«Наконец-то мы в обетованной земле — в главном городе Восточной Сибири, в Иркутске! (…)
Ты, конечно, освободишь меня от подробного описания сорокатрехдневного путешествия. Дорога в Сибирь описывалась так часто и более опытным пером, чем мое, что о ней едва ли можно сказать что-либо новое. Железная дорога, пароход и гужевой транспорт следовали друг за другом, причем последний частично по совсем невозможным дорогам, коварство которых маленький Волик переносил с устыжающим нас стоицизмом. Следуя мудрому совету, мы сшили ему для этой последней части нашего путешествия мешок из овечьей шкуры, куда маленький турист засовывался до самой шеи, после чего продернутый в верхний край мешка шнурок затягивался под подбородком, как в старомодных табачных кисетах, оставляя рукам и ногам крохотного пассажира место для движения. Голова маленького человечка была покрыта капором из белой заячьей шкурки мехом наружу. Забавно было видеть его лежащим между нами в купленном в Томске тарантасе, и мы почти испытывали зависть, что благодаря этому снаряжению он так спокойно переносил толчки и тряску экипажа, которые, казалось, вытряхивали душу из тела, или даже спал так сладко, будто это было плавное колыхание его люльки.
По прибытии в Иркутск я представился своему начальнику. Он сообщил мне, что предстоящей зимой моя работа будет заключаться преимущественно в приведении в порядок имеющихся минералогических коллекций, на лето же намечается экспедиция (…).
Итак, в настоящее время я довольно свободный человек и могу использовать свой досуг на то, чтобы познакомиться с краем и людьми, выяснить светлые и теневые стороны новой родины и выбрать без спешки местечко для создания своего мирного домашнего очага (…).
Нам посчастливилось найти сносную квартиру за 30 рублей в месяц. Дом находится на тихой улице и состоит из двух комнат, побольше и двух поменьше и кухни в подвале (…). Вооруженные жизнерадостностью и нетребовательностью, снабженные теплыми шубами и большим запасом дров…, мы бодро встречаем приближающуюся сибирскую зиму в нашем вновь основанном жилище. У моей (жены) есть сынишка и хозяйство, требующее изобретательности и возбуждающее ее интерес своими весьма большими отклонениями от европейских форм. У маленького Воли есть папа и мама, соска и погремушка, так же как и дома в Петербурге, и, как подлинный философ, он ни одной минуты не заботится об остальных пяти частях света с их наслаждениями и лишениями. У меня — мои служебные обязанности и научная работа, прежде всего чрезвычайно интересное изучение геологического строения Сибири.
Библиотека Иркутского горного управления довольно жалка, зато библиотека здешнего отдела Русского географического общества богата и обещает мне приятное времяпровождение (…). Таким образом, я использую длительный зимний плен для усиленной подготовки к летним работам, знакомлюсь с требованиями этих последних и изучаю теоретически свое будущее поле деятельности с тем, чтобы при наступлении весны с ее солнцем и длинными днями знать хорошо, где я нахожусь, а не брести ощупью в своем деле…
В то время как я взялся за перо, чтоб продолжать это письмо, из соседней комнаты послышался милый голос моей жены. Она зовет меня к столу. Через щели плохо сбитой двери столовой проникает сильный запах стерляжьей ухи — признак, что она подана на стол. Я слышу твое неодобрительное восклицание: «Стерляжья уха! Какая роскошь для бедного геолога!» Это не такая уж роскошь, как ты думаешь, дорогая мама. Стерлядь стоит здесь у нас (как скоро я акклиматизировался!) лишь четырнадцать копеек фунт. Значит, я могу ее себе иногда позволять. Второй зов более настойчивый и уже менее мелодичный! Маленькая женщина становится нетерпеливой, еда остывает. Разве уже так поздно? Я вытаскиваю часы. Уже десять минут второго. У вас, на далеком западе — в России, как здесь обычно говорят, — сейчас всего лишь восемь часов утра. Солнце показывается на горизонте, а блестящий кофейник — на вашем столе с завтраком. Нас разделяют шесть тысяч верст! Бесконечное пространство для рукопожатия, кошачий прыжок для мысли…»
Работая в библиотеке отдела, Обручев вскоре убедился, что статьи, в которых в той или иной степени затрагиваются геологические вопросы, разбросаны по многочисленным журналам и другим изданиям. Он решил составить подробную критическую библиографию, чтобы облегчить будущим исследователям знакомство с геологией Сибири.
«Прочитывая книги и статьи, взятые в библиотеке отдела, я начал составлять аннотации к ним на отдельных четвертушках бумаги для позднейшей сортировки по содержанию и районам».
Эта работа была закончена… только через семь десятков лет. Вот вам еще один пример поразительной настойчивости и трудолюбия Обручева. Количество статей по геологии Сибири, естественно, постоянно возрастало. «История геологического исследования Сибири» была издана (начиная с 1931 года) в пяти томах, причем пятый состоял из девяти отдельных выпусков, последний из которых появился уже после смерти Обручева.
Владимир Афанасьевич лично отреферировал всю литературу, изданную до 1917 года, — 4287 рефератов! И внимательно отредактировал 7600 рефератов, написанных его помощниками по литературе советского периода!
…Летом 1889 года начались полевые работы.
Вначале — разведка угольных месторождений по реке Оке. (У подмосковной Оки есть сибирский тезка — приток Ангары.) Потом обследование небольшого месторождения графита на байкальском острове Ольхон. Потом осмотр старых копей слюды и ляпис-лазури в районе южной оконечности Байкала. Кстати сказать, из байкальского лазурита сделаны колонны иконостаса Исаакиевского собора; камень добывали здесь еще в начале XIX века, но потом копи были заброшены. Уже осенью Обручев совершил небольшую поездку в Нилову пустынь для изучения геологического строения района минерального источника в долине Иркута.
Все эти работы, выполнявшиеся по распоряжению Горного управления, не вполне удовлетворяли Обручева. Ему хотелось основательно заняться изучением геологии района. Но можно понять и начальника Горного управления — нужды края требовали в первую очередь разведки полезных ископаемых, необходимых для скорейшего развития горнодобывающей промышленности края.
Два следующих полевых сезона Владимир Афанасьевич провел в Ленском золотоносном районе.
ЛЕНСКИЕ ПРИИСКИ
Осень, зиму и весну 1889–1890 гг. я провел спокойно в Иркутске, занимаясь составлением отчетов о работах, выполненных летом: о разведке угля на Оке (к которому присоединил перечень всех известных в то время в Иркутской губернии месторождений угля), о поездке через Прибайкальские горы на остров Ольхон, экскурсии на копи слюды и ляпис-лазури у южной оконечности Байкала и осмотре Ниловой пустыни (…).
Весной Л. А. Карпинский предложил мне начать летом геологическое исследование Олекминско-Витимского золотоносного района (теперь называемого Ленским. — Л. Ш.), который уже в течение нескольких лет занимал первое место в России по годовой добыче россыпного золота. Геологическое строение его (как, впрочем, и других золотоносных районов Сибири) было очень мало известно, и сведения о нем были собраны 25 лет назад горным инженером Таскиным и геологом-географом Кропоткиным. Было интересно проверить эти старые данные, выяснить особенность золотых россыпей, залегавших под большой толщей наносов, вследствие чего в районе применялась добыча песков шахтами, почти неизвестная в других районах Сибири.
Район отстоял далеко от Иркутска, нужно было ехать сначала на лошадях по якутскому тракту, потом плыть на лодке и на пароходе вниз по Лене и на пароходе вверх по Витиму, и работа должна была занять все лето. По пути на прииски, на Лене в устье р. Куты находился казенный солеваренный завод, куда был назначен смотрителем горный инженер А. А. Левицкий. С ним и его женой мы познакомились зимой в Иркутске, и он пригласил мою жену с сыном приехать на лето погостить на заводе. Это меня очень устраивало: по пути на прииски я мог завезти семью на завод, а возвращаясь в конце лета, — заехать за ней и увезти назад в Иркутск. Жене также хотелось попутешествовать, вместо того чтобы оставаться одной все лето в городе.