— Поворачивай в город, — сурово приказал он толстяку, который тотчас же поспешно кинулся в машину. — И чтоб я тебя не видел!

И он решительно направился к «пежо».

— Всем выйти! — заорал он во все горло, черпая уверенность в собственном крике. — Сдать оружие!

— Что? — не понял Петр.

Он вылез первым с котенком на руках.

— Отдавайте ваши пистолеты!

Петр недоуменно огляделся, словно этот вопрос относился не к нему. Толпа затихла и ждала.

— Отдайте ваш пистолет! — менее уверенно повторил летчик. Мяу! — дурным голосом заорал в этот момент котенок. —

Мяу, мяу, мяу!

Он больно царапнул Петра по руке, укусил его, вырвался.

Мяу! — еще громче заорал котенок, очутившись на асфальте, и, задрав хвост, кинулся в высокую придорожную траву.

— Стой! — закричал Петр. И кинулся вслед за ним.

Летчик замер с разинутым ртом. Вид у него был такой удивленный, что один из солдат не выдержал и хихикнул. Второй хохотнул. И вся толпа разразилась хохотом.

Летчик рассвирепел.

— Убирайтесь в город! — бешено заорал он на пассажиров «пежо», пытаясь спасти лицо. — Выезд из Каруны запрещен. Вон отсюда!

— Я никуда не уеду без котенка, — зло, но спокойно отрезал Петр, потирая расцарапанную руку. — Кто у вас начальник?

— Убирайтесь! — Летчик не находил слов от бешенства. — А то… а то…

— Поехали, Питер, — раздался из машины презрительный голос Жака. — Конечно, котенка жалко, но этот псих сдуру еще начнет стрелять.

Петр демонстративно медленно полез в машину.

— В штаб! — решительно сказал он оцепеневшему Дарамоле.

Анджей и Жак промолчали.

Штаб оказался всего лишь в миле от места происшествия. Но не успел Дарамола остановить машину напротив въезда, проделанного в заборе из новенькой колючей проволоки, над которым красовалась прибитая к шесту зеленая вывеска «Первая бригада», как к ним подскочил возбужденный офицер — мулат с ручным пулеметом.

— Здесь запрещено останавливаться! — хриплым голосом закричал он.

Но Петр уже выбрался из машины.

— Мне нужно поговорить с командиром, — шагнул он навстречу офицеру. — Нам нужен пропуск на выезд из города.

В этот момент в воротах показался офицер без фуражки, со свежей повязкой на голове. Он держал в руках лист бумаги, на ходу делая какие-то пометки. Рядом, отдуваясь, семенил коротышка европеец в непомерно широких шортах и гетрах. Он возмущенно пучил глаза и орал:

— Это безобразие! Останавливают, обыскивают!..

— Хорошо, хорошо, — не отрывая глаз от бумаги, устало говорил ему офицер. — Я уже распорядился. Вас проводит сквозь заставы «джип»…

— Я здесь не босс! Вот он босс! — кивнул Петру мулат и кинулся через дорогу, крича на пассажиров затормозившего было грузовика: — Не останавливаться! Проезжай! Проезжай!

Раненый офицер оторвал глаза от бумаги… И Петр узнал его.

— Майон Нначи?

Да, это был он, майор Нначи.

— Вы?

Нначи попытался улыбнуться, и болезненная гримаса исказила его лицо.

— Вы ранены?

Нначи дотронулся до повязки, устало покачал головой:

— Ерунда!

Он опять поморщился, но тут же овладел собою.

— Вы хотите уехать из Каруны? Жаль. Западные журналисты цеплялись бы за каждую возможность здесь остаться.

— К сожалению, я должен уехать, — вздохнул Петр. Остаться в Каруне, когда начинаются такие волнующие события, — это ли не было заманчивым?

Майор помолчал немного, затем сунул руку в карман, лицо его стало серьезным:

— Но теперь-то вам придется взять мой маленький сувенир.

Он вытащил руку из кармана — и Петр увидел на его ладони золотого льва. Не дожидаясь ответа, майор решительно приколол значок к карману рубахи Петра, и тот не посмел отказаться.

— Не снимайте его до Луиса, — сказал Нначи. — Хоть на пять-десять процентов я буду уверен, что вы доедете туда живым…

Коротышка европеец, нетерпеливо дожидавшийся в своем «мерседесе», стоявшем на дороге перед самым «пежо» Жака, окончания разговора и не спускавший с них глаз, скривился.

И в этот самый момент из ворот лихо вылетел «джип». Здоровеннейший солдат в расстегнутой до пояса рубахе, обнажившей мокрую грудь, махнул им рукой.

— Езжайте за ним, — кивнул Нначи на «джип».

— Поехали! — весело гаркнул солдат и, не дожидаясь ответа, нажал на газ.

— Спасибо, — сказал майору Петр.

Тот смущенно улыбнулся и пошел назад, не отрывая глаз от бумаги.

— Поздравляю с подарком! — подмигнул Жак, когда Петр садился в машину.

— Если каждый командир повстанцев будет одаривать нас золотом, — протянул насмешливо Войтович, — то стоит ли покидать Каруну?

Петр не ответил на шутку.

— Гони за «джипом»! — приказал он Дарамоле и сам удивился резкости своего тона.

На пропускном пункте, где только что командовал нервный летчик, распоряжались теперь солдаты. Здоровяк из «джипа», посланного майором, успел уже обо всем с ними договориться.

Солдаты с грохотом откатили с дороги ржавые железные бочки и вяло взяли под козырек.

«Джип» лихо помчался вперед. Так они миновали еще одну заставу, затем другую… У развилки «джип» остановился. Оттуда крикнули:

— Дорога на Луис! Здоровяк козырнул:

— Езжайте, дальше постов нет!

Сержант лихо развернулся, «джип» взревел… и они остались в одиночестве на шоссе, ведущем на юг.

Через несколько миль их остановили: пост впереди все-таки был. Но значок сделал свое дело.

В рест-хаусе, в какие-то мгновенья снова пережив все события последнего дня, Петр почувствовал, что не может съесть ни крошки. Он вздохнул, отодвинул от себя тарелку супа.

— Не могу!

— Напрасно!

Войтович уплетал за обе щеки. Глаза его задорно сверкали. Не страдал отсутствием аппетита и Жак.

— Вот когда я воевал в Алжире, — со вкусом рассказывал он…

Петра мутило. Он встал из-за стола и пошел к выходу, а перед глазами был ржавый ковер запекшейся и запылившейся крови, полицейская дубинка, простреленный берет…

— Нет, вы в Алжире вели разбойную войну, — донеслось до него.

Это Войтович «заводил» Жака.

Петр вышел на крыльцо. Ярко светила луна. Саванна казалась серебряной. Звонко трещали цикады. «Совсем как у нас в Крыму или на Кавказе», — подумал Петр.

Где-то завыла гиена. Ей ответила другая. Глухо ударил барабан, потом еще раз и пошел, то удаляясь, то приближаясь. Это ходил ночной сторож.

…Второй раз, после случая на пляже, Петр встретил майора Нначи уже в Луисе.

Петр вышел из серого, недавно построенного здания почтамта. Он отправил статью в Информаг об открытии в стране колоссальных залежей нефти и ажиотаже, разгоревшемся вокруг этого события.

Неожиданно чья-то рука легла ему на плечо. Петр резко обернулся. Нначи смотрел на него, застенчиво улыбаясь.

— Вот видите, мы и встретились, — сказал он. — Только вышел из дому — смотрю, вы… Знаете что, — он помолчал, словно не решаясь что-то предложить, — я бы хотел с вами поговорить…

Со времени знакомства на пляже Петр успел разузнать о майоре Нначи побольше. Гвианийские журналисты и, конечно, всезнающий редактор крупнейшей луисской газеты «Ляйт» Эдун Огуде говорили о нем как о самом образованном офицере во всей армии.

Нначи был родом из небольшого горного племени, независимого и гордого. Отец его всю жизнь трудился на маленькой оловянной шахте: он был и владельцем ее, и единственным рабочим. Старый Нначи желал своему сыну иной судьбы, но для горцев все пути были закрыты: люди равнины смотрели на «дикарей» с презрением. Зато районный комиссар — англичанин сулил молодым горцам блестящее будущее, если только они завербуются в колониальную армию.

Молодой Нначи оказался отличным солдатом. Инструкторы отметили его дисциплинированность, сообразительность, жажду знаний. У него было и еще одно достоинство — он был христианин и окончил миссионерскую школу. И вот кадет Нначи очутился в Англии, в привилегированном военном училище в Сандхерсте. «Светлая голова, — говорили о нем преподаватели, — этот далеко пойдет».