Он пал, как падает все на земле, — это, разумеется, само собою. Но мысль спрашивает: отчего же нет третьего Херсонеса, такого же торгового и могущественного, на месте, оказавшемся столь удобным, и в век, несравненно более счастливый? Ведь разорены же были здания первого Херсонеса и перенесены были на другой пункт полуострова, где возник новый Херсонес, второй, или так называемый Корсунь; и однако же судьба херсонесцев не изменилась через это к худшему.

Историки много толкуют о влиянии географических и климатических условий на историю; но кроме географии, как видно, есть этнография, которой выводы делают иногда ничтожными все другие выводы. Видно, недаром в рабочем скоте верблюд сильнее буйвола, буйвол сильнее вола, какой хомут ни надевайте на них.

Племена людские имеют те же различия и характерные свойства.

Зеленый сад в руках одного превращается в руках другого в бесплодный сухой пустырь, хотя вода, почва, небо и солнце остаются без перемены.

Большая разница, когда жизнь кипит свободно и самостоятельно; беспрепятственно выбирая для себя пути и средства, принимая на собственный страх свое счастье и несчастье, свой барыш и убыток; или когда она вгоняется в рамки, приготовленные для нее постороннею рукою, и заводится, как бессознательная машина, на определенный срок, для определенной цели, по определенному размеру.

Расчеты и размеры, предначертанные заранее, редко оправдываются единственным их знатоком и критиком — текущей жизнью.

Чиновничьи города, разумеется, будут бессильны в том деле, которое спорилось в руках свободной общины.

История Херсонеса, конечно, много обязана тому гражданскому устройству, под которым жили обитатели Херсонеса и которое у разных племен, в разные века — у финикийцев, как у голландцев, — при самых разнообразных географических и климатических обстоятельствах — в Америке, точно так же, как в Африке и Европе, — приводит всегда к одному и тому же благому и естественному результату.

II

Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом, Девою, Богами и богинями олимпийскими и героями, Которые владеют городом и землей И укреплениями херсонеситов…

Так начиналась присяга граждан Херсонеса, текст которой был вырезан на мраморной плите, установленной на главной площади города. Плита была найдена при археологических раскопках в конце XIX века; и спустя тысячу двести лет после своего создания херсонесская присяга явилась на свет как зримое свидетельство драматической истории города-государства и его блестящей культуры. Полутораметровая мраморная стела, в лаконичном декоративном оформлении, производит впечатление монументальной художественной вещи строгого классического стиля; пятьдесят семь строк ее текста напоминают о том, что, пустившие глубокие корни на таврической земле, херсонеситы гораздо прочнее, чем жители других греческих городов-колоний — ольвийцы или боспорцы, — сохраняли чистоту греческой речи.

Присяга — «прекраснейший образец заклинательной и гражданской поэзии» (по выражению Максимилиана Волошина) — свидетельствует о том, что через полтораста лет после своего образования, на рубеже IV–III веков до нашей эры, Херсонес испытал первые серьезные потрясения. Город-полис был устроен как демократическая республика: его свободные жители составляли гражданскую общину и все важнейшие вопросы своей жизни решали в Народном собрании, руководимом Советом; государственные декреты издавались от имени «Совета и Народа». Каждый свободный гражданин Херсонеса обладал политическими правами и был наделен правами имущественными — прежде всего на владение своим земельным наделом. Херсонеситы были хозяевами своего города, дорожили его свободой — и потому присяга, которую принимал каждый гражданин полиса по достижении политического совершеннолетия, не была для них пустой формальностью.

Но та клятва, которая была начертана на мраморной стеле и которую должен был произнести каждый гражданин, — была не обычной гражданской присягой: она была вызвана чрезвычайными обстоятельствами. В этой присяге есть три ключевых слова, которые помогают нам представить, что же произошло в Херсонесе на рубеже IV–III веков до нашей эры: Заговор; Спасение; Свобода. Был обнаружен заговор против города некими людьми, которые «отпали» от него: изменили своей клятве, захватили часть владений города — его хоры — в северо-западной Тавриде и вознамерились установить в самом Херсонесе свою единоличную, тираническую, власть. Поэтому два других ключевых слова в новой клятве херсонеситов — СПАСЕНИЕ и СВОБОДА: спасти город — это и значило сохранить его свободу, его демократическое устройство и общину свободных граждан.

С той поры, на протяжении своей долгой истории, Херсонесу не раз угрожали заговоры врагов — внутренних и внешних; в борьбе за свою свободу процветающий, зажиточный и благоустроенный город полагался не только на свою военную силу, экономическую мощь и дальновидную политику. Херсонеситы свято верили, что в спасении от всех напастей им помогает богиня Дева — то самое божество, что упомянуто в первой строке присяги вместе с великими богами Неба, Земли и Солнца — Зевсом, Геей, Гелиосом. Культ этой богини херсонесские греки переняли от аборигенов полуострова, с которыми им пришлось жить бок о бок — от тавров. Как называлась великая богиня на языке тавров — мы не знаем; греки называли ее Парфенос — Дева. Это была великая богиня земли, воды, всего животного и растительного мира — владычица всякой жизни и всякого рождения. Херсонесским колонистам это божество было знакомо еще на их родине, в Гераклее; тем легче было им здесь, в Тавриде, принять культ таврской Девы, которая с течением времени стала отождествляться у них с Артемидой-охотницей. Этой богине был посвящен в Херсонесе главный храм, в ее честь совершался ежегодный праздник — Парфении.

Дева была, в представлении херсонеситов, их богиней-хранительницей; и уже за первые двести лет существования свобода и благополучие города были столько раз спасены от разных угроз, что потребовалось составить хронику всех этих событий. Так появился собственный херсонесский историограф — Сириек, который, тщательно изучив храмовые записи и городские предания, трудолюбиво описал все известные случаи «чудесных явлений» богини Девы своему городу в трудную минуту. За этот труд Совет и Народ постановили увенчать Сириска золотым венком в праздник Дионисий и удостоить его почетного декрета: «Народ венчает Сириска, сына Гераклида, за то, что он описал явления Девы…».

Так было положено начало патриотической херсонесской историографии, в которой реальные факты переплетались с городскими преданиями, а чудесные и спасительные явления Девы сопровождали полную драматизма хронику отношений Херсонеса с соседними народами и государствами. Уже Сириек описал историю отношений своего города с его главным соперником на востоке Тавриды — Боспорским царством. Политическое и экономическое соперничество Херсонеса и Боспора с течением времени все обострялось — пока не превратилось из хронической вражды в длинную цепь военных конфликтов. Жизнь не переставала давать все новый материал для продолжателей дела Сириска; и вот, спустя два века после него, в патриотическую историю Херсонеса было вписано новое яркое сказание — об очередном спасении Херсонеса от гибели. На этот раз героиней оказалась не столько Дева небесная (хотя без ее участия, конечно, не обошлось), сколько земная дева, херсонесская гражданка Гикия, дочь архонта Ламаха. Случилась эта история во второй половине I века до нашей эры; какой-то новый Сириек описал происшедшее во всех красочных подробностях — и история эта, пережив свое время, превратилась в самое знаменитое херсонесское предание. Настолько знаменитое, что когда, девять столетий спустя, император Византии (которой теперь был подвластен Херсонес) Константин Багрянородный составлял для своего сына и наследника поучения под названием «Об управлении империей», он включил сюда и героическую легенду о Гикии, позаимствованную им из какого-то неизвестного нам херсонесского историографа.