— О чем она говорит? — спросил мой Брат.

Дедушка с раздражением пожал плечами.

— О боге, — ответила моя Мать. — Кроличий бог живет на луне и наблюдает за ними.

Брат зарычал и припал к земле, как будто он боялся того, чего не мог понять, с чем не мог бороться. Холодный ветер взъерошил мою мокрую шерсть. Жизнь была для нас, лис, вещью практической: кто такой бог? Я никогда не нюхала его.

Мать продолжала:

— Кого видят кролики, когда умирают? Своего бога. У тануки-барсуков есть свой бог. Есть он и у мышей. У волов. У людей. У птиц нет. У кошек? Кто знает?

Я не могла ничего поделать — у меня на спине шерсть становилась дыбом. Я прижала уши к голове.

— А у лис?

— Нет никаких богов, — резко сказал Дедушка, заставив Мать замолчать.

Я всю ночь не могла согреться.

За оградой возвышалась гора, покрытая соснами и увитыми плющом кипарисами. Когда мы с братом учились охотиться, мы бродили по оленьим тропам и ловили маленьких кроликов.

С другой стороны сада, за поваленными воротами, были рисовые поля. Люди все время суетились там. Они делали небольшие углубления в грязи, смешивали навоз с водой и поливали склизкую землю. Однажды они изменили течение ручья, чтобы он тек по полям, превращая их в неглубокие озера. Комары и москиты тучами вились над полями. Я любила смотреть, как соловьи и яркие, словно покрытые эмалью, стрекозы ловят насекомых: в этом для меня было больше смысла, чем в действиях людей, которые я никак не могла понять. Если видишь жертву, ее нужно просто поймать. Зачем что-то еще?

За оградой из сосновых стволов, на другом склоне горы, стояли маленькие домики. Они были ниже и меньше, чем дома в саду. Это были жилища крестьян. Я редко видела их. Чаще чувствовала: эти здания пахли горящим деревом, испражнениями, домашней птицей и рогатым скотом. Люди тоже пахли. Иногда ночью, когда тусклые огни в их домах распространяли жирный запах и мерцали, как болотный газ, мы с братом прокрадывались к росшим у самых домов кустам. Изнутри постоянно слышались низкие бормочущие звуки, как журчание воды, или резкие и высокие, как крик птицы.

— Что это за шум? — чуть слышно выдохнул мой брат. — Это люди издают его?

— Похоже на лай.

— Нет, они все вместе, дома. Зачем им лаять? — спросил он.

— Может, они как собаки и лают от нечего делать? — Глупо было спрашивать: он знал не больше, чем я. — Давай заползем под пол, может, нам удастся услышать еще чего-нибудь.

Мой Брат выгнул спину и прижал уши.

— Дедушка говорит, что они опасны.

— Он старый. Может быть, его пугает то, чего мы не должны бояться.

— Да, но он такой мудрый…

— Но его здесь нет. Я больше и сильнее тебя, и я говорю, что мы можем идти.

Мой брат помотал головой, как будто хотел стряхнуть налипшую на морду паутину.

— Нет. Нет.

Он повернулся и убежал.

Я пригнулась и поползла под дом, но ничего не услышала. Когда я вернулась домой, Дедушка почувствовал исходящий от меня запах людей и укусил меня за загривок. Может быть, он и старый, но он был главой нашей семьи.

С тех пор я стала подползать к домам людей против ветра.

Такой была наша жизнь. Постепенно мы с Братом стали хорошими охотниками. Я исследовала сад, лес и поля. Я узнала много полезных запахов. Запах помета кролика, яиц из кладки, отметок тануки-барсуков и волков (хотя мы никогда не видели ни одного из них — они жили в лесу и, как говорил Дедушка, выходили только тогда, когда им не хватало пищи). Я убила и съела одного из котят черно-белой пятнистой кошки. Маленький вонючий комок шерсти с полупереваренной мышью внутри, он не стоил затраченных на него усилий. Моего брата ужалила оса, когда он был в заброшенном доме и обновлял свои отметки. Он болел целый день и ночь.

Когда мне удавалось, я наблюдала за людьми, но с меньшим интересом, чем за утками в ручье или за кроликами, которые щипали траву у лунного камня. Последние хотя бы были съедобными. Заброшенные дома и веранды, сараи, заборы и сады имения не имели для нас с братом большого значения: они были так же неизменны, как камни в лесу.

Я на все смотрела, все нюхала, все помечала. Я тогда мало думала. Наступила весна, я выросла. Но я все еще была лисой. Ничего не менялось.

2. Дневник Шикуджо

Моему мужу не повезло на новогодних назначениях. Ему не нашлось места в придворных списках — даже позорной должности управляющего провинцией. Разумеется, он был удивлен: у него превосходная семья, которую очень ценил бывший император (пусть не теперешний, но все же). Я не могу поверить, чтобы он помешал кому-нибудь при дворе. Я знаю — это случилось не из-за политических мотивов, а из-за простой небрежности. Я думаю, свою роль тут сыграли и его недовольство собой, и постоянная грусть. Когда два человека претендуют на один пост, вряд ли предпочтут того, кто не может справиться со своими собственными несчастьями, жалеет себя и мечтает уйти в монастырь. Мой муж не умеет скрывать свои чувства — они тут же становятся известны и его коллегам, и главным при дворе.

Необычной была реакция моего мужа. Другие мужчины остались в столице готовиться к осенним или даже к следующим, новогодним назначениям. Вместо этого он решил уехать в поместье в горах провинции Хида, которое досталось ему от отца. Он не настаивал на том, чтобы я (или наш сын) поехала с ним, хотя, конечно, так было положено. В ту весеннюю ночь, когда он мне сказал об этом, я ничего ему не ответила. Наш сын спал между нами на соломенной циновке, я смотрела на первые цветки вишен, бледно светящиеся в темноте, как снег в холодном свете луны.

— Ты расстроена? — спросил он меня.

Хорошая жена никогда не бывает расстроена. Она всегда должна быть спокойна. Я же была расстроена и обеспокоена. А хороший муж никогда не должен ставить свою жену в такое затруднительное положение.

— Конечно, нет, — ответила я.

Его несчастье влияет на нас обоих.

3. Дневник Кицунэ

Это было время, когда люди пересаживают ростки риса на заболоченные поля. Я слышала, как они ходили туда-сюда мимо разрушенных ворот, плескались в воде, доходившей мне до живота, и гавкали друг на друга. Воздух был холодным и влажным. Пахло мокрой грязью и цветками вишни. Мой Брат и Мать спали в норе. Я лежала около одной из опор, Дедушка — позади меня. Комар укусил меня за нос. Я фыркнула и почесалась.

— Послушай! — Мой Дедушка вскочил на ноги и стал пристально вглядываться вдаль, за поля.

— Что?

Людское гавканье вдруг стало громче. Но это могло быть из-за чего угодно. Такое случалось каждый день.

— Лошади. Волы. Телеги, — сказал Дедушка.

Я понятия не имела, что такое лошадь. И ничего не видела — только деревья, пруды и траву в саду. Я напряглась, чтобы расслышать хоть что-то сквозь гул людских голосов. Одно, затем несколько животных пронеслись по грязной дороге вдоль забора. Их копыта стучали так же сильно, как и у волов, а рысь была так же изящна, как у оленей. Грохотали телеги. Люди гавкали все громче.

— Что это значит? — спросила я.

— Самое ужасное, что только могло случиться, — сказал Дедушка. — Люди. Оставайся здесь, — сказал он и скрылся в густой траве.

Сзади Брат высунул голову из норы.

— Что?..

— Оставайся здесь! — зарычала я, подражая Дедушке.

Я догнала Деда, когда он пробирался через пруды к воротам. Он увидел меня, оскалил зубы и прижал уши к голове, выражая свое неодобрение. Я была напугана, но тоже прижала уши и побежала дальше.

Два огромных раскидистых биноки-кедра со склоненными до земли ветвями прикрывали упавшие ворота. Мы прижались к земле, подползли под ветки и притаились.

Лошадь оказалась намного симпатичнее, чем звучала: помесь вола и оленя. Она пахла потом, травой и была желто-оранжевого цвета, как хурма. Остальные лошади бежали за ней, и люди, сидевшие на них, гавкали на крестьян, которые продолжали возиться на затопленных рисовых полях. Я не могла отвести взгляд от желтой лошади и ее всадника.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: