Я получил письмо из Львова от знакомого с подробным описанием убийства и похорон Костельника. Галана, когда я получал письмо, на «корабле» не было. Он ушёл к морю.
Я спустился на берег и увидел Ярослава, стоящего по пояс в воде.
— Ярославе!.. Ярославе! — ещё не дойдя до воды, крикнул я. — Послушайте, во Львове убит Костельник…
И, приблизившись к кромке берега, прочёл ему вслух только что полученное письмо. Галан выпрямился. Освещённое предзакатным солнцем его мокрое лицо стало напряжённым, печальным. Он вздохнул и громко сказал:
— Да… Следующая очередь моя!..
Это был единственный раз, когда он выдал свои мысли, полные горестного предчувствия, основанного на многом тайном, опасном и тщательно скрываемом от близких в его личной жизни, о чём мы тогда ещё не знали и не догадывались…
Галан был бесстрашным человеком. Это засвидетельствовал в своей книге «В конце концов» известный советский писатель Борис Полевой. В главе «Прогнозы Ярослава Галана» Полевой пишет: «У Ярослава Галана — львовского коммуниста, не раз побывавшего в тюрьмах… неспокойно на душе… Его тревога за будущее имеет серьёзные основания…»
— …Теперь эту сволочь подкармливают, снабжают деньгами и вооружают люди, враждебные Советскому Союзу, — сказал Галан. — Я думаю разоблачить всё это в книге… Сейчас собираю материал…
Когда мы расходились по своим комнатам, я всё-таки вернулся к разговору:
— Будьте осторожны, Ярослав. Берегите себя.
— Я — коммунист, — ответил Галан. И добавил: — Время благодушия ещё не наступило.
Он жил беспокойной, напряжённой жизнью отважного борца за дело народное, не входил в сделку со своей совестью, и этого не могли ему простить враги.
…16 октября 1949 года, показал на суде Илларий Лукашевич, Щепанский, разгневанный тем, что 8 октября Чмиль струсил и не выполнил задания, вызвал Иллария к себе. Буй-Тур знакомит поповича со щуплым, худощавым бандитом Михаилом Стахуром по кличке Стефко.
— Это надёжный, свой хлопец, а не тот слюнтяй
Тома Чмиль, — говорит Щепанский, представляя Лукашевичу его нового напарника. За неказистой внешностью этого террориста, как это выяснится потом, скрыт большой опыт кровавых дел.
Во время этой встречи Щепанский говорит Лукашевичу прямо:
— Хватит! Долго мы терпели! 24 октября, и ни днём позже, Галана надо уничтожить!
Лукашевич и Стахур договариваются встретиться в этот день у дома № 17 по улице Первого мая, и новый напарник поповича сообщает ему доверительно, что в этом доме скрывается на нелегальном положении его сестра. Стахур приводит Лукашевича в квартиру после семи. Им открывает дверь женщина лет тридцати, которую Стахур рекомендует как «господыню» — хозяйку квартиры. Впустив молодых людей к себе, она вскоре уходит, а в квартире появляется полная женщина среднего роста, брюнетка,
— То моя сестра! — представляет её Лукашевичу Стахур.
Поздоровавшись, сестра Ксения — позже выяснилось, что её фамилия Сушко — пошла на кухню и принесла оттуда брату портфель. Стахур взял портфель и позвал Лукашевича. Они вошли в уборную, где Стахур вынул из портфеля две гранаты-лимонки, два пистолета и небольшой топор. Одну гранату вместе с пистолетом он отдал Лукашевичу. Остальное взял себе. Топорик он засунул за брючный ремень, прикрыв его пиджаком и плащом, взятым у сестры.
— Куда же вы идёте, хлопцы? — спросила Ксения Сушко, когда они, зайдя в комнату, стали с ней прощаться. — Далеко?
— Идём в Карпаты! — заявил Стахур.
А Лукашевич, бахвалясь, добавил:
— Если погибнем, то слава не погибнет!..
В то утро, позавтракав вместе с женой, Ярослав Галан после её ухода в филиал Музея имени Ленина, где Мария Кроткова работала художницей, зашёл в комнату, соседнюю с кабинетом, и сел за небольшой столик. Хотя рядом, в более обставленной комнате, находился массивный письменный стол с телефоном,
Галан любил работать именно здесь, за небольшим столиком, видя перед собой широкое окно и повернувшись спиной к двери, выходившей в прихожую.
Галан взял сделанные накануне от руки наброски и стал печатать заказанную ему газетами «Известия» и «Львовская правда» статью к десятилетию провозглашения на землях Западной Украины Советской власти.
Вместе с бумагами на столе лежала книжечка Ярослава Галана «Фронт в эфире», изданная в 1943 году па украинском языке в Москве, в ту пору, когда Галан был радиокомментатором радиостанции имени Тараса Шевченко, вещавшей на оккупированную гитлеровцами Украину. В этой книжке были собраны его боевые памфлеты военных лет.
Галан писал очерк «Величие освобождённого человека» на русском языке и считал себя вправе внести в очерк цитату из забытого уже памфлета военных лет «Львиный город», посвящённого родному Львову.
Вспоминая соратников и борцов за освобождение Западной Украины, он называл имена Ивана Франко и безработного поляка Владислава Козака, убитого панской полицией весной 1936 года.
«По-новому определились человеческие судьбы, — писал Ярослав Галан. — В 1930 году в луцкой тюремной больнице лежал человек, дни которого, казалось, были сочтены. Ему пришлось пережить все ужасы полицейских пыток, самых изощрённых и самых омерзительных. Палачей отнюдь не смущало то обстоятельство, что жертвой их издевательств был известный Львовский литератор и публицист Кузьма Пелехатый. Избиваемый принадлежал к народу, объявленному вне закона, а популярность этого человека и мужество его только усиливали бешенство мучителей. Арестованный не поддавался угрозам, пытки не сломили его волю, поэтому арестованный должен был умереть. Но могучая натура победила, Кузьма Пелехатый остался тогда в живых. Страдания только закалили его, и он ни на один день не переставал быть собою — до последнего удара своего пламенного сердца оставался честным, отважным борцом за освобождение своего народа…»
То, что написал Ярослав Галан о своём друге депутате Верховного Совета СССР Кузьме Николаевиче Пелехатом, удивительно совпадало со всем тем, что можно было сказать и о самом Галане. И не знал Ярослав Галан в тот последний осенний день своей жизни, что фамилия Пелехатого значилась в «чёрных списках» людей, подлежащих уничтожению, которые хранил в своём подпольном бункере Роман Щепанский. Уже был подобран террорист для уничтожения Пелехатого — сын униатского священника Богдан Ощипко. Только простая случайность спасла Кузьму Николаевича от бандитской пули.
Среди имён борцов за свободу Западной Украины Галан назвал имя доблестной комсомолки Марии Ких, радистки-партизанки отряда, которым командовал полковник Дмитрий Медведев.
Галан рассказал о трудовом подвиге колхозницы села Скоморохи Ульяны Баштык, спасавшей в годы оккупации вдову и детей погибшего начальника 13-й пограничной заставы Алексея Лопатина.
Работалось хорошо. Галан набрасывал заключительные строки очерка — его лебединой песни: «…исход битвы в западноукраинских областях решён, но битва продолжается. На этот раз — битва за урожай, за досрочное выполнение производственных планов, за дальнейший подъём культуры и науки. Трудности есть, иногда большие: много всякой швали путается ещё под ногами. Однако жизнь, чудесная советская жизнь победоносно шагает вперёд и рождает новые песни, новые легенды, в которых и львы и боевая слава будут символизировать только одно: величие освобождённого человека…»
В прихожей раздался звонок.
Из кухни к двери подошла домашняя работница Евстафия Довгун и спросила:
— Кто там?
— Мы до писателя! Он дома?
Услышав знакомый голос Лукашевича, Довгун открыла дверь.
— Писатель дома? — переспросил Лукашевич.
— Дома, дома, заходите! — сказала Довгун, пропуская Лукашевича и Стахура в прихожую.
Открылась дверь комнаты, в которой работал писатель, и на пороге её появился Галан в серой полосатой пижаме и в комнатных туфлях на войлочной подошве. Радостный оттого, что заказанный ему очерк закончен, узнавая Лукашевича, Галан сказал приветливо: