— Что вы!.. Какая из меня певица?..

Она прижалась щекой к двери, зарумянилась от смущения. Взглянула на Сергея, не сводившего с нее глаз, застеснялась еще более.

— Не отпирайся, ты славно поешь, — настаивал Вадим Петрович, — я слышал.

— Разве я пела у вас?

— Не пела, так напевала. Все равно славно. Особенно на украинском. По мне, так нет ничего милее украинских песен.

— Вы любите? — обрадовалась Катя, находившая свои родные песни самыми лучшими на свете.

— Люблю, — серьезно сказал Вадим Петрович и обратился к дочери: — Майя, сядь за пианино.

Майя не однажды аккомпанировала Кате в Углегорске и знала ее любимые песни.

— Играй новенькое, — попросил отец.

Майя рассеянно ударила по клавишам. Повернулась к Кате: — «Рушничок», что ли?

Катя согласно кивнула. И когда Майя взяла первые ноты — подошла к ней, положила руку на плечо и запела. Вначале тихо, затем громче и громче. Она пела песню, которую любила и во время исполнения которой забывала о слушателях, о том, что, может быть, поет не совсем верно, не так, как бы спела настоящая певица. Катя пела родную песню на родном языке. Детство ее прошло в деревне, там знают один единственный язык — свой, украинский, близкий сердцу. Катя произнесла на нем первое слово и до шестнадцати лет говорила только на родном языке. В каждом ее слове слышался аромат не приглаженной городом речи — той распевной, льющейся украинской мовы, которую она восприняла от деда и бабы, матери и отца.

Вадим Петрович, скрестив руки на груди, стоял в величавой позе, бездумно смотрел на Сергея. Сергей не смотрел ни на девушек, ни на отца — лежал, отвернувшись к стене, закрывшись книгой. Он знал, что на него смотрит отец, стыдился закипавших у ресниц слез, старался скрыть волнение. Отец же хоть и смотрел на Сергея, но думал о своем. Украинская речь ласкала его слух, была понятной. В издательстве лежал роман украинского писателя, ждал своего переводчика, и Вадим Петрович хотел бы заполучить рукопись на свой письменный стол. Правда, автор романа Любченко предложил своего переводчика, он даже специальное письмо в издательство написал, но с этим нежданным конкурентом Вадим Петрович как-нибудь сладит. «Не впервой», — подумал Златогоров и улыбнулся тайным мыслям, в нетерпенье переступил с ноги на ногу, сделал движение, чтобы потереть одну ладонь о другую. Вадим Петрович, едва вспомнив о романе Любченко, перестал слушать Катю. Пожалуй, никогда еще не было такой выгодной работы, какой обещала быть эта. Книгу написал известный украинский писатель, тираж будет большим, с изданием не замедлят — не книга, а сокровище, плывущее в руки. Упустить его Вадим Петрович не может. Нет, упустить немыслимо, невозможно.

Златогоров заходил по комнате, заламывая руки то за голову, то за спину, а то ожесточенно их потирая.

Тут ему вдруг подумалось: «Катя!.. Украинский язык!..»

Он схватил девушку за руку, сказал:

— Катя! У меня есть идея!..

Девушка оборвала песню на полуслове, с минуту испуганно смотрела на сияющее от какого-то внезапного возбуждения лицо Златогорова.

— Сегодня в книжном магазине встреча с поэтами. А?.. Это же великолепно!.. Ты можешь увидеть Жогина-Сатурновского. Ты любишь Жогина-Сатурновского?..

Не успев оправиться от испуга, Катя отрицательно качала головой. Нет, она не любит Жогина-Сатурновского. Катя слышала это имя, знает, что Жогин-Сатурновский поэт, она читала стихи этого поэта, но, если уж говорить по совести, стихи ей не понравились. Катя решительно не может понять, зачем ей нужно видеть Жогина-Сатурновского.

— Мы пойдем в книжный магазин — это по соседству с нами, на противоположной стороне улицы. Так вот, Катя, ты должна мне помочь. Непременно. И не возражай! Мы придем в магазин, и ты скажешь там несколько слов. На украинском языке. Слышишь?.. Это будет великолепно!..

И хотя Вадим Петрович подкреплял свою речь энергичными жестами, тряс Катю, точно она уснула, но Катя все еще не могла понять, что от нее хотят.

Майя осторожно прикрыла крышку пианино.

Сергей даже приподнялся на подушке. Он был возмущен бестактной выходкой отца, прервавшего пение, но в следующую минуту его возмущение сменилось недоумением. В самом деле, зачем ему понадобилась Катя?..

— Несколько слов, но непременно на украинском. Скажешь: у нас в колхозе…

— Я не в колхозе…

— Неважно! — перебил Катю Вадим Петрович. — Документы у тебя не спросят. Анкету тоже не будешь заполнять. Так вот… Скажешь: у нас в колхозе была конференция по книге Михайла Чумака «Зарница».

— Кто это — Чумак?

— Поэт. Ваш, украинский. И стихи он пишет на украинском языке. Я его переводил. Боже ты мой, неужели ты не знаешь Чумака?..

— Я не читала…

— Неважно, Катенька! Не будь наивной девочкой. Читала не читала — кому это нужно?.. Скажешь несколько теплых слов в адрес перевода. Мне это нужно. Понимаешь, Катенька, — нужно!

Вадим Петрович взял Катю за локоть, просительно взглянул в глаза. Девушка заколебалась.

— Раз нужно, то я, Вадим Петрович, пожалуй… Но мне бы хоть взглянуть на книгу, почитать.

— Пожалуйста!.. Время у тебя еще есть.

Вадим Петрович хотел было поискать в своей библиотеке сборник переведенных им стихов Чумака, но в. ту же минуту подумал: «Стоит ли?.. Ведь и надо-то сказать несколько слов».

Златогоров взял Катю за руку, сказал: «Доверься моему вкусу, поэт хороший — ваш родной, украинский. Не надо читать, Катенька. Скажешь всего несколько слов. Но непременно на украинском. Оживишь обсуждение, внесешь струю… Я тебе сейчас набросаю текст.

— Папа! — сказал Сергей сиплым нетвердым голосом. Вадим Петрович повернулся к сыну. Тот ничего не говорил, а лишь укоризненно смотрел на отца.

— Что — па-а-па? — бросил ему Вадим Петрович, весь подавшись вперед. — Учить вздумал, воспитывать!..

Последние слова Златогоров не сказал, а выкрикнул. Затем круто повернулся к балкону.

Сергей смотрел в потолок, тяжело дышал.

Майя подошла к отцу, хотела взять его за руку, увести, но боялась отцовского гнева. Зинаида Николаевна предусмотрительно ушла на кухню. Катя тоже незаметно выскользнула на балкон. Она испытывала неловкость за то, что оказалась невольной свидетельницей всего происшедшего. Но больше всего Катя жалела Сергея.

Она не знала, чем закончилась ссора, до самого обеда простояла на балконе. А когда Майя пригласила ее к столу, она нашла всех примиренными, а Вадима Петровича даже веселым. Сергей тоже был спокойным. К нему вернулся румянец и прежний вид. Как и всегда, он лежал на спине, читал книгу.

В книжном магазине толпился народ. Ждали известного поэта Жогина-Сатурновского. Многие в надежде получить автограф знаменитого литератора держали наготове его книжки. Кое-кто из девушек предусмотрительно запасся фотооткрытками поэта. Чтобы не помять фотографии, девушки держали их над головами, и поэтому казалось, что здесь, в магазине, застрял кусочек колонны демонстрантов, идущих на праздник с портретами Жогина-Сатурновского.

Продавщицы книг принарядились и сияли. Между ними за прилавком расхаживала директор магазина Нина Михайловна Арланова. Директриса была очень толста, ей было трудно подолгу стоять у прилавка, но она мужественно держалась на ногах. Рыхлый белый подбородок ее то и дело расплывался от поклонов, дрожал от беззвучного смеха, беспрестанных улыбок, которые она раздаривала своим сотрудникам и знакомым, кивавшим ей из зала, поднимавшим в знак приветствия руки. Нина Михайловна была сегодня на коне. Это она, пользуясь личным знакомством с Жогиным-Сатурновским, уговорила его прийти в магазин, прочесть свои стихи, ответить на вопросы читателей. Нина Михайловна заранее оповестила телестудию, радио, редакции нескольких газет. Приглашая репортеров, она преследовала двойную цель: посредством рекламы привлечь в магазин покупателей и показать руководителям книготорга свои организаторские способности. Уж слишком много появилось у нее недоброжелателей среди работников книжной торговли. Пусть-ка они поумерят пыл! Арланова еще себя покажет. Вот, пожалуйста, устроила же встречу с Жогиным-Сатурновским. Все знают, как нелегко залучить этого модного поэта. В последнее время о нем говорят все больше и больше. Недавно он ездил с делегацией советских литераторов по странам Африки. Его поэтические встречи делали сенсацию. Жогин-Сатурновский приобретает мировое имя.