– Пускай, пока мы будем ехать, дежурный посмотрит по книге происшествий ее фамилию и прочие данные, а потом по рации передаст инспектору. Чтоб нам в больнице не терять времени.

Все время, что мы летели по ночному городу, я сидел на переднем сиденье, зажав ладони между колен, чтобы унять привычную дрожь азарта. “Неужели? Неужели? Вот сейчас! Вот сейчас!” И лишь при въезде в ворота больницы неожиданно удивился, а удивившись, успокоился: куда мы так торопимся? Если это Троепольская, то счет больше не идет на минуты!..

Гаишник уже ждал нас возле пандуса, к которому подъезжают машины “скорой помощи”. Он оказался высоким и плечистым богатырем с круглым улыбчивым лицом. Словно уловив флюиды нашего нетерпения, он с места в карьер перешел к делу:

– Салина Александра Игоревна, вот адрес, я записал на бумажке.

– Пошли с нами, по дороге расскажешь подробности, – скомандовал Северин.

По дороге Игнатов рассказал, что парень, который сидел да рулем этих самых “Жигулей”, совершенно не виноват. У него даже скорость была небольшая: сбросил, потому что собирался поворачивать направо к университету. Практически, он ничего сделать не мог – девка летела, не разбирая дороги, как ошпаренная, есть свидетели. Когда водитель ее увидел, было слишком поздно, он только и успел, что вдарить по тормозам, да попытался в последний момент объехать ее справа, но уже не смог: она ударилась о левое крыло, перелетела через капот и упала на газон, прямо в кусты. Наверное, это ее и спасло. “Скорая” подъехала через десять минут, при первичном осмотре врач определил, что вроде ничего не сломано, только плечо вывихнуто и множественные ссадины на голове и на ногах. Да, одета она была в яркое платье, и сумку ее, плетенную из соломы с цветочками, Игнатов тоже запомнил.

Мы стояли в полутемном коридоре приемного покоя и ждали дежурного врача, который пошел узнавать, в какое отделение положили Салину. Наконец он вернулся.

– Девятнадцатый корпус, семьсот пятнадцатая палата. Это неврология. Первичный диагноз: ушиб головы, – подозрение на легкое сотрясение мозга, состояние шока. Вывих плеча ей вправили еще здесь. – Врач посмотрел на часы: – Вам что, обязательно надо видеть ее прямо сейчас?

– Да, – твердо сказал Северин, – прямо сейчас.

– Хорошо, – пожал плечами врач, всем своим видом выражая неодобрение нашей спешки, – тогда я позвоню, скажу, чтобы ее тихонько разбудили и спустили к вам вниз, в холл.

Мы со Стасом переглянулись.

– Нет, – сказал Северин еще тверже. – Извините, но нам необходимо подняться туда самим. И не надо никого предупреждать.

Даже я слегка удивился северинской перестраховке. Неужто он в самом деле и от журналистки ждет подвоха? Но тут же подумал, что, пожалуй, Стас прав. Действительно, какого черта она валяется в больнице под чужим именем с несчастным ушибом?! Не может же она не соображать, что в это время творится в редакции, в милиции, наконец! И ведь если хорошенько подумать: чем мы занимаемся вот уже больше трех суток, как не расхлебываем кашу, которую она заварила!

Десять минут спустя мы уже знали, что никакой Александры Салиной в семьсот пятнадцатой нет. Дежурная по отделению, молоденькая врачиха, напуганная столь поздним визитом суровых молодых людей с грозными удостоверениями, волнуясь, рассказывала:

– Конечно, я ее помню, это моя была больная. Везучая, я ей так и сказала: вы везучая! Надо же, в такой переплет попасть – и в живых остаться! Ни-че-го! Ни перелома, ни даже сотрясения! Ушиб головы – и все! Но, видать, этот наезд здорово на нее подействовал: целые сутки от шока отойти не могла. Лежит на кровати и в потолок смотрит. Мы уж заволновались даже, но посмотрели ее – никакой патологии. Вообще-то такое бывает – я шок имею в виду. А вечером в понедельник... В понедельник?.. Да, в понедельник! Два дня назад, стало быть, встает она и приходит сюда, в ординаторскую. Я аж испугалась: бледная, вся пластырем заклеенная, за стенку держится, а глаза так и горят! Где, говорит, у вас можно позвонить? Я ей отвечаю: звоните отсюда. Потому что, думаю, пойдет к автомату на лестнице, да еще грохнется по дороге. А она постояла немного и повернулась уходить. Я ей говорю: что же вы, говорю, не стесняйтесь, звоните! А она мне: я передумала! Представляете? Странная, в общем, девица...

Странная девица выписалась из больницы на следующий день, во вторник утром. Шок как будто прошел, и оснований держать ее под наблюдением больше не было. К тому же она настойчиво просила врачей отпустить ее поскорее, объясняя, что у нее в городе важные дела.

При последних словах Северина передернуло.

– Ставлю полкило морфина против прижизненного Пушкина, – мрачно изрек он, когда мы спускались по лестнице, – что сегодня ночью нам спать не придется.

И как в воду глядел.

В окнах квартиры, принадлежащей Александре Салиной, было темно. На звонки в дверь никто не реагировал. Только что мы подняли с постели Комарова, который согласился, что времени терять нельзя, дал “добро” немедленно делать осмотр и приказал, если что – звонить ему тотчас. Мы молча сидели в машине. На то, чтобы передохнуть и хоть чуть-чуть собраться с мыслями, у нас оставалось минут пятнадцать – до тех пор, пока не приедет дежурная бригада с Петровки, где будет следователь, эксперт научно-технического отдела, слесарь-специалист по открыванию замков, и даже врач – на всякий случай.

А еще через час Северин докладывал по телефону Комарову, который сам разыскал нас через дежурного по МУРу:

– Платье – точно такое же, как на трупе, только грязное и драное, лежит на кресле. Сумка – один к одному, как та, что нашел Балакин, висит в прихожей. В ней паспорт Салиной, косметичка – побогаче, правда, чем у Троепольской, и на дне коричневый плащ. В тумбочке возле кровати обнаружены шприцы, иглы, коробка папирос, анаша, пакетик с белым порошком, похожим на морфин. Кровать разобрана, смята...

Но даже в докладе начальству верный себе Северин самое главное оставил напоследок:

– И еще, Константин Петрович. Тут... ковер как-то криво лежит, край у него завернут. Потом стул опрокинут, пепельница на полу вверх дном. В общем, похоже на следы борьбы.

– Слушай, – говорил Северин, выходя из ванной в облаке одеколонных паров и звонко шлепая себя по щекам, – а может, она просто с глузду съехала? Представь себе: сначала убийство, потом под машину попала! Тут у кого хочешь мозги в трубочку завернутся.

Я вяло кивал, не соглашаясь и не возражая. Под утро мы заехали ко мне – принять душ, выпить кофе, вывести несчастного Антона. За ночь, что мы провели, осматривая квартиру Салиной, у нас родилось с полдюжины разнообразных версий поведения Ольги Троепольской. И эта была не худее и не лучше других.

– А что, – воодушевляясь, продолжал Стас. – Предположим, ей каким-то образом попала в руки сумка этой Салиной. Там паспорт, ключи, внешне девки похожи, как два новых гривенника. И вот под влиянием всего, что случилось, ей показалось, что она – не она, а другая. А?..

К концу последней фразы северинское воодушевление стало заметно спадать. Я молча пил кофе. “Ну нет – так нет”, – пожал он плечами, давая понять, что не слишком стоит на своем. Мы оба прекрасно понимали, что психическим расстройством действий Троепольской не объяснишь. Если тут и было сумасшествие, то совсем другого рода. А главное, меня не покидало досадное ощущение, что ключик от замочка у нас есть, что он где-то на виду, я точно видел его краем глаза, даже потянулся, чтобы поднять, да отвлек ли, потерял фокус, сказалась ночь без сна, и теперь никак не могу припомнить, что же это было? Деталь, улика, логическая связка? Короче, объяснение того, почему из больницы Ольга отправилась не домой, не в редакцию, не в ближайшее отделение милиции, а в квартиру Салиной. Комаров встретил нас хмуро. Даже сесть не предложил.

– Поработали мы славно, – начал он, набычившись, глядя в нашу сторону искоса. – Да только пока ни хрена не наработали. Можете подключать кого угодно – Багдасаряна в первую очередь. Если боитесь не справиться, скажите честно, создадим расширенную группу. Сегодня пятница... – Он помедлил, словно что-то высчитывая. – На то, чтобы найти девчонку, у нас есть три дня. Живую. Ясно?