Молодой жрец, следивший за ней во время купания, уверял, что рабыня уплыла в открытое море, и предположил, что она не захотела жить, лишившись господина.

Этому не верили. Рабыня не может желать смерти, ибо давно мертва.

Многих поражало сходство лиц Электры и Афины.

Жрецы открыли ворота славы Фидия. Всюду было объявлено имя создателя акропольских статуй.

И благодарные художнику граждане говорили:

— Электра была не женщиной, а музой, посланной Фидию свыше. Теперь она вернулась в олимпийский сонм.

Алигьери Данте возвращался с партийного собрания.

Спит его родина, двуликая Флоренция. Посредничая в торговле, она быстро позолотила рыцарскую готику Запада, а с блеском восточного серебра, тканей, камней приобрела угодливость и хитрость служанки.

Мраморные дворцы, просторные дома торговых и промысловых компаний, средневековые замки насильно переселенных в города феодалов-грандов — и тесные лачуги ремесленников, подмастерьев, тощего цехового плебса.

Орлиное лицо гвельфов — сторонников папской власти, и мрачный лик гибеллинов — обломков дворянских родов, воюющих за власть германских императоров в Италии.

Гибеллины еще прочно сидели в Милане. А в городах-коммунах Пизе, Тоскане, Флоренции победили «капитаны народа», гвельфы — мастера, торговцы, ростовщики. Они изгнали гибеллинов. Но победа выела им сердце. В борьбе за власть гвельфы раскололись на черных и белых. Постепенно черные заняли место гибеллинов.

Данте, двадцатипятилетний потомок крестоносцев, сын старшины цеха фармацевтов, солдат в войне Флоренции и Генуи, посол республики в Ватикане, самый блистательный поэт из молодых, стал лидером белых.

Ненавидя и папский престол и копья интервентов, белые отстаивали свободу коммун и требовали независимости Венеции — родины банкирских домов.

Черные готовились резать белых.

Надо скрыться. Подальше. Хоть в ад. Чтобы не прекратить борьбу. Меч отточен — легкое перо деревенского гуся.

Для начала в ад он поместит и своих политических противников. Сам пойдет дальше — на высочайшие вершины духа. Посещение загробного мира давно привлекает его. Теперь ясна цель путешествия в края отошедших богов и героев: чтобы с точки зрения своей партии судить поколение, наполняя ад двурушниками.

Иного применения искусства Алигьери не знает. Еще в детстве он сочинял терцины против уличных мальчишек, сражающихся с ним камнями и гнилыми персиками. Его первые сонеты преследовали сугубо определенную цель: добиться любви дочери соседа Портинари — сказывался новый, деловой, буржуазный дух эпохи.

Ярой, откровенной партийности его научили Гомер и церковь. Грек прямо чернил дезертира Терсита, буйных женихов Пенелопы и идеализировал богоравного царя Одиссея, который не всегда был справедлив и добр. Отцы церкви, святые основатели монашеских орденов, участники Крестовых походов Доминик и Франциск не допускали и тайного сомнения в правде их учений.

Провансальскую, рыцарскую лирику флорентийцы переплавили в «сладчайший новый стиль». В любовной поэзии главными стали Донна Философия и Прекрасная Дама. Любовь служила добродетели и познанию божественных истин.

Гегель Средневековья, отец схоластики Фома Аквинский учил о трех видах любви: низменной — любовь камня и земли, чувственной — грубое тяготение полов и разумной — любовь людей к богу и бога к людям, любовь-причина создания мира.

Сладчайшие поэты преобразовали учение святого — чувственное они поднимали до разумной, божественной любви.

Данте превосходил всех в сладчайшем стиле, но случалось ему превосходить и святого Фому в мистике и схоластике.

Спит жирная и тощая Флоренция. Спят черные и не знают, что он переселил их туда, где вечен скрежет зубовный.

Бесшумно струятся воды сонного Стикса. В серном тумане плавают тени его врагов.

Он превысил полномочия бога — бог судит умерших, а он живых послал вертеть адские жернова. Это смелость любимого сына. Он предан небесному отцу и завидует славе предков, добывающих гроб господен.

По утрам в дымке пламенной зари он различает потный лик страдающего Христа. Вечерами, опуская глаза долу, видит лохмотья нищих и пурпур народных капитанов, скрывающих жирные животы просторными одеждами. Но сказано: блаженны нищие, ибо они наследуют царство божие… Легче верблюду пройти через игольное ушко, нежели богатому в рай…

По ту сторону мира он встретит любимых греческих богов и героев, поверженных Христом, и певца героев Гомера. Его придется также поместить в ад как язычника. Бедный грешник! Его вина в том, что он жил раньше Христа!

Однако поэт волен в движениях пера — и он определит Гомера, возможно, в чистилище, противореча церкви. В рай, конечно, нельзя — Данте истый христианин.

Вожатым он возьмет Вергилия, но лишь до рая — римлянин тоже не крещен. А лучезарной звездой, зовущей на вершины, будет сиять незакатная Богородица, Мадонна.

На груди он носит медальон с ниткой из одежды Марии. А черные приписывают ему знакомство с нечистой силой, считают чернокнижником, беседующим по ночам с дьяволом. Что ж, вот он и потащит вождей черных в преисподнюю.

С утра напишет речь против папской энциклики. Пусть папа попирает надушенной сандалией опозоренный Рим и не вмешивается в жизнь свободных городов! Но он еще не выпил всю чашу тяжелой ночи.

Не все спали во Флоренции. В доме соседа Данте зажжены огни, слышна музыка. Поэт ускорил шаги. Почему в столь поздний час здесь веселье? Может, случилось несчастье и музыка эта врачебная? Только бы не с Беатриче!

У ворот стоял незнакомый лакей, освещенный горящей в черепках смолой. Увидев Данте, он зачерпнул ковшом вино из бочонка и протянул поэту:

— Прохожий, кто бы ты ни был, выпей за счастье моего господина — он женится на синьорине Портинари!

Алигьери выпил ковш до дна.

Беатриче выдают замуж. Отец Данте не хотел родниться с менее знатными, чем они сами, соседями. Отец Беатриче считал поэтов мошенниками, с ветром в голове. Да и Беатриче только в ранней юности смотрела на стихи с радостью и волнением, а теперь как на праздную забаву.

Сердце, еще слишком греческое, языческое, требовало вмешательства клинков. Разум говорил о христианском смирении. Вместе с этим поэт испытал странное чувство радости и облегчения. Холодок волчьей свободы тронул его нос. С девяти лет любит он Беатриче. Девятилетняя разлука только возвысила любовь. Но христианский аскет нуждается в подтверждении истины о необходимости страдания. Надо страшиться земного счастья, чтобы не потерять вечное — в кругу славы господней.

Будучи поэтом, он видел не то, что есть, а что быть должно. И он поместил Беатриче, по примеру суда над черными, в райских кущах. Пусть дочь Портинари блаженствует в теплой тине семейного довольства. Беатриче-мадонна вознеслась в ангелы для жизни непреходящей. В детстве она была резвой толстухой с маслеными волосами и губами, как надкушенный гранат. В юности — постная синеглазая страдалица с бледным пучком тонких волос. Теперь поэт добавил слез и сини в глаза Беатриче и воздушного солнца в волосы, чтобы светился нимб. Образ любимой, очищенный от житейской скверны, стал идеальным, ибо поэты не довольствуются сущим, ищут путей ввысь и в даль — к любви, к богу.

Возвращаясь однажды с тайного собрания белых, Алигьери встретил незнакомого старика знатного вида. Остановив поэта, старик сказал:

— Тебе не следует ходить на эти сборища. Теперь, когда она вознеслась в горние, ничто не мешает тебе прославить любовь. Ты обручен с небесной невестой…

Изумленный Данте впитывал музыку слов — как узнал старик, что он вознес Беатриче в блаженные селенья? Когда он очнулся, старик уже был далеко. Под бархатным плащом незнакомца топорщился меч, открывая сутану папского легата.

И поэт поместил возлюбленную у самого престола Богоматери — высшая мечта смертных.

Судьбу Алигьери и Беатриче решали не они сами. Но поэт чувствовал и свою вину. Политическая борьба, пришедшая на смену честным рыцарским турнирам, осмысление мира, бог, творчество сильно отдалили его от синеглазой. Он шел между двух огней. Бог требовал душу целиком. Народ нуждался в его душе не менее бога. А еще требовали неустанных жертв Аполлон и Афина — боги муз и мудрости. Беатриче не оставалось ничего. Добиваясь свободы Венеции, поэт забывал присылать девушке цветы. Лунными, томительными для юных флорентиек вечерами он уединялся в библиотеке, а сонеты посвящал всевышнему. Беатриче не роптала. Говорили, что она упала в обморок, когда кардинал соединил ее брачными узами. По другим словам, брак Беатриче был счастливейшим в Италии.