— Что же я сделаю, если… если его бить надо?

— Бить не обязательно, — наставительно сказала Вера. — Его надо воспитывать. Побеседуй с ним, поспорь…

— Сама и беседуй!

— Ну и что же! Ну и побеседую.

Очень скоро, однако, Вера убедилась, что «беседовать» с Виктором невозможно и, главное, бесполезно. На все её горячие и проникновенные слова он лишь усмехался, а когда её речи надоедали ему, Виктор обзывал её пигалицей и поворачивался к названной пичуге спиной.

«Пигалица» от возмущения краснела и начинала понимать, что означает выражение: «руки чешутся подраться».

Ясно, что Фирсовым были недовольны не только одноклассники, но и учителя. Он уже имел не один неприятный разговор с Николаем Никифоровичем и даже с директором школы. Важнейший вывод, который Виктор сделал для себя из этих разговоров состоял в том, что необходимо каким-то путем исправить отметки. Пришлось взяться за Сёмины тетради. До этого Фирсов вообще не делал домашних заданий. Теперь он переписывал их из тетрадей Сёмчика.

Сёмчик не возражал. Со своей добродушной улыбкой он выкладывал тетради перед Виктором, а однажды предложил:

— Если очень лень, Великий Фирс, могу переписать тебе упражнение.

Было непонятно, шутил он или говорил всерьёз. Виктор всё же сообразил, что почерки у них разные и подделка может моментально раскрыться.

Всё шло бы своим чередом, если бы Сёмчик не хромал в математике. После того, как Виктор получил по алгебре две двойки за примеры, неправильно решённые Сёмой, он возмутился:

— Что ты мне подсовываешь?! Твой человечек, — Виктор ткнул в круглую стриженую голову Сёмы, — ничего в математике не смыслит.

— Почти как твой, — согласился Сёма.

На следующий день Виктор начал «обхаживать» Стружку: тот был лучший среди семиклассников математик.

— Как приёмник-то у тебя, двигается? — осведомился Фирсов, едва Кеша появился в классе. — Мне говорили, мощный делаешь?

Кеше было приятно: даже Виктор Фирсов наконец заинтересовался его приёмником! А тот продолжал своё:

— Я вообще считаю, что это самое толковое дело — радиотехника. Раньше я тоже занимался. Люблю!

Кеша оживился:

— Правда? Если хочешь, присоединяйся к нам. Я ведь не один делаю. Приходи вечером.

— Загляну. Мы ещё и передатчик смастерим. — Виктор лихо подмигнул: дескать, со мной не пропадешь.

— Слушай, у тебя по алгебре все сделано? Я в одном примерчике сомневаюсь. Сверить бы.

Отчего же не дать тетрадку человеку, который так любит радиотехнику? Пожалуйста… Единым махом Виктор «сверил» всё задание по алгебре.

На следующий день повторилось примерно то же. Валерка Худяков бросал на Кешу убийственные взгляды, а после уроков принялся за воспитательную работу:

— Ты, Кешка, что же — в подлипалы к Фирсову записался?

Кеша озабоченно похлопал ресницами:

— Я не понимаю…

— А тут и понимать нечего!

— Но всё же?

— А всё то же! Зачем ему тетрадь свою даёшь?

Кеша удивлённо вытянул шею, пожал плечами:

— Почему же не дать, если человеку сверить надо?

— Сверить! Что, ты не знаешь, как он «сверяет»? Сдует всё, перепишет — и будто сам задание выполнил.

Кеша не сдавался:

— Ну ты, Валерий, как всегда, горячишься. Ты не горячись. Да, раньше Виктор действительно делал так — списывал. У Благинина. А сейчас он берётся за ум.

— Берётся! Было бы за что браться…

— Говорю, не горячись. К чему это? Вот ты его всё время отталкиваешь от себя, от наших общих дел, а ведь его тоже… ему тоже хочется. Он радиотехнику, оказывается, любит. Почему не помочь?

Валерка от злости начал зеленеть:

— Соглашатель ты! Тряпка! Слюнтяй!

Кеша побледнел:

— Ты… Если ты так… Я не хочу с тобой говорить.

— Ну и всё! Ну и иди, лижи ему пятки!

Вот как оно, дело-то, обернулось.

Кеша поссорился с Валеркой. Оба дулись, оба нервничали и злились. А Виктор этому был только рад.

Сёма плутовато поглядывал на вчерашних неразлучных приятелей и всё норовил посмеяться над ними. То, что Виктор, сближаясь с Кешей, несколько отошёл от него, от Сёмы, видимо, не очень-то огорчало невозмутимого толстяка.

— А мне-то что? — говорил он. — Наплевать. У меня такой принцип.

Впрочем, Виктор старался быть дипломатом. Он вовсе не хотел рвать приятельских отношений с Сёмчиком. Этот шутник и острослов был нужен ему для нападок на тех, кто был ему не мил. Сёма с увлечением подхватывал злые шутки «Великого Фирса» и не щадил никого, даже Валерку Худякова. О нём он говорил: «Пых-пых!»

С Кешей Фирсов вёл себя по-иному. Он подлаживался под серьёзный тон Стружки, толковал с ним о радиотехнике и возможностях создания школьного радиоузла. Но и доверчивый Кеша начал раскусывать двуличие Фирсова. Как-то раз он сказал ему:

— Что же ты говоришь о радиотехнике, а ничего не делаешь?

— Всё некогда, Стружка. Заниматься много приходится.

— Занимаешься, а по устному на алгебре двойку получил. Ведь в домашнем задании у тебя всё было верно, а объяснить не смог.

— Ерунда. Исправлю.

На следующий день, однако, Кеша потребовал, чтобы Виктор, прежде чем сверять задание, показал ему свою тетрадь.

— Давай сверять вместе, а списывать я тебе не дам.

— Да что ты, очумел?

— Ни капельки.

— Ну, дашь тетрадь или нет?

— Списывать — не дам

— Что, Худяк настропалил? Под его дудку пляшешь.

— Ни под чью дудку я не пляшу, а сказал — и всё.

— Ну, и пойди… куда-нибудь подальше, к своему Валерке!

В тот же день на уроке Николая Никифоровича произошло следующее. Кеша, слушая объяснение, почти машинально черкал на листе бумаги, вырисовывал какие-то замысловатые узоры. Сидевший сзади Сёма шепнул:

— Покажи.

— Сначала мне, — сказал Фирсов.

Кеша обернулся, не зная, кому подать листок, и в этот момент Сёма, нагнувшись, выхватил у него рисунок. В тот же миг в классе раздался звонкий шлепок. «Скворец» остолбенел.

— Строганов! Что это такое?

Кеша встал:

— Это, Николай Никифорович… Это я получил подзатыльник.

— От кого?

— Не знаю, Николай Никифорович.

— Благинин.

— Я!

— Это ты?

— Это я, — с готовностью подтвердил Сёма.

— Я спрашиваю, это ты ударил Строганова?

— Нет, Николай Никифорович, что вы! Не я.

— Что же ты прыгаешь за партой? И кто тогда, если не ты, безобразничал?

Сёма молчал, невинно помаргивая.

— Фирсов!

Виктор нехотя поднялся.

— Это не я, Николай Никифорович.

— Садитесь. Все садитесь. Стыдно! Нехорошо…

Старик не на шутку обиделся.

На перемене Валерка подошел к Виктору и выпалил в лицо презрительное:

— Трус!

— Кто трус? — взъерошился Фирсов.

— Ты трус. Ударил, а как признаться — так в кусты.

— Ты поосторожней.

— Нечего мне с тобой осторожничать. Врун!

— Тебе что, мазнуть? Полетишь ведь…

— Мазнуть я сам сумею!

— Худяков! — К спорщикам подлетела Вера Садкина. — Худяков, ты слышишь или нет?

Разъярённый Валерка обернулся к ней, хотел что-то сказать, но только махнул рукой:

— А ну вас всех! — и быстро вышел из класса. Вера выбежала следом.

В отрядной стенгазете появилась карикатура: правой рукой — рука была нарисована длинная-предлинная — Фирсов бьёт по голове Кешу Строганова, а коротенькой, с растопыренными пальцами, левой прикрывает себя и говорит: «Я — не я».

Ребята, переговариваясь и пересмеиваясь, стенкой окружили газету. Никто не заметил, как сзади подошёл Фирсов. Высокий и сильный, он одной рукой раздвинул «стенку» и долго и внимательно рассматривал рисунок.

— Та-ак, — угрожающе произнёс он наконец, и все даже чуть отшатнулись. — Ну, так смотрите. Во-первых… — Резким взмахом руки Виктор рванул газету со стены. — Во-вторых… — Он огляделся, выискивая кого-то, увидел Веру Садкину, шагнул к ней. — Ред-дакторша! — Фирсов со злостью щелкнул Веру по носу и сквозь зубы процедил грязное слово. — В-третьих…