Не обошлось дело и без курьезов. Впервые в карауле стоял ночью, охраняя ворота гарнизонного склада, и на меня чуть не наехал трактор. Он стал приближаться, и я закричал:

– Стой!

Тракторист, конечно, не слышал моего голоса и продолжал ехать. Я заорал во все горло:

– Стой! Стрелять буду! – и почувствовал, что сорвал голос.

А трактор ревел уже совсем близко. Водитель наконец разглядел меня и остановил трактор. Я уже успел зарядить винтовку, нацелил ствол на окно кабины и, дрожа от напряжения, был готов выстрелить, если трактор не остановится…

Тракторист выскочил из кабины. Срывающимся голосом я ему скомандовал:

– Руки вверх!

Потом нажал на кнопку звонка для вызова начальника караула. Тот прибежал, проверил документы "нарушителя", выругал его и отпустил.

– Ты зарядил винтовку? – спросил он меня.

– Да!

– Разряди!

Я осторожно открыл затвор, но патрона в темноте не заметил, мне показалось, что он упал на землю. Минут десять мы оба елозили руками по замерзшей, уже припорошенной первым снегом земле, пока начальник караула не догадался проверить, сколько патронов у меня осталось в магазине. Все пять были на месте. Второпях я не до конца отвел затвор, патрон не пошел в ствол, остался в магазине.

На радостях (а за потерянный патрон строго наказывали) начальник караула не стал меня ругать, только сочно сплюнул и ушел.

Нарядов вне очереди я не имел. Но один раз, в первые дни командования отделением, пришлось мне все же безвинно пострадать. Я проводил занятия по строевой подготовке. В моем отделении был красноармеец, с которым я никак не мог справиться. Чего он только не вытворял? Однажды, когда я устроил перерыв в занятии, он вместо туалета поспешно двинулся к углу нашей казармы и зашел в маленький каменный сарайчик, совершенно пустой и незаконно приспособленный под извечную человеческую нужду. Я это заметил, но не стал делать замечания. Представьте себе мой ужас, когда, повернув голову, увидел командира полка, шагающего прямо к "месту преступления". Поманив меня рукой, он подошел к сарайчику и открыл дверь. Боец, увидев нас, вытянулся по стойке "смирно".

– Хорош гусь! – сказал командир полка, глядя с усмешкой на голоногого красноармейца.

– Это твой боец? – обратился он ко мне.- Вот оба и почистите здесь все до блеска! – И немного мягче добавил:- Это для науки: бойцов не только строевой учить надо, но и воспитывать!

Хлопнул дверью и ушел.

К нашему счастью, старшина не стал расспрашивать нас, для чего нам в этот день понадобились ведро, лопата и швабра. Поработали мы на славу! Говорят, нет худа без добра: боец после этого случая перестал подводить меня. Выходит, командир полка знал, что делал…

Настоящая воинская служба началась для меня, когда я попал в 108-й ГАП, куда был переведен на второй год службы. Это был кадровый полк Красной Армии, вооруженный мощными 203-миллиметровыми гаубицами. Его славное боевое прошлое еще выше подняло в моих глазах значимость пребывания в армии. Начало истории части положил тяжелый артиллерийский дивизион, который был сформирован 8 июля 1920 г. в составе 48-й стрелковой дивизии II Конной армии. Отличившийся в годы гражданской войны дивизион преобразовали в полк. За отличные показатели в боевой и политической подготовке приказом Реввоенсовета в 1923 году он был удостоен звания "Образцовый". В Красной Армии в то время было только три части, имевшие это высокое звание.

Первым командиром полка был будущий герой гражданской войны в Испании, кавалер трех орденов Красного Знамени В.И. Димитров, болгарин по национальности. Долгое время полком командовал Н.М. Хлебников, бывший начальник артиллерии Чапаевской дивизии.

В сентябре 1939 года полк принял участие в освободительном походе советских войск в Западную Белоруссию, а с ноября 1939 года в составе частей 56-го стрелкового корпуса 23-й армии участвовал в боях против белофиннов.

Я попал в полк, когда он был отведен под Ленинград. За умелые действия и мужество несколько командиров и красноармейцев полка были награждены орденами и медалями. Каждый награжденный представлялся мне человеком необычным, героем в полном смысле этого слова. Да и не только мне. Когда, получив увольнительную на субботу, мы, сержанты, ходили в кино, ни одна билетерша не решалась остановить нашего помкомвзвода, который был твердо уверен, что входным билетом для него является медаль "За отвагу", ярко сверкавшая на его груди.

Здесь, в кадровом полку, я прошел хорошую школу боевой выучки, комсомольской работы, товарищества. Особенно мне нравились занятия по подготовке данных для открытия огня и по управлению огнем артиллерийской батареи. Эту сложную науку я одолел быстро и гордился тем, что на занятиях, проводимых в "учебном классе" – на полигоне, мог быстрее всех младших командиров подготовить данные, безошибочно вел пристрелку и стрельбу на поражение. Выполнение этих задач не входило в обязанности младших командиров. Однако это, вероятно, делалось с той целью, чтобы подготовить из нас младших лейтенантов. Последние месяцы в полку говорили, что тех, кто имеет среднее образование, вместо, демобилизации пошлют на курсы младших лейтенантов.

...А поезд уже подходил к Ленинграду.

На Суворовском проспекте в старом трехэтажном доме жила Зоя, дочь Пали. К ней я и поехал. В первые месяцы после призыва Зоя приезжала ко мне почти каждое воскресенье – навестить и что-нибудь привезти: домашнего печенья, конфет, разной снеди. Зима 1939 года началась с лютых морозов. Когда стоял на посту или был на полевых занятиях, ноги мои много раз оказывались на грани обморожения. Из сапог я их вытаскивал, не чувствуя пальцев. Зоя приезжала в туфлях, ждала меня на улице и потом имела мужество прогуливаться со мной у ворот городка. Если бы среди людей понадобилось отобрать эталоны доброты и самоотверженности, то я поставил бы Зою в первый ряд.

Она встретила меня, как всегда, очень тепло и радушно. Но было уже поздно, а ей надо было встать пораньше, чтобы навестить мужа, призванного в армию месяц назад. Мы легли спать.

Утром 22 июня я поехал на вокзал к поезду и долго искал Палю, но, не найдя ее, вернулся к Зое. А Паля была уже там, где-то я ее проворонил. Обсудив ивановские новости, мы отправились посмотреть Ленинград. Было часов десять утра. Город жил обычной жизнью. День выдался солнечный. Мы шли по заполненным людьми и машинами улицам, рассматривая помолодевшие под ярким дневным светом фасады зданий; проходя Невским, постояли на Аничковой мосту – любовались красотой клодтовских коней. От зданий и скульптур словно веяло историей…

Я рассказал Пале, как принимал участие в Первомайском параде. Полк тогда выехал в Ленинград за неделю до праздника. Несколько ночей шли тренировки на Дворцовой площади перед Зимним. Первого мая, в прекрасный весенний день, состоялся большой парад, каких раньше не видали в Ленинграде: необычно много техники, парашютно-десантные войска, тяжелая артиллерия… Мы ехали в автомашинах, за нами тягачи тащили мощные гаубицы. Нас приветствовал член Политбюро ЦК партии Андрей Александрович Жданов. Крутые плечи и крупная голова выделяли его из всех, стоявших на трибуне. Я первый раз так близко видел одного из известных стране руководителей партии. Восторженное настроение, пришедшее с первых минут парада, не оставляло меня весь день.

А теперь мне было радостно и весело от встречи с Палей. И я, и она не придали значения звучавшим из репродукторов, установленных в нескольких местах на Невском, словам диктора о правилах поведения во время воздушной тревоги. Бывая в Ленинграде раньше, я ведь не раз слышал подобные передачи, это было естественно: Ленинград – приграничный город…

Уже возвращаясь к Зонному дому, мы увидели фотоателье. Словно заранее сговорившись, вместе повернули к нему; было около 12 часов дня. Радость встречи сделала наши лица веселыми. "Пусть родные увидят, как мы были счастливы в это воскресенье",- подумал, замирая перед открывшимся темным зрачком фотоаппарата.