Поиск
Песнь XV
В песне пятнадцатой молвь о Ни́кайе светлораменной,
Звероубийце младой, гонительнице эротов!
После слова такого кинулись смуглые инды
Буйно в токи речные, текущие медом. Вот первый,
Встав подле брега, ступает в ил своими ногами,
Еле видный в тумане, омывшись водою до чресел,
Наклоняется, после выпрямив бедра и спину,
Он, сложивши ладони, медовую черпает влагу.
Вот другой подле тока страшною жаждой томимый,
В струи пурпурные влаги браду погрузив пред собою,
Грудь на обрывистый берег реки упирая и свесив
10
Голову, алчно впивает Вакхову влагу хмельную.
Третий же лег на землю, приникнув к рядоположной
Зыби и влажную длань оперев на берег песчаный,
Жаждущими устами пьет влагу, родившую жажду!
Воин другой, приспособив осколок вместо сосуда,
Черпает донышком битым от целой когда-то амфоры...
Вот и толпа устремилась - и пьет пурпурные струи,
Прямо из вод наполняя, текущих обильно и быстро,
Грубые плошки пастушьи... Тут у врагов начинает
Изливаться из глоток полных винная пена,
20
И пред глазами плывут и в мареве тают отроги,
Волны речные двоятся во взорах, вином замутненных!
А теченье потока плещет влагой пьянящей,
Заставляя крутиться водовороты от хмеля,
Берег душистый лижет ток хмельного прибоя...
Крепкие винные струи врагов допьяна напоили -
Вот уж некий индиец, разум теряя от хмеля,
Устремляется к стаду, прямо в заросль густую,
Там быка он хватает свирепого, тянет упрямо
За изогнутоострую пару рогов, пригибает
30
Дерзкой к земле рукою: бога рогатого, мыслит,
Диониса уводит в подъяремное рабство!
Лезвием острым кривого меча еще один воин
Горло козочки режет, любящей прыгать по склонам,
Ятаганом изострым и искривленным ей выю
Рвет, полагая, что пана рогатого убивает!
Третий рог твердоватый бычий срезает и мыслит:
Сатиров быкообразных сбирает обильную жатву!
Тот преследует племя изящнорогих оленей,
40 [39]
Видя шкуру оленью светлую в пятнышках пестрых,
Думает, что убивает Бассарид быстроногих!
Взор же его обманут сходством с небрид узорочьем!
Крови обильным потоком убитых животных окрашен
Панцырь смуглого инда, пятна повсюду алеют...
С грозным воплем воин к соседнему древу стремится,
Рубит побеги, заметив, что ветер весенний колышет
Листьев убор курчавый кроны округловетвистой,
И поражает дротом верхушку с плотной листвою,
Хворост и поросль сухую крушит и кромсает свирепо,
Мысля, что Диониса пряди густые срезает -
50
Бьется ж на самом деле не с сатирами, а с ветвями,
Наслаждается тщетно призрачною победой!
Вот охватило безумье других: вместо сулицы тяжкой
Вскидывает ратоборец за плечами висящий
Глухозвонный тимпан, и рокотом обоюдным
Откликается бычья кожа, отзвуком медным.
Тот, трепеща от рева свищущего авлоса,
Кружится в пляске безумной, стопою стопу оплетая...
Третий к устам притиснул, неопытный, лотоса стебель,
Силится выдуть авлоса мигдонийского клики...
60
Этот у ближней оливы древней прыгая резво,
Темно-зеленую ветку благородного древа
Рвет, напоенную соком, думает, будто за гриву
Он схватил Маронида, облитую винною влагой!
Прочие, шлемы надвинув, схватив ятаганы и копья,
Сопротивляться не в силах умом хмельному безумью,
Стали уже подражать щитоносных игре корибантов,
Бьющих буйно ногами о землю в пляске оружной,
Воздымающих длани кругом, яро гремящих
О щиты с обеих сторон, вращая железо!
70
Тут некий воин, завидев неистовство Музы святое,
Сатиров буйную пляску изображает невольно.
Ратник иной, заслышав шумный ропот тимпана,
Негой неясной томится и, обезумев от гула,
В сторону тул бросает грозный, о нем не заботясь,
Отдаваясь на волю буйства. Отряда индов
Вождь вдруг хватает за кудри вакханку со стройною выей,
Деву чистую алча повергнуть, палимый желаньем,
Наземь - вот уж и пояс девы, простертой во прахе,
Он дрожащей рукою на клочки разрывает,
Ослепленный надеждой тщетной... И тут-то внезапно
80 [81]
Прямо с девичьего лона змея на него устремилась,
В горло врага поражает, обвивши кольцами тела
Тесными выю его, как будто повязкою плотной...
Затрепетали колена - и в бегство вождь обратился
Смуглокожий, оставив втуне жало желанья,
Унося на плечах змеиное ожерелье!
И пока среди гор томимые жаждой бродили
Инды, сладостный Гипнос, раскинув широкие крылья,
Пал на зыбкие взоры индов неукрощенных,
Их усыпил, уязвленных в разум винною влагой,
90 [91]
Угождая во всем Пасифаи отцу, Дионису!
Вот уж один и навзничь во сне опрокинулся, ликом
В небо повернут, и сонный, пары выдыхает хмельные;
Тот головою тяжелой припал к брегам каменистым,
И, бездыханный, раскинул члены на гальке прибрежной,
Что-то бормочет, блуждая умом в сновидениях дневных,
Пальцами крепко сжимая виски и лоб в опьяненье;
Третий простерся ниц на песке зыбучем безвольно,
Обе руки вдоль бедер своих уронив как попало;
Сей, упершись руками, трясет головой, извергая
100 [101]
Винную пену, другой же, судорогой объятый,
Скрючился словно змея, когда она спит, отдыхая!
Часть отрядов враждебных в чаще лесной воевала -
Дремлет один под дубом, другой в изножии вяза,
Некий же воин свалился под падуб раскидистый набок,
Левую руку закинул на лоб, забыв о сраженье;
Множество воев окрест лежит, подобное груде
Мертвых, и оглашают небо пьяные всхлипы
Обеспамятших воев... Вот один, прислонившись
110
К древнему лавру спиною, носом клюет непрестанно;
Дремлют в цепкой дремоте другие на ворохе веток
Перистолистной пальмы и благоплодной оливы,
И ветерок лишь колеблет над ними верхушки деревьев.
Вот иной, что простерся во прахе почвы зыбучем,
Пальцами ног во влаге полощется быстрого тока;
Тот, непривычный ко хмелю, пляшет и плещет в долони,
После главой тяжелой к сосне соседней приткнувшись
Этот хрипит и к жилам набухшим лба потянулся...
120 [119]
Видя врагов уснувших, с улыбкою изрекает
Бромий-владыка слово, полное силы могучей:
"Слуги-индоубийцы властителя Диониса,
Битвы довольно, и в узы тесные индов ввергайте,
Всех плените, и капли крови уже не проливши!
Пусть, колена склонив пред могущественным Дионисом,
Инд послужит отныне неистовой матери Рейе,
Тирс виноградный вздымая! Пусть на ветер он бросит
Из серебра поножи! Пусть пляшет в алых плесницах,
130 [128]
Пусть ему лоб увенчают плющевыми венками,
Сбросив высокогривый шлем со стриженых кудрей!
Битвы бряцанье оставят пускай и бурные вопли,
"Эвоэ!‟ да воскликнут в честь гроздоплодного Вакха!"
Так он изрек - и слуги спешат: вот один окружает
Выю врага кольчатой гирляндой из змей ядовитых,
После прочь увлекает мужа с таким ожерельем;
Тот за браду витую хватает косматого воя,
Тащит за плотный волос заросшего густо подбрадья;
Этот к главе кудрявой тянет пальцы поспешно,
140 [138]
Тянет его за кудри изловленного без ловушек!
Третий, крепко опутав руки врага за спиною,
Гибкою ветвью ивовой стянул ему петлю на шее;
Вот шатается старый Ма́рон, подставивший плечи
Под опьяненного инда недвижимо-тяжкое тело;
Кто-то метателя дротов пленил, побежденного дремой,
Вяжет лозою, а после располагает в повозке,
Увлекаемой парой пятнистою леопардов;
Этого спящего толпы вакханок, связав над затылком
Пясти лозой нерушимой, влекут уж на хребтовину
150 [148]
Зверя-слона, что ноги сгибать не умеет в коленах.
Прочие скопом взялися за перевязи тимпана,
Плотно обвившие плечи инда, чтоб влечь его дальше;
Вот одна Бассарида, посох отбросив пастуший
(Видно, ум потеряла в этом неистовстве бурном!)
Инда хватает, что в море глубокопучинном богатства
Ищет - и тащит его за кольца кудрей густые
К игу тяжкому рабства; вот, вдохновленный Лиэем,
Тянет в прекрасном доспехе врага Эрехтей, что в железо
Весь закован, на вые собственной! Вот и вакханка,
160 [158]
С гор пришедшая, гонит стадо слонов (ведь хозяин
Хмелен), зверя со шкурой темною хлещет нещадно;
Вот Хименайос колеблет щитом прекрасным из злата,
Златощитного воя оружья лишивший, и гордо
Вакх на отрока смотрит взором безумнолюбовным,
Отрок же весь сияет в доспехе, чей дремлет хозяин...
Юноша в блеске оружья, сверкающего лучезарно -
Словно ликийского Главка доспех золотой получивший,
Ослепляющий войско Диомед несравненный!
170 [167]
Прочих воинов вражьих в плен забрали вакханки,
Сном глухим обуянных, сладким вином отягченных!
В этих местах лесистых, уединения полных,
Средь подруг астакидских, выросшая вместе с ними,
Никайя расцветала, новая Артемида,
Страсти любовной чуждалась, не ведала Киферейи,
Только зверей стреляла да по ущельям скиталась,
Не таяся в светлице чистой, словно девица,
Нет, средь склонов скалистых, в местах пустынных и диких
180 [176]
Луком играла, не прялкой, в дебрях глухих да чащобах
Вместо веретена забавлялась пернатой стрелою,
Жерди да ловчие сети - утварь сей гордой Афины!
С Лучницей чистой делила она труды и заботы,
В скалах силки расставляла, их дева больше любила,
Чем веретенные нити, но никогда не стреляла
Дева в пеструю шкуру молодого оленя
И никогда не гонялась за горной козой или зайцем,
Нет, окровавленной плеткой (после их укрощенья!)
Львов косматогривастых по желтым спинам хлестала,
190 [186]
Или копье поднимала против медведиц свирепых -
Лучницу часто бранила, что стрелы издали мечет,
Что и пантер пятнистых, и племя львиное вместо
Ланей никчемных в повозку свою она не впрягает...
Не заботили деву притиранья и вместо
Меда она любила родники средь утесов
С ледяною водою, и после тяжкой охоты
Часто предпочитала жилищу простую пещеру,
Часто после скитаний и рысканий по долинам
В логове оставалась пантеры или в скалистой
200 [196]
(Зноя спасаясь полудня) лежке львицы родящей.
Самка же только смотрела и только щурилась кротко,
Деву лизала, из пасти клыки она убирала,
Словно псица скулила и из прожорливой глотки
Легкий рык раздавался, когда появлялся детеныш -
Мыслила, видно, львица, что тут сама Артемида...
Лев же с косматой главою тихо наземь ложился,
Вытянув шею смиренно, и он склонялся пред нимфой;
В этих же самых горах и некий пастух обретался,
210 [205]
Был он и строен, и ладен, ровесников превосходней,
Звался же Хймносом. В чаще дикой и непроходимой
Выпасал своих телок дивных рядом с юницей,
Посох сжимая в руках пастуший... И вдруг погрузился
В бездны страсти любовной, пасти стада отказался,
Словно Анхйс розоликий, коему древле Киприда
Выпасать приказала горных быков белоснежных,
Поясом вместо бича погоняя... Так, подле чащобы
Белокожую деву быкопас вдруг заметил:
Боле его не волнует стадо, и вот уж телица
В поисках сочной травки оказывается в болоте,
220 [216]
Бывшего пастыря не видит уже, отдалившись;
Вот уж уходит другая телка в дальние горы
В поисках пастуха, а юноша в полном забвенье
Видит лишь облик милой с ямочкою над ланитой,
А злокозненный Эрос все более распаляет
Страсть уколами стрелки: далёко по склонам скалистым,
Там, где охотница-дева мчит, на бегу недоступна,
Ветер легкий, игривый хитон ее раздувает,
230 [224]
Белые видятся бедра, гладкая кожа светлеет,
Дева лилия словно, словно цветок анемона
Среди роз алоцветных - так светла и прекрасна!
Юноша, весь пылая, взором ненасытимым
В смутные очертанья вперяется под одеждой
Спрятанных белых бедер, алчет ласки, и видеть
Хочет пряди прически, разметанные ветерками
В разные стороны бурно (взметнулись волосы зыбью!),
О, как сияет под ними обнаженная шея!
Отрок часто бродил по горам высоким вслед милой:
240 [234]
Проверяет ли сети дева иль лук напрягает,
Или бросает дроты, в нем пыл любви пробуждая
Смотрит на белые руки любимой юный влюбленный:
Если ж она натянет лука изгиб рогового,
И обнажится локоть, то взор устремляет украдкой
И следит напряженно за белолокотной девой;
Зренье его направляют непрестанно эроты:
Так ли, как Никайи руки, длани светлеют у Эос?
То, устремивши с тоскою на запад взгляд, проверяет:
250 [243]
Так ли дева сияет красой, как богиня Селена?
Юноша, прямо под сердцем носивший рану эротов,
Близко ль, далеко ль он был, но мыслил только о милой -
Вот она метко мечет в медведицу горную дроты,
Вот она львиную шею дланями ухватила,
Сим обоюдным объятьем явив немалую силу;
Вот во влаге струистой пот и грязь омывает
Полускрыта водою, но боле всего он запомнил
Одеяние, ветром приподнятое выше бедер,
260 [252]
Грудь ее, что колебалась, точно цветок от дыханья...
Помня об этом он молит счастливоблаженные ветры
Снова и снова взвевать глубокие складки хитона!
Юноша, неустанно пасущий рогатое стадо,
Вдруг увидев рядом охотницу с гордою выей,
Выкрикнул ей такие, ревности полные, речи:
"Ах, отчего я не сети, не дроты, не острые стрелы!
Если бы стал я дротом, зверей убивающим, дева
Трогала б дланью своею меня! Ах нет, превратиться
270 [261]
Мне б в тетиву из бычьих жил - я б часто касался
Грудей ее белоснежных, девичьих не знавших повязок!
Агница ты! Телица, чью грудь ничто не стесняет!
Милая! Счастлива сулица - ты ее носишь! И стрелы
Счастливей Химноса, только овчее пасшего стадо,
Ты их касалась рукою, рождающей страсти желанье!
К ловчим сетям счастливым, хоть и безмолвным, ревную!
Ах, и не только к ловчим сетям вожделею, но также
Луку завидую горько, безмолвному также колчану!
Если бы в знойный полдень в источнике, будящим страсти,
280 [271]
Плоть омывающем, деву гордую я бы увидел!
Да, о телица моя - и без ревнивой одежды!
Что над моею судьбою не сжалишься, Киферейя?
Я Тринакйи не знаю, я стад не видал в тех пределах,
Гелия разве быков пасу я на этих отрогах?
Мой отец и не ведал тайного ложа Арея!
Не презирай меня, дева, хотя выпасаю я стадо -
Не пастухи ли всходили на ложе блаженных Бессмертных?
Розоволикий Титон ходил в быкопасах - повозку
Из-за красы забрала лучезарная хитчица Эос!
290 [281]
И виночерпий Дия был быкопасом, всевышний
Зевс восхитил на небо его в когтях осторожных!
Ах, приходи же к стаду бычьему и получишь
Ты, вторая Селена, второго Эндимиона!
Дроты оставь и пастуший посох прими, и скажут:
"Химноса бычье стадо пасет Киферейя-богиня!‟"
Так он рек, умоляя - в отчаянье бил он рукою
Обессиленной бедра, боялся открыться ей в страсти,
Всюду ходил за нею, свое проклиная молчанье.
Вот, наконец, эроты подмогу и мужество дали:
300 [291]
Никайи он оружье охотничье поднимает,
Бурную пику, томимый сладостнейшим желаньем;
Гнев презирая девы, колчан легчайший хватает;
Сети с силками целует, ее недвижные стрелы,
Острием смертоносным свои уста он ласкает,
В пылком порыве он стрелы к груди прилагает истомной!
Слово такое молвит голосом бездыханным:
"Ради Пафийки, дубравы, воскликните, как и во время
Пирры и Девкалиона, речи для девы безумной!
Дафна милая, дай же услышать стон твой древесный!
310 [301]
Если бы Никайя прежде жила, Аполлон бы пленился
Ею, и не превратилась ты бы, Дафна, во древо!"
Так он сказал и деве стал играть на сиринге
Томно-любовную песню, поведавшую о страсти...
Над пастухом посмеялась дева зло и сказала:
"Словно песнь для Пафийки Пан распевает прекрасный -
Часто он страсть прославлял - но не стал возлюбленным Эхо!
Сколько же Дафнис старался! Но только чем больше он тщился,
Тем быстрее бежала дева к отрогам укромным,
320 [310]
Бегством спасаясь от песен подпаска... И сколько старался
Феб в своих песнопеньях - да с Дафной не преуспел он!"
Бурную пику, молвив, она пастуху показала.
Он же, сладким томленьем охваченный страсти любовной,
Не разумел, сколь жестока была сия амазонка,
И перед гибелью скорой молвил снова, стеная:
"Умоляю: метни же милый свой дрот белоснежной
Дланью, убей - наслажденьем мне будет погибель! Нет страха
Ни пред мечом, ни пред дротом твоим, о бегущая страсти!
Пусть поскорее приходит погибель, неся мне свободу
330 [320]
От всеязвящего жала Эроса, жгущего сердце!
Смерть! Умереть я желаю! Ах, если б стрелою своею,
Лучница, вслед за Кипридой и ты бы меня уязвила,
Ради Пафийки молю я не в горло лезвием метить,
Дрот погрузи мне в сердце, где спрятались жала эротов!
Нет же... пусть будет горло! Не поражай меня в сердце!
В новой ране нет нужды! Если тебе так приятно,
Пусть другое оружье будет: земля меня примет,
Раненного огнем, низвергнутого железом!
340 [329]
Жалкого сразу прикончи! Стрел не жалей с тетивою!
Сладостно и железо, коль ты его тронула дланью!
Сам я себя вместо цели подставил, взором любовным
Светлую длань озираю, наложенную на стрелы,
Сладостную тетиву натянувшую до отказа,
Что до розовой груди правой легонько коснулась!
Гибну по собственной воле, жалкая Эроса жертва!
Не защищаюсь от смерти, облака стрел не боюся,
Только и вижу, как снеги белые нежные руки
Вожделенные мною стрелы и лук ухватили!
350 [339]
Что ж, мечи из колчана в сердце мне все свои дроты,
Смертоносные жала в меня посылай, ибо горше
Ранят стрелы иные острием огнежальным!
Если убьешь из лука, зачаровавшего сердце,
Дева, кострам погребальным не вверяй моей плоти,
Ибо я не желаю иного огня! Только, дева,
Скрой под сладостным прахом собственною рукою
Тело, подай же милость последнюю, дабы сказали:
"Сжалилась дева над павшим от длани ее!‟ Над могилой
Не клади ни авлоса, ни сладкозвучной пектиды;
360 [349]
Посоха пастуха, сего знака занятья, не надо!
Но возложи над гробницей только свой дрот смертоносный,
Дрот, что кровью моею окровавлен злосчастной!
Дай мне последнюю милость такую, и над могилой
Набросай ты нарциссов (знак жертвы страсти любовной)
Или крокусов милых, иль Милакс цветов полюбовных,
Или весенних цветов - быстротечных брось анемонов,
Возвестивших бы краткость жизни моей и цветенья!
Если ты рождена не морем жестоким иль камнем,
Слезы пролей скупые, чтоб их необильной росою
370 [359]
Увлажнилась поверхность ланит румяных и милых;
Собственною рукою выведи киноварь буквиц:
"Химнос пастух упокоен тут, отказавши от ложа,
Никайя дева убила его и сама схоронила‟".
Рек он - и в то же мгновенье Никайя рассвирепела -
Крышку срывает с колчана, полного стрел смертоносных,
И пернатую точно в цель направляет, согнувши
Рог округленный лука с тугою на нем тетивою!
Стрелка летит, точно ветер, прямо пастырю в горло -
Он же еще говорил! - и пернатая неумолимо
380 [369]
Преградила, вонзившись, лившейся речи дорогу!
Не неоплакан был мертвый юноша - проклиная
Никайю-мужеубийцу, горные нимфы стенали,
Разливаясь слезами по Химносу, в пенном жилище
Плакала дочь Риндакида, что без плесниц над водою
Странствовала, наяды плакали, в близком Сипиле
Камень Ниобы слезами полнился преизобильно;
Некая нимфа-юница, не знавшая брачных эротов,
Буколи́она ложа еще не спознавшая дева,
390 [378]
Абарбаре́йя-наяда убивицу часто бранила,
Горестный вопль поднимая; не менее, чем Гелиады
Над Фаэтоновой смертью, слез они горьких излили!
В неукротимое сердце девы-убийцы взглянувши,
Лук свой забросил Эрос и в честь пастуха дал клятву,
Противоборную деву бросить на грудь Дионису!
Даже бесслезная древле, воссевшая в львиной повозке,
Рейя Диндимйда, владычица, матерь Зевеса,
Плакала над пастухом; погибель Химноса злую
Эхо оплакала, дева, враждебная свадебным узам!
400 [388]
Голосили дубравы: "В чем же пастух провинился?"
Ах, да осудят тебя Киферейя и Артемида!
Видит все Адрастейя: видит и деву-убийцу,
Видит Адрастейя и плоть, умерщвленную медью,
И показавши на тело усопшего Кипрогенейе,
Эроса проклинает. И в густолистной чащобе
Бык по Химносу плачет, скорбит и слезами исходит!
Застенала телица, и яловица стенает
Над пастухом убитым, и мнится, все возопили:
"Умер красавец-пастырь - красавица погубила,
410 [398]
Столь желавшего девы дева убила, наградой
Вместо любви - погибель, кровью его обагрила,
Дева оружья железо, угаснул пламень эротов!
Умер красавец-пастырь - красавица погубила,
Нимф она в горе повергла, отрогам и долам не вняла,
Ах, не услышала вяза, глуха и к сосне осталась,
Что говорила: "Стрел не мечи, пастуха не повергни!‟
Химноса волки жалели, свирепые звери медведи,
Слезы у львов из очей лилися, внушающих ужас!
Умер красавец-пастырь - красавица погубила!
420 [408]
Горных пастбищ ищите других, о быки и телицы,
Гостеприимства отрогов других - любовь погубила
Пастыря дланию девы! Куда же путь мне направить?
В чащу какую? Прощайте, луга, прощайте, долины!
Умер красавец-пастырь - красавица погубила!
Горы и долы, прощайте! Прощайте, ключи и истоки!
Гамадриады, наяды - прощайте!" Пан козлоногий
С Фебом заплакали горько: "Авлос да погибнет навеки!
Где Немесида с Кипридой? Эрос, оставь свои стрелы!
Пенье оставь, Сиринга! Погиб сладкогласый пастырь!"
430 [418]
Кровь злосчастного, жертвы невинной, родимой, милой
Феб показал сестре - и взрыдала сама Артемида,
Химноса участь жалея, над страстью жалкого плача!
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: