Во дворе слышится детский визг и беготня, но ей неинтересно играть.

Вечером Крылышко с мамой и дядей Валерой приходят в парк. Мама и дядя Валера сидят на скамейке в густой аллее и говорят о том, что завтра нужно купить девочке форму и букварь с тетрадками. Уже время пришло. Мама смеется, держит дядю Валеру за руку.

Недалеко, на повороте аллеи, под огромным карагачем стоит ларек. Перед покупателями, загораживая продавца, висят на веревочках лиловые гроздья винограда и большая золотистая дыня.

Крылышко подбегает к ларьку. С другой его стороны на скамейке сидит человек в темном костюме. Волосы у него как меховая шапка. Крылышко смотрит и узнает отца. Она резко останавливается, улыбается, но, услышав голос мамы, пробегает мимо. Отец успевает протянуть плитку шоколада. Крылышко на ходу берет и стрижом уносится обратно.

Быстро глянув на маму с дядей Валерой, прячет шоколад под куст, проносится мимо. Опять выпархивает перед отцом, дарит мгновенную улыбку и улетает за деревья.

В темноте, низко между кустами, она мечется бесшумной белой птицей.

— Катюша! Скоро начнется сеанс! — кричит звонко мама.

Крылышко устремляется к отцу, крепко обхватывает его шею, шепчет:

— Я приду к тебе завтра.

Вдали слышится смех мамы. Крылышко плавно скользит над землей, опускается у куста, ловит шоколадку, на лету сует ее в кармашек и растворяется в темноте.

Отец сидит без движения, похожий на большой куст.

На другой день Крылышко влетает в свой старый сад. Смеется, встретив обрадованную Наташу, прыгает на свое крыльцо. Большой рыжий Ленивец сидит, закрыв глаза. Она прижимает его к груди, гладит:

— Маленький мой, маленький!

Выбегает отец, прижимает к себе Крылышко с Ленивцем, гладит ее и тоже приговаривает:

— Маленькая моя, маленькая!

Крылышку чудится, что он, вглядываясь в ее лицо, старается разглядеть в нем что-то необыкновенно дорогое. И он видит это, известное только ему, и потому так дрожат его руки, так крепко он целует ее.

Крылышко обегает кухню и улыбается. Она кружится по комнате и смеется. Гладит свою раскладушку, все еще не убранную. Гладит свое одеяло, все еще не увезенное. Все так же. Все то же. Только пахнет по-другому. Раньше пахло духами и табаком, теперь же — только табаком.

Крылышко подбегает к окну. Берет красный карандаш и лист бумаги, — это она оставила их на подоконнике. Сад, разронявший яблоки, машет ветвями — радуется. На вершине груши воркует серая горлинка — радуется. В арыке проплывают золотые ремешки — тоненькие корочки дынь.

У окна ждет Наташа. У нее под тюбетейку подоткнуты огуречные корки. Они прилипли ко лбу мокрым прохладные веером, спасая от жары.

Крылышко машет и ей, и саду, и горлинке, и золотым ремешкам.

— Возьми меня на руки, — просит она, не поворачиваясь к папе.

Он прижимает ее к теплой груди, носит, как носил ночами в белом саду. Папа заглядывает ей в глаза и спрашивает:

—: Ну как же, как ты живешь?

— Хорошо, — весело отвечает Крылышко. Лицо ее улыбается, а руки судорожно протыкают карандашом бумагу. Отец испуганно смотрит на ее руки. Крылышко вдруг ощущает, как папино сердце сильно ударяет ее в грудь. Удары становятся все чаще, все сильнее.

— Твое сердце толкает меня, — тихо говорит Крылышко.

Прилавок, отделанный под орех, сверкает, словно крышка рояля. Желтые, черные, синие, белые туфли стоят на полках, на стеклянных подставках. Приятно пахнет новой кожей.

Старший продавец Антонина Степановна, маленькая, сухонькая, с худым лицом, сняла резиновые боты и надела серые подшитые валенки. В туфлях ноги мерзнут, устают. А ведь часто приходится часами не присаживаться: у прилавка шумит толпа покупателей.

Антонине Степановне лет сорок пять. Раскосые черные глаза делают ее похожей на китаянку. Когда-то в молодости она была тоненькой, хрупкой, и все называли ее китаяночкой. Но это было так давно, что уже забыто. Теперь лицо поблекло, а в черных волосах порядочно седины.

Антонина Степановна холодно поздоровалась со вторым продавцом, Симочкой, как всегда прибежавшей с опозданием на десять минут. Если бы не ее смазливенькая мордочка, на которую таращит глаза директор, давно бы уже заработала дюжину выговоров. А так все сходит с рук. Опять, конечно, протирала подметки на танцульках. И теперь вот на работе будет как сонная муха.

Подошел покупатель, и Антонина Степановна отвела от Симы раздраженные глаза.

Сима высокая, с белокурыми косами. Она двигается за прилавком горделиво, точно хвастается собой. И хотя против прилавка хлопают двери и Симу обдают волны весеннего холодка, она не кутается в фуфайку, как Антонина Степановна.

Смешно: надела толстую фуфайку да еще повязала поясницу пуховой шалью и в валенки нарядилась. Симочка с удовольствием глянула на свои маленькие стройные ноги в лаковых туфлях, провела по икрам рукой, проверяя, плотно ли облегают чулки, заглянула в трюмо, которое стояло напротив, рядом с дверями. В нем отразилась вся Симочка в пестром модном платьице. Она улыбнулась и подмигнула сама себе.

Подошел красивый мужчина в шляпе и в широком сером пальто. Сима торопливо поправила платье. Он стал рассматривать туфли. Потом заговорили о пустяках.

Антонина Степановна сердито взглядывала на Симу, ловила отдельные слова. Вертушка, болтает во время работы бог знает что! Молодежь обыкновенно подходит к Симе — это уже давно замечает Антонина Степановна. Глупцы, да разве эта трясогузка понимает что-нибудь в обуви! Что она может посоветовать?

К Антонине Степановне подходит старик, одетый, несмотря на весну, в полушубок. Лицо его колючее от седой длинной щетины, а выцветшие глаза смотрят с подозрением. Рядом с ним топчется неуклюжий парень лет шестнадцати, толстощекий, с черным пушком на губе.

— А ну-ка, барышня, дайте мне вон те ботинки, сорок второй размер… Сыну вот…

Сын вспыхивает, щеки его становятся свекольными. Он не знает, куда деть большие красные руки.

Антонина Степановна, посматривая на старика опытным глазом, уже заранее знает, что он будет говорить и делать.

Он с трудом просунул заскорузлую руку в ботинок и принялся ощупывать стельку, потом начал гнуть подошву, щелкать по ней, подозрительно исследовать швы.

«Видно, копейка в жизни доставалась ему нелегко», — подумала Антонина Степановна.

А старик между тем жаловался:

— Обувь на парне прямо горит. По сторонам глазеет, ворон считает, а ноги по земле волочит, будто отсохли. Этак никакой обуви не напасешься.

Парень снова покраснел до корней волос.

— Берите, папаша, жалеть не будете, ботинки хорошие.

— Кто их знает, какие они, — забормотал старик. — А ну-ка, давай примерь. Чего нос-то в сторону воротишь?

У парня лоб вспотел. Он покосился на Симу, а затем сел в кресло и сдернул сапог.

К Симе подбежала Ниночка, продавец из отдела парфюмерии, полная, с капризным и насмешливым лицом.

— Сима! — Нина облокотилась на прилавок. — Что это за мужчина такой интересный подходил к тебе?

— Да кто его знает, много их тут болтается.

— Симка, ты от Юрия письма получаешь?

— Получаю, а что?

— Когда же ты поедешь к нему?

Тут подошли две женщины, и одна из них, с пышными седыми волосами и в очках, попросила:

— Деточка, покажите мне вон те желтые туфли на низком каблуке.

Сима даже не взглянула ей в лицо, сунула на прилавок туфли — и опять к Нине:

— Понимаешь, он почему-то тянет! — и принялась что-то шептать.

— А на размер меньше есть? — спросила седая женщина, но Сима не ответила, продолжая свой рассказ.

— Я спрашиваю, на размер меньше есть? — уже громче произнесла женщина.

— Нет, — буркнула под нос Сима и опять зашептала: — Понимаешь, он мне пишет: «Квартиры еще нет». То да се, пятое да десятое…