— Каждую минуту вас могут арестовать! — с еще большей торжественностью заявил Роман.

— Меня? — Иванна засмеялась.— Да что я такого сделала?

— Случилось то, чего мы так опасались. Ваш любезный квартирант не забыл скандала, который вы закатили во время обручения, ни резких слов. запальчиво выкрикнутых вами по адресу Советской власти. Он написал на вас донос в энкавэдэ. Делу уже дан ход. Ваша подруга Юлька задержана. В ее квартире вас поджидали чекисты. Уже выписан ордер на ваш арест...

— Чекисты? — перебила жениха Иванна.— ведь это дитеняда!^[8] Они могли с успехом арестовать меня в Тулиголовах, а не вызывать сюда!

— В Тулиголовах такой арест мог бы вызвать возмущение местного населения. Вас все знают, вы дочь любимого многими священника, а здесь все можно обделать шито-крыто! — вдохновенно отразил подозрение Иванны Герета.

— Матерь божья! — воскликнула Иванна.— Откуда же вам все это известно?

— Свет не без добрых людей. И далеко не все те, кто кричит сейчас: «Да здравствуют Советы!» — любят их...

— Нет... Мне трудно поверить... Ромцю, скажите, вы шутите?

— Такие шутки у них называются антисоветской агитацией,— резко, голосом скрипучим и властным бросила игуменья.— Так, впрочем, ваш квартирант и написал в своем доносе.

— Разве я сказала что-нибудь особенное? Какая же это свобода!

— Чего еще вы, Иванна, можете ждать от людей, потерявших веру в бога? — мягко заговорил Роман.— У них нет благородства, все они черствые материалисты. А вы еще...

— Договаривайте!

— Вы сердце ему открыли и своих же людей выдали!

— Да как вы смеете! Каких это «своих»?

— Ну хотя бы Зенона Верхолу! — И Герета испытующе посмотрел в темные и глубокие глаза своей невесты.

— Ну, знаете! — сказала возмущенно Иванна.— Это клевета. Мое отношение к Верхоле вам давно известно. Это рядовой пустоцвет и тип «из-под темной звезды». Я удивляюсь только, для чего вы с ним дружили? Но ничего о нем я капитану не говорила. Ни одного слова. Доносчицей я никогда не была и не буду!

— Вы правду говорите, Иванна? — И Герета еще пристальнее посмотрел ей в глаза.

— Конечно, правду!

— И капитан ничего не расспрашивал вас о Верхоле?

— Решительно ничего! — отрезала Иванна.— Да он его совершенно не знает!

— Странно.— Роман покачал головой.— И вы можете присягнуть, что говорите правду?

— Чистую правду! Христом богом клянусь! — горячо сказала Иванна.

Роман укоризненно покачал головой.

— Не поминайте имя господа бога нашего всуе, дорогая Иванна. Я вам поверю и так. А веря. предостерегаю: дело очень, очень плохо. И отцу Теодозию оно сулит большие неприятности. И Юльце за недонос, как комсомолке. И мне...

Взволнованная окончательно, Иванна растерянно и доверчиво посмотрела на жениха.

— Спасибо вам, Романе... Спасибо... Как же мне теперь поступать?

Тоном приказа Герета сказал:

— Для всех окружающих вы уехали в Киев. Искать правды. И добиваться приема в Киевский университет. Мы немедленно распустим слух об этом. Перед отъездом вы поссорились с отцом, который вас туда не пускал, как и во Львовский университет, и был категорически против вашего отъезда. Это выгораживает отца и спасает его от возможного ареста. Понятно? А вы «на ножи» пошли с отцом, поспорили! И, уехав, никому не оставили своего адреса.

— Позвольте.— сказала в недоумении Иванна,—я не... Герета резко махнул рукой, прерывая невесту, и продолжал:

— В остальном же положитесь на мать игуменью и сестру Монику и поблагодарите их за спасительное для вас гостеприимство.

Игуменья благосклонно кивнула тяжелой головой в белом уборе.

ПО СЛЕДУ

Куда девалась веселая, гибкая, на цыганку похожая Иванна, которая еще недавно, подобно бабочке, называемой в народе «пулей», проносилась карпатскими полонинами и прибрежными лугами за горными тюльпанами и голубыми васильками!

 Среди рядов коленопреклоненных монашек в закрытой монастырской церкви только очень опытный глаз мог бы обнаружить Иванну Ставничую. Длинная, до пят, сутана и белый головной убор, покрытый черной косынкой, наглухо закрыли ее стройную фигуру и изменили ее внешность.

 Вместе с другими монашками повторяла она слова молитвы:

 «Мы припадаем сегодня перед твоим жертвенником с любовью и послушанием, пред твоим наместником здесь, на земле, святейшим отцом Пием, папой римским, чтобы умолять тебя и доложить тебе о всех неисчислимых обидах, нанесенных твоему святому имени, о всех беспримерных богохульствах и ослепленной ненависти к твоим святым правдам...»

 Иванне казалось, что и о нанесенной ей тяжелой обиде говорится в тягучей молитве, которую читали монашки во главе со стоящей впереди игуменьей Верой. Время от времени игуменья поднимала кверху пухлую руку, как бы дирижируя.

 В то же утро капитан Садаклий был вызван в кабинет к начальнику управления Самсоненко. Когда он прошел сквозь тамбур из двух соединенных дверей, издали напоминающих обычный платяной шкаф, в кабинет начальника, он сразу почувствовал: будет разнос!

 Самсоненко нервно ходил по солнечному кабинету. Не успел Садаклий приблизиться к столу, как он, круто повернувшись, выкрикнул:

 — Что же вы, батенька, а? Подозреваемый в шпионаже и терроре капитан Журженко, оказывается, вчера был у вас, а вы подписали ему пропуск и выпустили такую птицу на свободу? Как понимать такой гуманизм?

 — Не всякий подозреваемый в шпионаже и терроре является шпионом и террористом,— спокойно ответил Садаклий.

 — То есть как это? — слегка опешил, услышав очень уж спокойный ответ подчиненного, Самсоненко.— А письмо, которое я вам передал?

 — Товарищ начальник! А если завтра прибудет анонимное письмо, что вы родной сын австрийского императора Франца-Иосифа Габсбурга, я тоже должен верить такому письму? — И Садаклий пристально посмотрел на Самсоненко. Он мог позволить себе такую вольность, потому что хорошо уже изучил отходчивый, хотя и очень вспыльчивый характер начальника управления.

 Тот удивленно посмотрел на Садаклия и слегка улыбнулся.

 — Короче говоря, вы берете на себя всю политическую ответственность за доверие к Журженко?

 Садаклий минуту помолчал и потом сказал глухо:

 — Беру, товарищ старший майор!

 В это время открылась дверь «шкафа» и оттуда быстрыми шагами с бумагой в руке вышел дежурный по управлению Боровский.