. Они вступали на территорию другого государства — Польши. Григорий прикрыл глаза. В сорок первом году он получил первое боевое крещение совсем в другом месте, под Белостоком. Но ведь и здесь, через эту речку, на нашу землю хлынули полчища фашистов. Он даже представил, как они ранним июньским утром, прикрываясь туманом, по-разбойничьи перепрыгнули через реку и обрушили на пограничников всю свою мощь. Горстка пограничников отважно приняла на себя этот удар, и мало кто из них остался в живых.

И вот мы вернулись сюда. Трудно, невероятно трудно пришлось нам в эти годы, но мы выстояли, окрепли, наши силы удесятерились! А где фашисты? Где те полчища, которые нарушили нашу мирную жизнь, надеясь совершить легкую военную прогулку по нашим полям, городам и селам? Где они? Нашли смерть под Москвой, Сталинградом, Курском, нашли смерть на советской земле, и сейчас остатки их уползают в свое логово, надеясь там отсидеться. Не выйдет! Уползают и сильно огрызаются. Но не уйдут от возмездия!