В другом месте среди площади с кустами разного рода возвышался изолированный холм, очень похожий на небольшую часовню, а вокруг него расположились остатки холмов, похожих на намогильные памятники и саркофаги.
В самой долине р. Дям, недалеко от рощи с нашей стоянкой, была другая роща, возле которой возвышался уединенный холм столовой формы, похожий на китайское сооружение — глинобитную стену, окружающую небольшое селение или хутор. Сходство усиливалось еще тем, что наверху в одном месте имелось возвышение, похожее на дымовую трубу, а в другом — монгольское «обо» из хвороста. На карте к описанию путешествия в Тибет М. В. Певцова, экспедиция которого (…) при возвращении прошла вдоль р. Манас, мимо оз. Телли-нор и затем вдоль р. Дям, в этой местности (Орху) показан «форт». Но мы не видели здесь никакого форта, то есть крепости, и постройка укрепления вдали от границы и городов, в оазисе, населенном только немногими (…), и на окраине пустыни в стороне от реки как будто не имела смысла. И можно думать, что экспедиция приняла этот уединенный естественный холм, не осмотрев его ближе, за форт. Замечу, что эта экспедиция прошла по р. Дям очень близко от эолового города, некоторые башни и иглы которого хорошо видны из долины этой реки, и не обратила на него никакого внимания, даже не упомянула о нем. Это можно объяснить только тем, что экспедиция, в составе которой был молодой геолог, очень торопилась домой после полутора лет трудных работ на окраине Тибета и проходила здесь в декабре, когда снег мог скрывать многое.
Итогом работ стал монументальный трехтомный труд «Пограничная Джунгария», который, по мнению современных исследователей, «и в наше время остается самым полным физико-географическим и геологическим описанием этой обширной области Центральной Азии».
Вопрос, который поставил Зюсс, был окончательно решен.
«Я пришел к выводу, — писал Обручев, — что к системе Алтая ни один из хребтов Пограничной Джунгарии отнести нельзя. Дело в том, что Восточный Тарбагатай продолжается далеко на запад в виде Западного Тарбагатая, который далее (…) тянется в глубь Киргизской степи и явно принадлежит к системе киргизских, а не алтайских складчатых гор. Расположенная к северу от него цепь Манрак-Саур имеет то же направление, отделена от Алтая широкой долиной Черного Иртыша и Зайсанского озера и также скорее принадлежит к системе киргизских гор (…). Остальные же цепи Пограничной Джунгарии бесспорно принадлежат к системе Тянь-Шаня…»
Томский технологический институт чуть ли не с момента его создания приобрел репутацию «крамольного».
«Гнездо местных революционных деятелей», «высшее неучебно-забастовочное заведение», — доносил попечитель Западно-Сибирского учебного округа.
Студенческие забастовки следовали одна за другой, явным вольнодумством отличались и профессора института.
«Кровавое воскресение» в Петербурге всколыхнуло всю Россию, 18 января 1905 года на улицы Томска вышли сотни и тысячи демонстрантов:
«Время настало. Своей борьбой, своей кровью должны мы разбудить тех, кто еще спит. На улицу, товарищи, во вторник 18. На улицу под красное знамя социал-демократии. Все, как один. Кровь петербургских рабочих лилась не напрасно. Долой царскую монархию. Долой войну. Да здравствует всеобщая стачка по линии Сибирской железной дороги. Да здравствует революция во всей России».
Как и в Петербурге, демонстрация томских рабочих и студентов была жестоко подавлена. Как и в Петербурге, лилась на улицах Томска кровь.
«Мы, нижеподписавшиеся, члены педагогического персонала Томского технологического института, собрались восемнадцатого января сего года для обсуждения возмутительнейшего происшествия, бывшего сегодня, и, выслушав свидетелей происшедшего, единогласно постановили просить совет института ходатайствовать через Господина Министра Народного Просвещения перед Господином Министром Юстиции, о гласном, всестороннем и беспристрастном расследовании недопустимого ни при каком способе правления страной зверского усмирения демонстрации полицией и казаками. Уже после окончания активных действий со стороны демонстрантов, полиция и казаки производили избиение холодным и огнестрельным оружием, нагайками, кулаками и сапогами — арестуемых демонстрантов и посторонней беззащитной публики во всей окрестной местности: на улицах, дворах, не разбирая ни возраста, ни пола; безжалостно избиты и изранены женщины и дети; нападали на спокойно стоящих на месте, на лежавших и убегавших. Все это в такой степени идет вразрез с нравственным чувством современного общества, до такой степени далеко до хотя бы слабого представления о законности, что ни один уважающий себя человек не может оставить без протеста такого вопиющего произвола. Помимо этих соображений, мы не считаем возможным оставаться безучастными к этому прискорбному происшествию и ввиду того обстоятельства, что среди пострадавших имеется много наших студентов, которые вправе ожидать, чтобы институт выступил в защиту их законных интересов».
Среди подписей под этим письмом первой стоит подпись профессора Обручева. Кажется, и в самом стиле письма явственно чувствуется рука Владимира Афанасьевича. Естественно, протест профессоров и преподавателей ни к чему не привел. А Томский технологический институт был вскоре закрыт до начала следующего учебного года.
«В 1906 году в Томске начала выходить либеральная газета «Сибирская жизнь», в которой принимали участие некоторые профессора университета и Технологического института, в том числе и я, в качестве фельетониста… Я писал фельетоны на политические темы в сатирической форме — конечно, под псевдонимом. Но в провинциальных условиях скрыть это было невозможно, и автор, конечно, был известен попечителю.
Мероприятия министерства Кассо в отношении высшей школы вызвали в конце 1910 года большие забастовки студентов и прекращение занятий на целые недели. Попечитель приходил в Технологический институт и заставлял профессоров читать лекции в аудиториях перед несколькими штрейкбрехерами из организовавшегося в это время союза аполитичных и реакционных студентов — «академиков». На этой почве возникли столкновения. Вслед за тем последовало увольнение около 370 студентов по распоряжению министерства. Я протестовал в Совете института против этого огульного увольнения и сообщил о нем томскому депутату в Государственной думе».
Депутат, хорошо знавший Обручева по Томску, помочь, однако, ничем не мог.
Летом 1911 года был исключен из института старший сын Володя «ввиду вредного направления и опасной для общественного порядка деятельности в сфере забастовочного движения в среде учащейся молодежи». А осенью и Владимиру Афанасьевичу предложили подать в отставку. Ему припомнили все — и протесты его, и фельетоны…
Пришлось всей семьей перебираться в Москву. Сергей уже учился на естественном отделении физико-математического факультета Московского университета, Владимира приняли в Коммерческий институт, младший — Дмитрий — поступил в частную гимназию. Поселились на Арбате, в Калошном переулке. Путь на университетскую кафедру для Владимира Афанасьевича был закрыт, поскольку он по-прежнему не имел ученой степени. Горное ведомство выплачивало только небольшую 250-рублевую пенсию за выслугу в 25 лет, но хороший заработок давали различные экспертизы — особенно для Российского золотопромышленного общества, — так что семья не нуждалась.
Обручев вошел в состав Геологического отделения Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, в редколлегию журнала «Природа». Много писал, занимался обработкой материалов по геологии Азии, готовил обзоры по геологии Сибири. Как всегда, десять часов в день за письменным столом…
А Россия шла к семнадцатому году. Кровавая бойня мировой войны окончательно расшатала царский престол. Поражения русских войск, смятение двора, Распутин, министерская чехарда, полный хозяйственный развал… Потом — Февраль. Потом — Октябрь! Как встретил Обручев революционный семнадцатый год?
В общем-то Владимир Афанасьевич был далек от политики, но о своих политических симпатиях и антипатиях — если уж приходилось высказываться — говорил всегда честно. И в воспоминаниях он не счел нужным ничего приукрашивать, не счел нужным умалчивать о своих тогдашних сомнениях. В них, в воспоминаниях — Время.