Мы отметили, что у проса есть враги. В основном, это традиционные медики, а также экстрасенсы, боящиеся конкуренции Доходы акул фармацевтики брошены на удушение просологии. Пресса закуплена на корню. Академиков шантажируют. Как теперь выяснилось, у русской революции было два зеркала – Лев Толстой и просо. Второе утаили от народа в архивах вождя. Засекреченные исследования показали, что только куриный организм может сопротивляться лечебному действию проса. Поэтому основную часть целебного продукта втихую скармливают курам.

Но существует группа отчаянных энтузиастов, которые с риском для жизни хотят рассказать миру правду. Их немного – несколько десятков человек, объединившихся во всемирной ассоциации просоведов. Гимном ее российского отделения служит песня «А мы просо сеяли, сеяли». Скоро в Голландии состоится первый конгресс ассоциации. Эдик Дворкин уже получил приглашение выступить с докладом «Просо как стимулятор литературной деятельности». Но власти чинят препятствия. Виза до сих пор не оформлена. Можно ждать любых провокаций от таможни. Скорее всего, придется ехать под чужим именем. Хотя организаторы пообещали в любом случае выслать диплом участника. Для конспирации его нужно вешать на стенку оборотной стороной с портретом Льва Толстого – матерый человечище на фоне личного урожая чудодейственного злака.

К этому времени Ирина Алексеевна уже стала прозревать, да и автобус въехал в Шяуляй. Так что мы с легким сердцем покаялись в обмане. Она вежливо посмеялась, но как-то без радости. Что ни говори, ей пришлось расстаться с мечтой, а кому это нравится?

6.

Тогда Тикакеев выхватил из кошелки самый большой огурец и ударил им Коратыгина по голове. Коратыгин схватился руками за голову, упал и умер.

Вот такие большие огурцы продают теперь в магазинах!

Даниил Хармс

В Братске действительно есть магазины. А магазины в Братске…

7.

Назавтра, как и договаривались, в шестнадцать ноль-ноль мы с О.А. вышли из гостиницы. В скоплении «Икарусов» и «Тойот» стоял под парами видавший виды «ПАЗик». Он должен был везти нас на сев разумного и вечного. Саша уже освоил командирское место рядом с шофером. Ехать в сибирском исчислении было недалеко – километров сто двадцать.

Я быстро, в двух словах убедил О.А., что надо располагаться слева по ходу движения – дальше от дверей, ближе к обогреву. Даже уступил ему переднее сиденье. Но О.А. все равно был недоволен. Ему разонравилась гостиница. В ней, оказывается, не учитывают смещение часовых поясов и игнорируют отдых проживающих. Он не ожидал проснуться от утреннего воя пылесосов в сопровождении молодецких трудовых выкриков. Он пробовал урезонить ретивых горничных, и его круто обхамили. А днем, в отличие от меня, он спать не может. Притом в буфете ему подсунули что-то вроде прессованных кузнечиков. Теперь он разбит физически и морально. О.А. говорил это как бы в пространство, но претензии косвенно относились в Саше как представителю принимающей стороны.

О.А. ждал сочувствия. С таким же успехом он мог ждать его от переднего колеса нашего автобуса. Чужая боль отскакивала от Саши, как мячик от ракетки уимблдонского чемпиона. Саша сказал, что Кипренский простой, как Лев Толстой. (Я сразу вспомнил просо). Что, во-первых, много спать вредно. Морда становится шире подушки. Во-вторых, сказал Саша, по местным понятиям мы устроены на уровне высшего пилотажа. Что касается мелких бытовых неудобств, то артист подписывается на гастроли, зная, что его ждет. Пугачеву бы горничные не разбудили. Артисту платят столько, сколько он стоит, не только деньгами, но и любовью окружающих.

Я поспешил увести разговор в область преданий и к месту пересказал одну байку. Не знаю, правда это или нет. Крупный провинциальный функционер позвонил лично товарищу Сталину: «Так и так, Иосиф Виссарионович, к нам приехал Лемешев и просит за концерт аж тысячу рублей. Что делать?» Сталин подумал и неторопливо ответил: «А вы найдите себе другого Лемешева. Подешевле».

Автобус могуче рычал и потихоньку двигался к цели. Дорога покачивалась на волнах когда-то зеленого моря тайги. Сейчас оно было пепельно-серым с рыжими подпалинами. Хилые облезлые деревья росли вкривь и вкось. Иногда к дороге подступали следы больших и малых пожаров. Голые стволы торчали из земли, как обгоревшие спички. Природу надломили электрификация плюс советская власть. Она напоминала унылого зоопарковского тигра, махнувшего лапой на то, что будет дальше. Ей не хватало осознания собственной дикости.

Время от времени мы проезжали сквозь селения аборигенов. Кипренский оттаял и дотошно выспрашивал название каждого пункта. Саша отвечал, не задумываясь: Хацепетовка, Пердиловка, Зажопинка, Гомосеково, Изговино… Пердиловки встречались чаще.

Саша не снисходил до разъяснения придуманных названий. Он не хотел отвлекаться от главного. Он был занят пересказом своих бесконечных и потрясающе красочных приключений. В течение всех гастролей он одну за другой выкладывал нам смешные и трагические истории, происходившие с ним и его знакомыми. В его монологах пунктиром прослеживалась биография флибустьера и талантливого авантюриста. Родился и вырос в Одессе, в полуинтеллигентной, частично еврейской семье. Служил в армии. Потом плавал, работал в многотиражке, был проводником вагона, присматривал за закрытой номенклатурной дачей, разводился с женой, держал породистую собаку, снимался в кино, покупал машину, лечил триппер, гнался за длинным рублем, заочно учился в институте культуры, водил такси, сдавал под ключ важные народнохозяйственные объекты, спекулировал дефицитом. Сюда попал после недолгой отсидки.

В любой точке жизненного пространства на Сашу сваливались удивительные, невероятные, фантастические сюжеты. В него или его друзей влюблялись заслуженные красавицы. Его выбрасывали из самых дорогих ресторанов, в том числе и за рубежом. Известные деятели культуры в перерывах между возлияниями делились с ним сокровенными мыслями. Его деятельность будоражила города и веси. Он был автором смелых проектов и неожиданных решений. Бил морды партийным деятелям старой и новой формации. Имел личные контакты с половиной страны.

Вообще-то, многочисленные рассказы о своих подвигах – характерная черта любого концертного администратора. Вероятно, они тайно сдают какой-то профессиональный экзамен старейшинам шоу-бизнеса. Саша выгодно отличался от собратьев по труду. Он не травил ради красного словца. Не говорил, допустим, что охотился с именным бумерангом из оружейной коллекции Брежнева. Или что его знакомый с похмелья испускает таинственные ультразвуковые сигналы, отпугивающие комаров. Не изобретал велосипед с подвесным плугом. Не продавал использованные магазинные чеки простодушным жителям восточных регионов под видом нововведенных денежных единиц. Саша презирал жалкий дилетантизм и откровенное вранье. Он желал быть скромнее. Уделял повышенное внимание другим героям. Помнил, что подробность – царица репортажа. Старался не перегружать свою речь литературным слогом.

При этом он обладал некоторым поэтическим даром. Дом писателя интимно называл писдомом. Увидев из автобусного окна крупногабаритную сибирячку, мог сказать:

– Хорошо б для понта

Трахнуть мастодонта!

Когда я замешкался в проходе автобуса, он отстранил меня со словами:

– Уберите тухес,

Вы не в дискотухе-с!

Подозреваю, что многое он выдумывал, где-то слышал или читал. Но пропуская через себя, отрабатывая и оттачивая на случайной по большей части аудитории, Саша одухотворял исходный материал, превращал сырье в продукт. Он не требовал безграничной веры, он утверждал себя как мастер живого слова. Мог даже выслушать собеседника, если, конечно, тот не злоупотреблял оказанной милостью.

Свои истории Саша вспоминал ассоциативно. Как-то О.А. высказал недовольство качеством перевода в лежащем на коленях детективном романе. Саша тут же откликнулся: