Давно уже так, совсем по-молодому, не волновалось сердце у Антонины Степановны. Старомодная зеленая шляпка сползла на затылок, глаза разгорелись. «Ах, господи, как все-таки хорошо на свете!» — подумала она и улыбнулась пробежавшей по лужам девочке.

Войдя в универмаг, она увидела новый номер стенной газеты. О ней часто писали как о лучшей продавщице. Антонина Степановна очень гордилась этим и после таких заметок чувствовала себя нужной людям. Но сегодня ей сразу же бросилась в глаза карикатура: Антонина Степановна болтала с Симой и подавала покупателю два левых ботинка. Внизу подпись: «Образцовое обслуживание».

Все на земле померкло.

Уши Антонины Степановны сделались алыми. Она шла в свой отдел, и ей казалось, что все продавцы смотрят на нее насмешливыми глазами. Чувствуя слабость в ногах, она заняла место за прилавком, даже не взглянув на Симу.

Торговля до перерыва шла вяло, покупатели проходили мимо. Сима лукаво смотрела на платок Антонины Степановны и раза два бегала в отдел головных уборов. Антонина Степановна видела из-за реденькой толпы, как она отвратительно кокетничала с Гречихиным, а тот противно улыбался. Улыбка на его лице не вспыхивала, а расплывалась, как жирное пятно.

А в обеденный перерыв Гречихин сам подошел к Симе. Антонине Степановне почудилось, что он шел по паркету не как обычно, а противно семеня, точно козел. Во рту дымилась дорогая папироса, хотя он никогда не курил, а в лихо отставленной руке краснел и серебрился пучок распустившейся вербы. Все это было неестественно и никак не вязалось с солидным и степенным Гречихиным. Он галантно поклонился Антонине Степановне, но вербу поднес Симе, и девчонка торжествующе засмеялась.

— Пойдемте сегодня в кино? — предложила Сима.

— О, с пребольшим удовольствием!

Перед глазами Антонины Степановны поплыли оранжевые круги, но она рылась в обуви, деловито перекладывала коробки с места на место и всей душой ненавидела сейчас обоих, с горечью чувствуя свое бессилие.

На другой день она пришла в старой фуфайке, без платочка с голубыми ушками, и опять поясницу окутывала шаль.

Сима первая тихо и мягко поздоровалась:

— Доброе утро, Антонина Степановна.

— Доброе утро. — Антонина Степановна посмотрела на нее внимательно. Сима читала письмо, и веки ее были красные.

В этот день в продажу поступила партия мужских и дамских сандалет. Они были недорогие, красивые. К прилавку вытянулась очередь. Стоял шум и крик.

Антонина Степановна сначала работала хмуро и молчаливо, а потом оживилась. Она с удовольствием оглядела толпящийся народ и мстительно подумала: «Ничего, пускай продергивают в газете, пускай! Все равно лучше меня никто в универмаге не работает!» Антонина Степановна была тщеславной и не могла сносить соперничества. За работой других продавцов она следила ревниво.

Перед ней мелькали разгоряченные лица, тянулось много рук, несколько голосов кричало:

— Выпишите мне!

— Моя очередь! Мне!

И Антонина Степановна с профессиональной ловкостью и даже красотой в движениях раскрывала коробки, стремительно, но мягко клала сандалеты перед покупателем, мгновенно укладывала обратно в коробку, выписывала чек и командовала:

— Следующий!

Она гордилась мастерством и торжествующе поглядывала на Симу, которая долго возилась с каждым покупателем, неуклюже копалась в груде обуви. Это глазки строить легко, а ты вот покажи работу!

Антонина Степановна точно стала выше, моложе. Иногда она строго кричала:

— Товарищи, ну что вы жмете друг друга, не понимаю! На всех же хватит!

И действительно, стихали. Ее побаивались. В очереди говорили:

— Молодец, в руках все горит!

А сердце ее не покидала тревога. Как же дальше-то жить? Невозможно больше входить в эту пустую комнату с консервной банкой на столе.

Думая, она продолжала работу:

— Вам какой размер?

— Тридцать девятый, пожалуйста.

Сандалеты появились на прилавке.

— Выписывать?

— Да, да!

И Антонина Степановна выписывала чек.

Будь проклята война! Разве мало их, таких вдов-то, неустроенных, постаревших, одиноких? Кто знает об их думах в пустых комнатах?

— Сороковой размер есть?

— Уже кончился. Возьмите сорок первый.

Да за что же винить Гречихина? Что она может дать ему?

— Выпишите мне эту пару.

Руки выписывали чеки, рылись в коробках.

— Товарищи, — осиливая шум, крикнула Антонина Степановна, — тридцать девятый размер кончился! Кто следующий?

Жизнь трудная, запутанная. Легко ли устроить ее? Бывают непоправимые положения. Так все непоправимо у нее. И Антонина Степановна тоскливо вздыхает.

— Да вы не сердитесь, золотко, — принялась оправдываться старая женщина в клетчатом пальто, — я ведь роюсь не от каприза, а нога у сына ранена, так я выбираю туфли пошире…

— Нет, нет, я ничего, — ответила Антонина Степановна, — пожалуйста, выбирайте!

— А я вот эти возьму! — крикнула девушка с мальчишеской челкой.

— Бери, бери, детка, — смеялась Антонина Степановна, — когда же и пофорсить, как не сейчас! Молодая, невеста. Танцуй себе. Хорошо это.

Ну почему у нее нет детей? Пускай трудно, зато это жизнь. В доме смех, крик.

Сбоку пробиралась соседка, за ней другая, шептали:

— Тоня, выпиши нам!

Антонина Степановна хмурилась. Она терпеть не могла, когда лезли вот так.

— Становитесь в очередь. Стоят же люди, а вы чем лучше их?

И возмущенные соседки еще раз убеждались, что у этой гордячки невыносимый характер.

— Не выписывайте этому гражданину!

— Он без очереди!

— Вы куда лезете! Безобразие!

Было душно, от шума разболелась голова. Антонина Степановна побледнела и вытерла платком лоб.

Вплотную к прилавку стояли, должно быть, брат и сестра, рыжие, красивые, похожие друг на друга. Они взволновались:

— Вам плохо? Что с вами?

— Нет, это так… ничего… — заставила себя улыбнуться Антонина Степановна, но улыбка получилась жалкая.

— Душно. Может быть, вам лимонаду принести?

— Нет, что вы, спасибо, — с благодарностью в глазах проговорила она, — вам какие туфли?

Только вот им она и нужна. К ней тянулись десятки рук.

— Немножко потише, товарищи, — попросила Антонина Степановна.

И все стихли, увидев на ее улыбающемся лице тоскливые глаза…

«Ну, слава богу, теперь многие на лето обеспечены обувью», — подумала Антонина Степановна, выходя из универмага. Ноги гудели. Проваливаясь в раскисшем снегу, дошла до сквера. Следы сразу же заливала вода. Пахло талым снегом. Вдали, на красной полосе заката, черные березы, низко кланяясь, простирали по ветру, как по воде, гибкие ветви и становились однобокими, горбатыми.

Внезапно Антонина Степановна увидела в боковой аллее Симу. Та сидела на скамейке ссутулившись, и плечи ее вздрагивали. Антонина Степановна остановилась нерешительно, а потом тихо подошла. Сима плакала неутешно, по-детски.

— Что с вами, Симочка? — подсела она.

Сима вздрогнула, повернулась и вдруг обхватила Антонину Степановну за плечи и уткнулась ей в грудь. Вязаная алая шапочка скатилась по спине на скамью, косы свесились почти до лужицы.

— Ну, успокойтесь, расскажите, что случилось?

Такого голоса у Антонины Степановны Сима еще не слыхала.

Вытирая нос и лицо прозрачным платочком, она рассказала историю, древнюю, как мир. Два года дружила с одним студентом, Юрием, любила его, первый раз любила. Они хотели пожениться, когда он окончит техникум. И вот он окончил и уехал на работу в Канск. Договорились, что все устроит с квартирой, а весной Сима приедет к нему. Она всегда любила его, ждала, а что часто ходила на танцы, так это просто так. И покупателям иногда грубила, и Антонине Степановне дерзила — тоже так… Не хотела совсем, не со зла, а так, неизвестно почему. И с Гречихиным пошутила нехорошо, глупо. А он, он очень хорошо отзывался об Антонине Степановне, очень даже хорошо, все расспрашивал. И вот узнает она, Сима, через подруг, что месяц назад Юрий женился в Канске. И так тяжело, так горько стало! Не хочется жить. Теперь уж вся жизнь ее испорчена. А она, Антонина Степановна, добрая. Это Сима поняла только сейчас. Никогда больше не будет между ними недоразумений. Они будут работать дружно, потому что теперь для нее, Симы, ничего нет, кроме работы.