— Мама…

— Да, милая?

— А как же школа?

— О, думаю, этот семестр тебе придётся пропустить.

«Королева прекрасно всё знает, она выполнила шестое желание, — подумала Хармони. — Бьюсь об заклад, если бы я могла вынуть сейчас монету из копилки, королева бы вовсю усмехалась, потому что и щенка-то у меня нет… С седьмым желанием придётся пока подождать».

Похоже, что Рэксу Рафу Монти нравилось в больнице. Когда при столкновении сорвало багажник, Рэкс Раф Монти чудом остался цел и невредим. Миссис Паркер посадила его на прикроватную тумбочку, и всё это время он ждал, когда Хармони придёт в себя. Теперь, конечно, пёс занял место на подушке, у изголовья, и палатная сестра (вылитый Жесткошёрстный Фокстерьер, как сразу отметила Хармони) поместила над кроватью рядом с карточкой, на которой было написано «Хармони Паркер», ещё одну — «Р. Р. Монти». Когда наступало время пить чай, ему всегда приносили сладкий бисквит, который зря не пропадал.

Поначалу Хармони как человеку, который предпочитает большей частью одиночество, не очень нравилось находиться в окружении такого количества пациентов и медперсонала. Здесь невозможно было уединиться. Но Хармони преодолела это неудобство своим обычным методом — она забавлялась, превращая людей в животных.

Кроме медсестры, была ещё няня, пучеглазая и с очень приплюснутым носом (Мопс); ночная сиделка в больших очках, тихо передвигающаяся по тёмной палате, её форменная одежда, казалось, меняла цвет, когда она проходила через маленькие лужицы света (конечно, Хамелеон); парочка стажёров, которые стремительно носились по коридорам больницы, при этом безостановочно болтая с пациентами и друг с другом (Волнистые Попугайчики).

А ещё были два доктора. Хармони их часто видела. Один ей представлялся очень важным, потому что Жесткошёрстный Фокстерьер и Мопс бросались ему навстречу, как только он появлялся. Но доктор вёл себя просто. Тихий, маленький, рыжеватый, быстрый — ну просто вылитый Хорёк. Другой был моложе, в отличие от Хорька, уж совсем рыжий, с очень громким и резким голосом (Обезьяна-Ревун).

И, конечно, во всём детском отделении лечилось много маленьких животных, которые повредили свои крылышки, или лапки, или клювики, упав с деревьев, или угодив в какие-нибудь ямы, или неосторожно перебегая дорогу. Так что Хармони смогла заполнить своими рисунками целый альбом, пока лежала и выздоравливала.

Наконец наступил день, когда Хармони перешла с коляски на костыли и Хорёк сказал, что можно отправляться домой. Что это был за день!

На ланч были и рыбные палочки, и тушёная баночная фасоль, и чипсы с кетчупом, а Голубка порхала вокруг неё, стараясь угадать любое желание дочери.

Сиамка приветливо мурлыкала, а потом сбегала в курятник и принесла Аниту, которая, как показалось Хармони, немного подросла.

А вечером, когда Морской Лев вернулся с работы, он помог Хармони дойти до гаража. Там, сверкающий тёмной синевой и хромированными деталями, без единого пятнышка, с белой окантовкой шин стоял «Ледокол»!

— Он выглядит так, будто на нём никто никогда не ездил, — медленно произнесла изумлённая Хармони.

Морской Лев весело рявкнул:

— Так и есть. Вот что значит быть знаменитостью. Когда управляющий магазина, где продают велосипеды, узнал, что ты попала в аварию и что тот знаменитый десятитысячный велосипед разбит, он решил отхватить себе ещё один лакомый кусок рекламы и убедил предпринимателей дать тебе новый «Ледокол». Теперь они в любой день могут опять нагрянуть со съёмкой. Ты, должно быть, единственная в мире девочка, которой достались два новёхоньких велосипеда.

— Я, должно быть, единственная в мире девочка, которой досталась волшебная монета в пятьдесят пенсов тысяча девятьсот семьдесят третьего года, — сказала Хармони Рэксу Рафу Монти в тот вечер, когда они лежали в привычной кровати в своей комнате и следили, как луна пробирается сквозь чёрные ветки яблони. — И её волшебная сила ещё не иссякла. Дома все так добры ко мне, даже Сиси-дурочка, и я начинаю по-настоящему верить, что они, может, и не будут против того, чтобы у меня был щенок.

Вернувшись из больницы, Хармони сразу же переместила монету из брюшка поросёнка опять в свой карман и теперь, выбравшись из кровати, достала пятидесятипенсовик. Она повернула лицо королевы к лунному свету. Хармони помнила, что оно выглядело очень печальным вечером накануне аварии. Теперь у него было странное и таинственное выражение, не то чтобы коварное, а скорее… Хармони старалась подобрать подходящее слово… скорее… проницательное, да, именно проницательное.

— Интересно, — сказала Хармони королеве, — действительно ли ты уже знаешь, каким будет моё седьмое желание? Я бы не удивилась. Ну а если и не знаешь, то завтра узнаешь.

Она спрятала монету, забралась под одеяло, устроила как следует Рэкса Рафа Монти и заснула.

Когда на следующий день туманным осенним утром она проснулась, то не сразу сообразила, где находится, и в первое мгновение, оглядевшись, подумала — куда делись животные-детёныши из больничной палаты? Но тут же, конечно, появилась До Меня Дошло гримаса, за которой быстро последовала Глуповато-Счастливая.

Хармони села на кровати и выглянула в окно. На дороге она увидела почтальона-Кенгуру, прыгающего от дома к дому. «Остановится он у нашего? — подумала она. — Впрочем, какая разница? Главное, что я дома, чувствую себя в сто раз лучше и сегодня собираюсь использовать моё седьмое желание и стать счастливой обладательницей замечательного, с блестящей чёрной шерстью щенка лабрадора! Так что мне всё равно, есть ли у Кенгуру что-нибудь для нас в его сумке или нет. Это не важно».

Но оказалось, что есть, и очень важное.

Хармони спустилась вниз к завтраку, осторожно, пользуясь теперь только клюшкой, и сразу поняла, что случилось что-то ужасное. Морской Лев сидел за столом один — была суббота, так что ему не надо было заниматься «балансированием» в Сити, — в руках он держал письмо. Его свисающие усы, казалось, поникли ещё больше, а в глазах застыла печаль.

— Что это за письмо? — спросила Хармони.

— О Джинджере, — сказал Морской Лев и провёл ластом по своей лысой макушке.

— О дяде Джинджере? — переспросила Хармони тихо. — Почему о нём? Почему он не мог написать письмо сам?

— Он болен.

— Очень болен?

— Очень.

За последние недели взгляд Хармони на её семью изменился. Может быть, это было связано с аварией или, возможно, нос королевы как-то повлиял. А может быть, Хармони просто повзрослела. Раньше ей казалось, что отец — это человек, который не испытывает никаких эмоций, но теперь она понимала, что он просто не склонен их проявлять. И когда с ней случилось несчастье, он очень переживал за неё. И сейчас было очевидно, как он переживает за брата, хотя они такие разные.

Хармони положила руку ему на плечо:

— Папа?

— М-м.

— Что… Дядя Джинджер умирает?

Пару минут мистер Паркер не отвечал. Одной рукой он постукивал по письму, написанному на пишущей машинке, другой рассеянно поглаживал руку Хармони.

— Это письмо, — сказал он наконец, — от доктора, который лечит его в госпитале в Бенгалии. У дяди Джинджера ужасная болезнь, она называется черноводная лихорадка. Похоже, надежды очень мало.

— Как мы узнаем, если…

— Они пишут, что известят нас телеграммой.

«О Кенгуру! — подумала Хармони. — Я была по-дурацки счастлива, когда наблюдала за тобой сегодня утром, не заботясь, подойдёшь ли ты к нашему дому. А теперь…»