Летели днем и ночью, пересекали горные цепи, боролись со шквальными ветрами. После недельного перелета достигли конечного пункта маршрута — небольшого монгольского селения Або-Самат.

Жара. Степь. Ровная, поросшая кое-где пожухлой от зноя травой площадка полевого аэродрома. Полосатая «колбаса» ветроуказателя безжизненно сникла на мачте. В небе ни облачка. Над самолетами дрожит и переливается прозрачными струйками нагретый воздух. Потные, разомлевшие от жары механики в расстегнутых комбинезонах лазают по машинам. В широкой тени одного из самолетов на разостланном брезенте расположилось несколько летчиков. Четверо «забивают козла», остальные активно «болеют». Гастелло стоит поодаль и рассеянно смотрит, как ложатся косточки домино. Он не любит эту игру, но что еще можно придумать в ожидании приказа перед вылетом.

Николай думает, что, в сущности, вплотную приблизилось то, к чему он готовил себя долгие годы. А готов ли он? Так же ли спокойно поведет он свою машину под огнем, как водил ее на маневрах и учениях?.. Взрыв смеха прервал его мысли — кто-то из игроков заработал «козла», и ему предстояло встать на четвереньки и мекать по-козлиному. Николай улыбнулся и полез в раскаленную кабину своего самолета помогать борттехнику Швыдченко, налаживающему приборы.

Они возились с нежелавшим встать на место креномером, когда появился связной из штаба:

— Старшего лейтенанта Гастелло — к командующему.

Гастелло недоуменно поднял брови.

— Меня? — Он вылез из кабины и, поправляя гимнастерку, двинулся за связным.

— Товарищ старший лейтенант, а товарищ старший лейтенант! — окликнул его командир одного из кораблей, Козловский. — Ради такого случая милостиво разрешаю вам воспользоваться моим мотоциклом.

Гастелло издали кивнул ему, и через минуту видавший виды «Октябренок» Козловского с авиационным грохотом скрылся в пыли по дороге к Або-Самату.

Командный пункт размещался в маленьком глинобитном домике. Простой стол с двумя полевыми телефонами, несколько стульев и большая карта на стене составляли все его убранство. Когда Николай вошел, командующий разговаривал по одному из телефонов. Продолжая говорить, он жестом предложил Николаю стул напротив себя.

— Да, — говорил он в трубку, — согласен, в четырнадцать ноль-ноль. Только попрошу не опаздывать. Маршрут сложный и надо будет добраться до темноты.

Гастелло с интересом рассматривал этого прославленного советского аса, героя Испании, о храбрости и летном мастерстве которого ему приходилось слышать не раз. Николаю понравилось его простое, с крупными чертами лицо, высокий лоб, маленькие усики под несколько крупным, мясистым носом. С этим лицом, как бы высеченным из цельного камня, как-то странно не гармонировали черные живые глаза, окруженные мелкими морщинками. Китель командующего, несмотря на жару, был застегнут на все пуговицы. Над левым карманом алели два ордена Красного Знамени.

Положив трубку на рычаг, командующий приветливо улыбнулся и сказал:

— Так, значит, это вы — Гастелло? О вас мне говорили как о хорошем волевом командире-летчике. Я решил поручить вам серьезное задание.

Некоторое время он смотрел на Николая, словно оценивая его. Тысячи мыслей пронеслись в голове у Гастелло. Он уже видел себя в кольце разрывов, видел, как от меткого попадания бомб взлетают на воздух танки и автомашины самураев. Ему очень хотелось доказать, что в России есть немало летчиков, способных сражаться не хуже, чем те, которые воевали в небе Астурии и Гвадалахары.

Командующий положил руки на стол, наклонился вперед и сказал:

— Повезете раненых в Читу.

— В Читу? Раненых?.. — На момент Николай растерялся.

— Вы хотите что-то сказать? — помог ему командующий, заметив растерянный взгляд Николая.

— Товарищ командующий, я ведь… мы ведь бомбардировщики!

— Да? — притворно удивился тот. — А я и не знал, кто вы такие. — Затем, посерьезнев, добавил: — Я понимаю ваш благородный порыв, товарищ старший лейтенант. Если я вам сейчас скажу «выполняйте», вы полетите туда, куда вас пошлют, но я хочу, чтобы и вы меня поняли. Война — это не только стрельба и бомбежки, не в меньшей мере это тылы и коммуникации. Я был в весьма затруднительном положении до прибытия вашей группы и пока буду вас использовать только как транспортную авиацию.

— Но наши машины не приспособлены для перевозки раненых, — неуверенно возразил Гастелло.

— Приспособьте! У вас еще больше двух часов времени, — сухо сказал командующий и, постучав костяшками пальцев по краю стола, спросил: — Вы, вероятно, хотите знать, почему мой выбор остановился на вас? Отвечу и на этот вопрос. Маршрут сложный, лететь почти все время над горами. Синоптики ничего хорошего не обещают. А раненые бойцы для нас с вами самый дорогой груз. Не так ли? Вы меня поняли, товарищ старший лейтенант?

— Понял, товарищ командующий. Готов выполнить любое задание.

— Ну вот и отлично. Прошу развернуть карту.

С ровным, басовитым гулом работают все четыре мотора. Тяжелая, ширококрылая машина идет курсом на северо-восток. Внизу, насколько хватает глаз, хаотическое нагромождение горных цепей. Причудливо извиваясь, они то расходятся веером, то снова сходятся. Ослепительно сверкают на солнце вершины отдельных пиков. В распадках между горными цепями, подчиняясь их капризным извивам, бегут, отражая яркие солнечные блики, многочисленные реки и речки, то белые от бурунов, то зеленые и тихие. Проплывают редкие кучевые облака.

Гастелло сидит слегка откинувшись, руки его лежат на коленях — машину ведет второй пилот. «Молодец, Женька, — думает Николай про своего штурмана Женю Сырицу, — как хорошо он прокладывает маршрут над этими хребтами».

Гастелло, сам прекрасно знакомый со штурманским делом, высоко оценивает работу своего штурмана и безоговорочно ему доверяет.

— Впереди хребет Щевочный, — говорит Сырица.

— Щевочный? — Гастелло вспоминает, что над этим хребтом синоптики обещали ему встречу с грозовым фронтом. «Может быть, ошиблись, — думает он. — Всем людям, в том числе и синоптикам, свойственно ошибаться. — Мысли его возвращаются к сегодняшнему разговору с командующим. — Хорошо мне вправил мозги старик», — подумалось ему.

Ровно в четырнадцать ноль-ноль на аэродром прибыли два автобуса с ранеными. Двадцать три искалеченных, еще возбужденных недавним боем человека в сопровождении беленькой курносой девочки с толстой косой быстро были погружены в бомбардировщик и расположились в фюзеляже на нескольких, с трудом добытых матрацах и брезентовых чехлах, снятых чуть ли не со всей эскадрильи.

Потом Гастелло долго не давали вылет, потому что с характерным свистом, нещадно пыля, на взлетную дорожку садились возвратившиеся с боевого вылета истребители.

Последней садилась «Чайка» с красной шестеркой на хвосте. Николай из своей кабины сразу заметил, что машина еле тянет — капот на моторе сорван, на месте люка под правой плоскостью чернело зияющее отверстие. Истребитель, коснувшись земли, покатился, забирая вбок и кренясь на сторону. Дважды он чиркнул плоскостью землю и остановился в туче поднятой пыли. Туда устремилась санитарная машина и побежали люди. После этого погрузили на борт еще одного раненого — летчика с красной шестерки. Шел он сам, опираясь здоровой рукой о плечо сопровождавшего его санитара, другая рука была плотно прибинтована к груди, голова сплошь закрыта белой марлевой повязкой, открытым оставался только один глаз — покрасневший и воспаленный. Подойдя к самолету, летчик поднял голову и, заметив в кабине Гастелло, поприветствовал его здоровой рукой. Сердце Николая болезненно сжалось: как же осторожно надо везти этих людей, какая ответственность ложится на его плечи. Тысячу раз прав был командующий, придавая такое значение этому рейсу. Каждому из этих людей угрожает смерть, если он, Николай Гастелло, не доставит их вовремя в госпиталь.