— Гражданин Чепинога, так кто же первым увидел ребенка?

— Не помню. Це хиба важно, товарищ следователь?

Совершенно неважно. Но я хотел понять, почему сбивается свидетель, давая такие элементарнейшие показания.

— Что было дальше?

— Вышли. Бачим, младенчик. Ну, где искать милицию? А тут мотоцикл фырчит…

— А про Танюху — то?

— Пошутковал Петро, товарищ следователь. Я тоже ему пошутил.

— Как же?

— Верно, говорю, что детей находят в капусте.

Я вздохнул. Как это ни странно, но меня не раз подводила четкая логика. Следственная версия не похожа на чертеж задуманной машины, потому что в него, в чертеж, не вторгается жизнь. Я требую от водителя логичного поведения… А ведь была ночь, тьма, дождь, длинный путь, ревущий мотор, да живот болел. Видимо, это лишь часть известных мне привходящих факторов. Не одолела ли меня профессиональная мнительность?

— Афанасий Никитович, сейчас живот болит?

— Ни — ни, — испугался он, точно ждал от меня каких — то процедур по проверке его недомогания.

— Посидите в коридоре, и пусть войдет напарник.

Я подумал: ночь, следователь допрашивает, оперативники бегают, ребенок в больнице… А ведь где — то есть мать. Спится ли ей в эту ночь с черными дождями и тренькающими стеклами? И видит ли она сны, голубые, как капуста на том поле?

Неудобно признаваться, но материнская любовь меня трогает мало. По двум причинам.

Несколько лет я занимался расследованием преступлений несовершеннолетних. И убедился, что зависимость отцов и детей наипрямейшая: какие родители, такие и дети; какие дети, такие у них и родители. Насмотрелся. Никогда не забуду старушку, бросившуюся на Леденцова и лупцевавшего его сухими голенькими кулачками, — не давала сына — убийцу, которого в день убийства и напоила самогоном. Насмотрелся.

И по другой причине не восхищает материнская любовь — от инстинкта она, а не от разума. Заложена природой, как, скажем, сохранение жизни или размножение. Как и у животных. Есть такая муха, яйца которой могут дать потомство только во внутренностях другого животного. Так эта муха — мамаша находит лягушку и снует перед ней до тех пор, пока земноводное ее не проглотит — добровольно погибает ради своих детей.

Вот я и думал… Не хватило у этой матери ума ребенка пристроить, но почему же инстинкт не сработал? Разумеется, я допускал, что ребенка могли украсть и бросить в поле. Но тогда бы мать оборвала телефоны в милиции…

Напарнику, Петру Ивановичу Зуеву, оказалось двадцать шесть лет. В сыновья годился Чепиноге, но молодость его скрадывалась неказистостью: небольшого роста, потертая куртка неопределенного цвета, шершавые плохо выбритые щеки, кепчонка, разбитость во всей фигуре… И никакого запаха одеколона.

— Рассказывайте, — устало предложил я.

— Как свернули с бетонки на темную землю, на эту капусту, так я и загадал: если проедем с километр и не тряхнет, то ЧП не будет, а если тряхнет…

— Подожди — ка, — перешел я на ты, что позволял мой возраст да и как — то сближающая ночь. — Почему загадал?

— Привычка у меня такая. Иду по улице и думаю: если женщина добежит до автобуса, то пойду в кино, а если не успеет, то пойду к знакомой.

— Кстати, как ты их называешь?

— Кого?

— Знакомых женщин.

— У какой какое имя.

— Всех, вообще, собирательно…

— Девушки, дамочки, герлы… Шутя — телка.

— Ну а Валюха, Нинуха?..

— Такой манеры нет.

Видимо, такая манера была только у Чепиноги. Но Зуев о ней не упомянул.

— А почему ждал ЧП?

— Объезд, земля жирная, дождь… Буксануть ничего не стоит.

— Кто сидел за рулем?

Мне показалось, что он надумал уйти, — так резко отвернулся к двери. Посидев в этом положении добрую минуту, водитель поворачивался ко мне сложно, точно был свинчен из отдельных частей: сперва повернул плечи, потом голову, а уж последним вернулся его потускневший взгляд.

— Кто же сидел за рулем?

— Не помню.

И он не помнит? Усталость с меня скатилась, как с того гуся вода; я понял, что тихому ночному следствию пришел конец.

— Не помнишь, что с тобой было три часа назад? — жестко спросил я.

— Может, у меня была баранка, а может, у дяди Афанасия.

— Дядя Афанасий не мог сидеть за рулем.

— Почему? — нахмурился Зуев.

— Разве у него ничего не болело?

— Зуб ныл, так это еще в Лесоповальном.

На честном лице, как на хорошем телеэкране, все видно: про руль соврал, про зуб сказал правду.

— Кто первый увидел ребенка?

— Сейчас не помню.

— Что ты предложил сделать с ребенком?

— Как что? — опешил он искренне. — Милицию вызвать.

— А не Танюхе отдать?

— Какой Танюхе? — делано удивился Зуев.

Я ничего не понимал. Искренность при словах о милиции и неправда при упоминании о злополучной Танюхе. Водители бесспорно давали ложные показания, ибо путались в простых вопросах, как в сложнейших формулах. Удивляло меня и то обстоятельство, что они не сговорились. Время у них было.

— Зуев, почему вы говорите неправду? — вернулся я к «вы», потому что ложные показания указуют на преступление, а с преступниками лучше без панибратства.

— Все как есть, — буркнул он в пол.

Любители детективов привыкли к загадкам глобальным, что ли: кто убийца, как проникли в банк, где бриллианты?.. Но, ей — богу, передо мной стояли вопросы не легче.

Во — первых, криминальные. Что водители скрывают? Видимо, то, что связано с найденным ребенком, то есть с преступлением. Коли скрывают, то причастны. Их ребенок? Но где его взяли, зачем привезли в поле и почему сами вызвали милицию? Или это ребенок их знакомых?

Во — вторых, вопросы организационные, что ли… Я дежурю, мое дело провести лишь необходимые следственные действия. Но водители с Украины; отпустить их значило уже не работать по горячим следам и, главное, поставить следователя, который примет дело к производству, в труднейшее положение.

— Зуев, вы были предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний, — нажал я угрожающим голосом.

— Да зачем мне врать? — чуть не взмолился он.

— Но как не помнить, кто сидел за рулем!

— Главное — то помним. Увидели ребенка, остановились, послали за милицией…

— Ну а второстепенное?

— Я транзистор врубил. Днем дядя Афанасий не дает включать. Группа «Мопед» выдавала «металл».

Между ними следовало бы провести очную ставку, что во время дежурных выездов делается редчайше. Я сразу представил ее нудность и бессмысленность: будут уточнять, препираться и подгонять свои показания друг под друга. Да и есть ли в дежурном портфеле бланки протоколов очных ставок?

Вернулся Леденцов. Я кивнул Зуеву на дверь, предлагая подождать в коридоре. Развернув пакет, оперуполномоченный показал одеяльце, распашонки с чепчиком и две пеленки, между прочим обе мокрые. Потом я прочел медицинскую справку: мальчик, примерно пяти месяцев, здоров, родовых отметин не имеет. Скорый Леденцов дал мне и другую справку: заявлений о пропаже ребенка ни от родителей, ни из детских учреждений не поступало. Тогда я рассказал про путаные показания шоферов.

— Выходит, две версии? — удивился он.

— Да, эти водители или какая — нибудь мамаша.

— Или папаша.

— Или вместе.

— А если бабушка? — предположил Леденцов.

— Скорее всего, ребенка привезли на каком — то транспорте.

— Почему?

— Не шел же человек с ребенком по ночному полю…

— Проще на «КамАЗе», — подбросил оперативник сомнений к первой версии.

Мы одновременно глянули в окно — там ничего не менялось, точно наступила вечная ночь. Какой они длины в конце сентября?

— Сергей Георгиевич, что дальше?

Когда не знаю, что делать, я прислушиваюсь к себе…

Интуицию полагают даром божьим, якобы озаряющим человека редко, может быть раз в жизни. Я же думаю, что интуиция присуща разуму как естественный метод отбора явлений. Интуицией пользуются чаще, чем это принято считать. Девять решений из десяти принимаются интуитивно. Иначе следовало бы допустить, что все люди думающие, с чем я ради истины никогда не соглашусь.