— С Петровки? Или из районного управления? Что-то не знаю тебя.

— Из тридцатки.

Московское управление транспортной милиции размещалось в доме тридцать по улице Чкалова. Денисов сослался на управление для солидности.

— Все ясно. Сейчас в бюро пропусков положат трубку, и можно звонить. У нас с ними параллельный.

Звонить Денисову было некому, он набрал номер своего кабинета. Как и рассчитывал, никто не отозвался.

— Не отвечают, придется подождать.

Вахтер сам начал разговор.

— Работы под самую завязку? Знакомо. Все бегает молодежь, все шебаршит! Потому что жизнь не понимают.

— Не так легко понять.

— А чего нелегко? Живи как вокруг живут!

— Так-то так.

— Тоже вот я шебаршился… На работе устаешь, а тут в школу вызывают: девчонка тройки носит, жена шумит! А как хирург отхватил полжелудка, так все в норму пришло. Больше не шебаршу… Ты ищешь кого или так, между прочим?

— Бывает здесь один человек. Моряк, младший лейтенант.

— Живет или как?

— Разве найдешь?! Вон сколько домов понастроили…

«Знакомая песня…» — Для приличия Денисов еще раз набрал тот же номер.

— Капитан Колыханова слушает!

Денисов положил трубку: за эти двое суток он совсем забыл о ККК.

— Куда бы тебя адресовать? — Вахтер снял со стены висевшие на гвоздике заявки на пропуска. — Вот что! Сходи-ка ты для начала в общежитие техникума. Народ там — ух! Идут вечером, волосы распустят, поют — смотреть страшно. — Он повертел бумажки в руках и снова наколол на гвоздик. — С них и начни!

«Вот уж там мне делать совершенно нечего…»

Поблагодарив вахтера, Денисов пошел к домам. Протянувшиеся вдоль фасадов витрины предлагали сразу несколько «горячих точек» — на выбор.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться! — Сутуловатый капитан линотделения, прикомандированный к оперативной группе вокзала, четко взял под козырек. — Установлено, что свидетель Вотрин Евгений Иванович тысяча девятьсот двадцать шестого года рождения, проживающий на Дубниковской улице, видел подозрительного мужчину, шедшего со стороны вокзала мимо багажного отделения первого января в пятом часу утра, о чем и докладываю на ваше распоряжение! — Капитан словно сошел со страниц милицейской повести: в своем длинном сообщении не сделал ни одной паузы, не допустил ни одного неуставного оборота и ни разу не перевел дух. Окончив рапорт, капитан лихо рванул руку к бедру и щелкнул сапогами. Холодилин слушал скептически, потом посмотрел на Блохина, пришедшего вместе с капитаном. Блохин напряженно молчал.

— Пригласите сюда.

— Он здесь, за дверью.

Свидетель оказался человеком средних лет, в джинсах, заштопанных на коленях грубыми мужскими стежками, со значком рационализатора на куртке.

— Вот вы, полковник, юрист, — заговорил он, прежде чем Холодилин задал ему вопрос, — можете вы мне сказать, почему разбор моего дела начали раньше, чем указано в повестке? И сколькими репликами в гражданском процессе могут обмениваться прокурор с ответчиком?

Блохин положил ему руку на плечо:

— Два слова о себе, пожалуйста… Почему первого января вы пошли на вокзал?

— Я и тридцать первого декабря ходил… А что делать?

Он жил один, рано вставал, ходил пить кофе на станцию. Работа в котельной посменно нарушила ход его физиологических часов. Вотрин по привычке каждую ночь приходил в вокзальный буфет, хотя еще в сентябре его уволили из котельной и теперь он судился по поводу восстановления на работу.

Холодилин ни разу не прервал сбивчивый рассказ слесаря, мысленно подыскивая объяснение странному костюму Вотрина, латкам на джинсах, значку, личной неустроенности — всем несоответствиям, вытекавшим из его рассказа.

— …Я не задерживаю?

— Пожалуйста, пожалуйста.

Рассказчиком Вотрин оказался плохим.

— Работал как все. Еще рационализацией занимался, — Вотрин показал на значок, — ни одного дня не болел. А когда завхозу понадобилось своего человека в котельную взять, вспомнили: инвалид, нельзя использовать на работе с механизмами… Да! А тут, значит, так было… Я иду мимо девятиэтажки. Пятый час, никого. Один только человек от вокзала. Знаете, где церковь за багажным двором? Трубы еще выведены из алтаря на крышу?

— Далеко он от вас прошел?

— Вот как вы сейчас сидите.

— Молодой?

— Лет за сорок, высокий. В форме.

— В форме? В какой?

— В какой, не помню. Голова своим забита. — Вотрин помолчал. — Как вы думаете, товарищ полковник, могут отменить решение суда, если нарушен принцип несменяемости судей?

В винном отделе гастронома Денисов ничего не узнал — час неурочный: отсутствовали завсегдатаи. В «Березку» завотделом идти не посоветовала — кафе только открылось, не подобрался постоянный контингент. В кинотеатре шли «Озорные повороты».

По случаю демонстрации популярного фильма контролера в дверях не оказалось.

Темнело.

Все так до удивления не клеилось, что становилось смешно.

У палатки, торговавшей черствыми мучными деликатесами, Денисов увидел пьяненького мужичка — он приставал к прохожим с одним и тем же вопросом:

— Куда мне сейчас, товарищи? К законной или к незаконной?

— Конечно, к законной!

— Да-а, она опять пилить будет!

Инспектора мужичок обошел, обостренной интуицией пьяного почувствовал возможную от этой встречи неприятность.

Денисов просунул голову в окно палатки.

— Моего дружка не видела? Приветик!

Скучающая девица с припухлыми веками взглянула недоверчиво.

— Какого еще дружка?

— Здравствуй! Морячка, младшего лейтенанта! Пиво у тебя пьет. Вспомнила?

— Вспомнила. — Продавщица легла грудью на прилавок. — Боишься, потеряется?

— Приходится за ручку водить, — отшутился Денисов. — Не видела его сегодня?

— Может, видела. Что мне за это будет?

Вид у нее был плутоватый, но Денисов вдруг понял, что в устах этой скучающей девицы правда и должна выглядеть именно так — сильно замаскированной под ложь.

— Да я серьезно говорю.

— И я серьезно.

— Не шучу.

— Какие могут быть шутки!

Видя, что Денисов не собирается просить пива или клянчить взаймы, она успокоилась.

— Я ему электродрель принес, — Денисов назвал первое, что пришло в голову, — полки книжные вешать, а он ушел. И дрель возвращать надо. Давно его видела?

— Утром. Я как раз открывала. Он к парикмахерской шел.

— Туда?

Продавщица внимательно посмотрела на Денисова.

— Ты не угорел, милый? Да вот сзади тебя. За восьмым корпусом.

Как большинство моряков-северян, Денисов плохо плавал. Бегал отлично, через несколько секунд был уже в парикмахерской.

В мужском салоне никого не оказалось. В дамском юная парикмахерша делала начес своей коллеге. Громко играло радио. Иосиф Кобзон исполнял песню из «Семнадцати мгновений весны».

— Девочки, к вам моряк не заходил? Младший лейтенант?

Никто не ответил. Денисов знал песню — Кобзону оставалось еще два длиннющих куплета.

— Большая просьба…

— С утра никого, — шепнула появившаяся сзади пожилая уборщица, — весь день только и щиплют друг дружку.

Денисов бегом вернулся к палатке.

— Когда вы его перед этим видели? Давно?

— Вчера, перед закрытием. Ему, между прочим, еще цыганка гадала — я его поэтому и запомнила. — Волнение Денисова передалось продавщице. — А что он сделал? — Официальное «вы» отвергало мысль о книжных полках и электродрели.

— Это точно, что он заходил в парикмахерскую?

— Не знаю. Шел между корпусами.

— Не помните, что у него было в руках?

— Портфель, что ли…

— Вчера он был здесь один?

— Один. Взял два пива.

— А раньше?

— Раньше я его никогда не видела.

Денисов отошел от окошка. Откуда-то из домов пропищали сигналы точного времени. Семнадцать часов.