Ночь летела сквозь звездные джунгли, где мчались Гончие Псы, бродили Медведицы и сушились у мировой пропасти Волосы Вероники… Как чудесно пахнут волосы Секки! Знойным ветром зрелости, цветами шиповника, овечьим молоком.

Собаки молчат. Рабочие не возвращались, загуляли.

Звездный баран благополучно миновал ярлыгу, торчащую в снегу, ярлыгу Муратова.

— Они вернулись с руном, и все? — спросила Секки.

И пока не вспугнута зарей мировая дремота созвездий, чабан рассказывает дальше.

В старинном золоте легенды о Ясоне отчеканено следующее:

И добытое руно не принесет счастья героям. Будут изгнаны они из родной страны. Пройдет молодость. Погаснут чары великой любви, которая помогала Ясону в борьбе.

Охладеет Ясон к Медее, волшебной внучке Солнца. Задумает жениться на другой. С той же силой, с какой Медея любила Ясона, она возненавидит его. В ярости мщения погубит невесту мужа, отца невесты и своих детей. Даже трупы детей не оставит Ясону и скроется на колеснице, запряженной драконами.

Безрадостна будет старость аргонавта. Нигде не найдет он уюта своему сердцу. Отвергнутый всеми, придет он однажды на берег моря, где песок заносит корабль его молодости — Арго Крылатый. Усталость свалит Ясона. Ляжет он в тени корабля и уснет под ласковый лепет волн. Обрушится ветхая корма и похоронит под обломками некогда славного капитана.

— Несчастная, — прошептала Секки. — Какие вы, мужики, коварные! Так и ты бросишь меня…

— Теперь все изменилось. Когда я пойду на пенсию, Мухадин уже полетит за новым руном к звездам. Тогда новые миры будут называться не созвездиями Атомной Войны, а созвездиями Молота, Зари, Ярлыги…

— Ты такой грамотный, — терлась она лбом о его щеку, — разве я пара тебе?

Саид не успел ответить — собаки встали, подняли уши, послышался конский топот. Секки скрылась. Саид держал собак. Было одиннадцать часов. Подъехал Маркелия.

— Не спишь? Вот хорошо, поговорить надо. Рабочие напились в поселке, бузят, я следил за ними, услыхал, хотят ночью увезти Секки в аул. Что делать будем?

— Не знаю, — признался Саид после долгого молчания.

— Эх, мужчина! Защитить женщину не можешь! Пускай она едет со мной, спрячу на кошаре тайно от бригады и жены. Пока ночь, а ты думай и придумай, что делать. Сейчас они никого не трогают, арестовать их нельзя, а потом поздно будет. Вернутся они — ты будешь дома, а ее нет, пусть поищут!

— Спасибо, Георгий… Делай так…

Вызвали Секки, сказали. Она собралась быстро. Маркелия отвернулся. Жгучая ласка упала из терпеливых сиреневых глаз, покатилась по разом зацветающей степи. Они поцеловались — вот и продолжилась их легенда. Секки распахнула рваное плюшевое пальто, протянула Саиду башлык:

— Возьми, а то холодно в степи.

— Ты соображаешь, что говоришь? Твоя мать сказала, кому отдать? Космонавту!

— Она сказала — главному джигиту.

— Космонавт и есть главный! Завтра поеду в город, пошлю дяде, пусть передаст… Георгий, я поеду, решу с отарой в совхозе, смотри, пожалуйста, беспокоиться буду.

— Скорее возвращайся и решай. Ну, поехали!

Секки ловко вскочила на круп коня. Саид долго смотрел им вслед, и они растаяли в звездном мраке.

Перед утром валил снег. Было светло, а бригада не вставала — делать нечего. Саид знал, что проснулись все, но молчат, думают под одеялами. Торопливо вскочил, одевается, будто его ждет отара.

— Эй, Рая, почему не топишь? Голодовку, что ли, объявила?

Разият молча встала, неохотно разжигает камыш.

— Проклятая жизнь! — затягивается цигаркой под тулупом Али. — Ни днем, ни ночью покоя нет!

— Какой ночь, слушай! Утро уже! — бодрится Саид, сглаживая русский язык акцентом, чтобы быть ближе к горцу Али.

— Расчет, товарищ начальник! — смеется глазами Сафар: он рад, что вернется в город.

— Лучше на рудниках Эльбруса сдохну! — ругается Али. — Там родился, там и кости положу!

Старший помалкивает. Он знает: Каспий и Эльбрус — пастухи-одногодки. Пусть прикаспийские степи горьки, как полынь. Пусть у них расформировали отару. Море, лежащее близко, задолго до рассвета начало свою работу. Синий косматый старец погнал свои отары к береговым сланцам. Недвижны только глубины его сердца. Там старый ревнивец играет кудрями молодой казачки, которую подарил ему сын Эльбруса, Терек.

Али вышел из домика, тут же вернулся, схватил двустволку и умчался. За стеной грянул выстрел, другой. Вернулся Али с убитым сайгаком.

Саид промолчал — охота запрещена, лицензии на отстрел они израсходовали. Сам снял шкуру — Али снимал плохо, заливал кровью. Похвалил меткий выстрел брата.

Мухадин скакал по полу в настоящем седле. В руках камышинка-ярлыга. Овцы — кусочки кизяка. Предводительствует голова убитого козла.

— Вещи уложила? — спросил Али жену по-балкарски. Обычно они говорили по-русски.

— Как он скажет, — показала Разият на старшего.

— Что он бог и царь, что ли? — буркнул Али. — Теперь равноправие, даже ты, женщина, имеешь голос.

— Я думал ночью, — сказал Саид. — Останемся. Сейчас поеду в райком, в крайком, в ЦК напишу — отару отдадут. Мы чабаны. Обязательство выполним. Режьте пока камыш. Другим говорите, что уедем, так лучше будет.

Пожилой рабочий совершил намаз у колодца, помолился и, страдальчески морщась от язвы желудка, пришел к чабанам.

— Загуляли наши ребята в воскресенье и Секки, должно быть, с ними.

— Наверное, — поддакнул Саид, радуясь, что она скрылась незаметно.

— Когда уходить будете? — спросил рабочий.

— Вот иду узнать, — ответил Саид.

— Комнату вашу займу тогда.

Разият с ненавистью гремела посудой на печке.

— Большой папка! — закричал Мухадин. — Привези мне из города больших овец и палку. Какая это ярлыга? Камыш!

— Овец в городе нет, — словно взрослого, убеждает чабан племянника. — Ну, смотрите тут. Пойду. Патроны берегите. Всех сайгаков не перестреляешь! Голову надо иметь! Полон вагон мяса у нас! Сахару купите, картошки и другой хабур-чабур. Денег я займу у Агаханова, обещал вчера.

Бригада стояла на пороге, ощущая тоскливое желание побежать за своим отцом, хозяином, добытчиком. Саид шел не оглядываясь, обходя длинные полыньи с быстро текущей водой.

Порошил снежок. Было в нем что-то уже весеннее.

Собаки долго бежали за хозяином. Потом вернулись на кошару. Легли у ворот пустого база, словно охраняя отару от волков и прочих напастей.

Директор совхоза болел. Парторг был в отпуске. В райкоме Саида направили в территориальное управление: там, мол, вся власть. Попал к главному зоотехнику управления. Тот послал чабана к главному зоотехнику совхоза. Пока снова добрался до совхоза — тридцать километров, — рабочий день кончился.

Морозный закат обжигал мохнатые провода, деревья, двенадцатиэтажные элеваторы, похожие на высотные здания в степи. Редкие прохожие спешили по домам — к теплу, ужину, детям.

Саид нашел сельскую гостиницу — купеческий дом из желтого кирпича. Места не дали. Держали бронь для более важных лиц — для сельских спортсменов. Долго стоял на крыльце и совсем не был похож на того бронзового чабана с бронзовой ярлыгой, идущего за звездной отарой добывать нам, людям, золотое руно. Сейчас он казался невысоким, жалким, ни ярлыги, ни собак не было. Вышла дежурная, сочувственно сказала:

— Вот адрес, где пускают ночевать, плата такая же. Улица Месячная, двадцать три, за углом шестой дом.

Месячная улица и впрямь освещена месяцем. Ставни закрыты на болты. Ворота приперты кольями. На разные голоса воют мелкие собаки. Скрипит под валенками стеклянный снег.

Постучал. Хозяйка молилась. Долго стоял во дворе рядом с прыгающим на цепи кобелем. Наконец впустили. Две комнатенки битком набиты постояльцами. Кровати заняты все. Саида положили на полу. Прикрылся пропахшим детским одеяльцем.

Чуть свет встал, умылся из кружки, отдал полтинник за ночлег и пошел в контору совхоза. Утро только синело. Часа два ждал начала работы.