— А вот вы, например, товарищ инструктор, испытывали когда-нибудь страх? — спросил Трубицына один из курсантов.

— Инстинкт самосохранения, — спокойно ответил тот, — присущ каждому здоровому человеку. Все дело в умении перед лицом опасности загнать его куда-то в глубину и разумно действовать. С годами это входит в привычку. Подвиг же требует не только мужества, а и расчета, умения и мастерства. Только тогда человек сможет совершить бесстрашный поступок, я уж не говорю о подвиге, когда он делает это с полным сознанием всех последствий. Слепой порыв — это истерика, а не подвиг.

Зимой 1933 года вся семья Гастелло, кроме Николая и Ани, собралась в Хлебникове. Приехал из Мурома Виктор и стал работать на одном заводе с Ниной. Николай писал редко, главным образом поздравлял с праздниками или в ответ на тревожное письмо Нины присылал коротенькую телеграмму: «Жив-здоров». Ане в Ленинград он писал чаще, и каждый раз, получив от него письмо, она сразу же писала родителям: «Получила от Коли письмо. Он пишет…»

Однажды Гастелло получили письмо из Ленинграда: «Добрый день, все, — писала Аня. — Разрешите мне вас всех поздравить с нашей общей радостью. Вчера я получила письмо от Коли, где он пишет, что 17-го ноября кончил благополучно и успешно. 15-го декабря будет выпуск. А когда его увидим, не пишет. Вчера я его поздравила телеграммой и хочу порадовать вас. Скоро будем опять вместе. 23/XI 33. Ваша Анна».

Инспектор Тюрин сдержал свое слово. По его рекомендации Николая направили в 21-ю тяжелобомбардировочную бригаду в Ростов-на-Дону. Первого февраля ему надо было явиться в часть, а до этого он имел возможность съездить домой в отпуск.

Прибыл Николай под самый Новый год. За несколько дней до него приехала из Ленинграда Аня. Нина и Виктор ездили ее встречать. В Хлебниково приехали веселые, разрумяненные морозом. Все москвичи получили подарки из Питера, но самый главный подарок был у нее аккуратно завернут в стеганое одеяльце — это был маленький Виктор Николаевич Гастелло.

— Ну вот, Настасья, мы с тобой дедушка с бабушкой! — воскликнул Франц Павлович, беря осторожно на руки внука.

С приездом сына и невестки в хлебниковском доме наступило небывалое оживление. Постоянным жителям пришлось потесниться и уступить одну из комнат молодой семье.

Взяв у брата лыжи, Николай отправился в дальний лес и вернулся с маленькой хорошенькой елочкой. В двенадцать часов семья сидела за празднично накрытым столом. На комоде, с которого для этого случая было убрано зеркало, сверкала огнями нарядная елка.

— За молодую семью, за нового летчика, за счастливую жизнь! — сказал Франц Павлович, поднимая бокал, когда Аня вынесла на руках сына; Витька-маленький смешно таращил глазенки на яркие огни елки.

В Ростов приехали рано утром. После дремотной теплоты вагона Ане показалось, что тут еще холодней, чем в Москве. Она плотней прижала к себе Виктора, накрыв его поверх одеяльца теплым платком. На вызванной военным комендантом машине приехали в военный городок.

В жарко натопленной комнате дежурного по части было людно. Как и ожидал Николай, здесь собралось несколько его товарищей — бывших луганских курсантов. Здесь были и знакомые уже Ане Глебушка Чистяков и Евдоким Коваленко, а так же три или четыре бывших курсанта, которых она не знала.

— Ну вот и все в сборе! — пробасил Евдоким, придвигая Ане стул. — Садитесь, садитесь, мамочка!

Заговорили о будущей работе, о том, кто как провел отпуск. Поздравили Аню и Николая с сыном. Вскоре явился дежурный по бригаде. Проверив документы прибывших, он отвел их в ДКА, где холостых пилотов разместили в общежитии, а Николая с семьей временно поселили в небольшой комнате для приезжающих.

Вечером Николай ушел на товарищескую встречу с молодыми штурманами, только вчера прибывшими из училища. Аня осталась с Виктором. За окном лиловели сумерки; сквозь морозный рисунок на стекле в комнату пробивался свет уличного фонаря. Намаявшись за дорогу, Аня уложила сына и задремала сама, уткнувшись лицом в подушку. Разбудили ее шаги за дверью.

— Сюда, сюда, — услышала она голос Николая. — К нам можно?

Аня быстро вскочила, зажгла настольную лампу. В дверях стоял Николай, а за ним Чистяков, Коваленко и незнакомый Ане командир в новенькой, с иголочки, форме.

— Младший штурман Николай Бычков, тезка и земляк вашего мужа, — представился он.

— Значит, и мой земляк, — приветливо улыбнулась Аня, протягивая ему руку.

— Разумеется, — подтвердил Бычков. — Только я в самом Муроме жил, потому мы и не встречались. Но это не мешало мне болеть за вашу команду, — повернулся он к Николаю.

Ане пришелся по душе новый товарищ мужа. Небольшого роста, атлетически сложенный, с умными карими глазами, он чем-то напоминал ее Николая.

— Вот создадим муромский экипаж и летать будем: летчик Николай, штурман Николай и стрелка Николая подберем, — пошутил Гастелло.

— Сергей-поп, Сергей-поп, Сергей-дьякон и дьячок, — рассмеялся Глеб. — Только до полетов с вас еще на «терке» семь шкур спустят.

— На какой такой терке? — спросила Аня.

— Сережа у нас так теоретический курс называл, — пояснил Николай.

Аня живо представила себе Колиных луганских друзей: язвительного, флегматичного Сергея и подвижного, веселого Анатолия.

— А где они сейчас — Сережа, Толя?

— С Анатолием-то все благополучно, он по распределению в истребительную авиацию попал. А вот с Сергеем… — Глеб запнулся. — Жалко беднягу — отчислили его по летной неуспеваемости.

— Письмо прислал, — вмешался в разговор Евдоким. — На Дальнем Востоке на границе служит. После службы обратно к себе на шахту собирается.

— Да, теперь у них там дела настоящие, — мечтательно протянул Бычков; и трудно было понять, то ли он имел в виду непрекращающиеся конфликты на нашей дальневосточной границе, то ли развернувшееся на шахтах ударное изотовское движение.

— А по мне, так хороший шахтер во сто крат лучше, чем плохой летчик, — сказал Николай. — А жалеть тут некого и нечего.

Разговор перешел к международным делам, которые в то время волновали всех.

— Читали? — спросил Евдоким, доставая газету.

На первой странице был помещен портрет человека, к судьбе которого уже больше трех месяцев было приковано всеобщее внимание. Болгарский коммунист Георгий Димитров открыто вступил в поединок с судебной машиной германского рейха на позорно знаменитом Лейпцигском процессе о поджоге рейхстага. Нечеловеческая выдержка, сила воли и безусловная уверенность в правоте защищаемого дела позволили ему и его товарищам — Торглеру, Попову и Таневу — одержать победу в этой неравной борьбе. Фашистский суд вынужден был вынести им оправдательный приговор. Сегодня все газеты публиковали это сообщение.

Уже больше года советские люди каждое утро с тревогой разворачивали номера утренних газет. Над центральной Европой сгущались коричневые тучи. В январе к власти в Германии пришло фашистское правительство. Коммунистическая партия и все прогрессивные организации были разгромлены или ушли в подполье. Пролетарские антифашистские выступления в Австрии, Чехословакии и других странах подавлялись с невероятной жестокостью. Все больше и больше наглели германские фашистские заправилы. Порвав Версальский договор, Германия начала в массовом масштабе изготовлять наступательное оружие, в том числе бомбардировочную и истребительную авиацию. И наконец, чтобы окончательно разделаться с единственным ее последовательным врагом внутри страны — коммунистической партией, немецкие фашисты с помощью провокатора Ван-дер-Люббе организовали поджог рейхстага с целью свалить вину на коммунистов.

— Да, дал он им бой! — восторженно сказал Бычков о Димитрове.

— Конечно, — согласно кивнул головой Николай, — только решительный и окончательный бой с фашизмом, видимо, придется принимать нам с вами.