— Только Шапшала где теперь найдешь? Давно из Стамбула ушёл. Хочешь деньги, можно иметь деньги. Скоро начальник поедет. Насыпь больше дроби в ружье. Близко поедет. Будет много денег.

Поднялся Мамут на ноги; точно провалились все его гости; только пол заскрипел. Слышит, звенит колокольчик. Зарядил ружье, за окошко спрятался. Шагом едет начальник, дорога плохая. Вспомнил о Мамутовом кладе, оглянулся на дом. Блеснуло в окне что-то, пошел по горам гулять выстрел. Позади ехали верховые; бросились к дому, схватили Мамута, скрутили кушаком ему руки. Не боролся Мамут; знал, что пропал человек.

Сидит Мамут в тюрьме, ни пьет, ни ест, позеленел; всю ночь с кем-то разговаривает. Страшно караульному: один, а на два голоса разговаривает. Сумасшедший, думает. Вдруг, видит, стал Мамут рвать на себе шаровары, схватил что-то в руку, запрыгал от радости. Не стал караульный дальше смотреть, зашел за дверь; не видел, как вскочил к Мамуту зеленый Шайтан, как руку на плечо положил.

— Прячь скорей свой последний червонец; увидят — отберут. Прячь в рот.

Сунул Мамут в рот червонец. Зазвенел засов тюрьмы. Глотнул Мамут и удавился.

Узнали в деревне, что удавился червонцем Мамут, говорили: — Жадный был человек, глупый был человек, дом в Ялы-Богазе купить захотел. Кто в Ялы-Богазе может жить! Нечего жалеть такого человека!

С того времени никто в этом доме не живет и народ его называет Шайтан-сарай.

Помолчал Асан, а потом прибавил: — Может быть, и теперь Шайтан здесь живет. Кто знает! Когда Шайтан где станет жить, долго оттуда не уйдет!

Печатается по изданию: «Легенды-Крыма», Н. Маркс, Выпуск первый. М., 1913.

Этот домик, принадлежащий ныне одному армянину, по-прежнему, остается нежилым. Случай с кладом, найденным чабаном в стене развалины церкви Успенья Богоматери, рассказывал моему отцу, Александру Карловичу Марксу, в шестидесятых годах прошлого столетия, феодосийский исправник Изнар. Развалины церкви на Келисэ-кая (церковная гора) сохранились и до наших дней, Чабан — пастух. Таяк (копыто) — посох с крюком, которым чабан ловит овцу за ногу. Око — мера веса, 3 фунта.

Кетерлез — мифическое существо, которое связывают то со святым Георгием, то с пророком Ильей.

Кетерлез-Обо — гора в Козской долине, на которой сохранились остатки церкви Святого Георгия. 23 апреля, в Георгиев день, сюда приходили местные жители поставить восковую свечу (бал-муму). В этот день татары отдыхают и веселятся. По местному поверию, на следующий день в лесу можно встретить Кетерлеза, что обещает богатство.

Кетерлез омыл лицо водой, посмотрел в ручей.

— Сколько лет прошло, опять молодой. Как земля, — каждый год старой засыпает, молодой просыпается.

Посмотрел вокруг. Синим стало небо, зеленым лес; в ручье каждый камушек виден.

— Кажется, не опоздал, — подумал Кетерлез и стал подниматься в гору.

У горы паслась отара. Блеяли молодые барашки, к себе звали Кетерлеза.

— Отчего в этот день коней, волов не трогают, не запрягают, а нас на шашлык берут? — остановились, спрашивая, овцы.

Подогнал их чабан: — Нечего даром стоять. По тропинке ползла змея.

— Кетерлез, верно, близко, — подумал пастух,

— Когда Кетерлез молодым был, с коня змею копьем убил. С тех пор, когда он идёт, всегда змея от него убегает.

Поднял чабан камень, чтобы убить змею. Крикнул ему Кетерлез:

— Лучше ложь в себе убей, чем змею на дороге.

Не коснулось слово сердца чабана, и убил он змею.

— Хорошо вышло, Кетерлез будет очень доволен.

Вздохнул Кетерлез; посмотрел вниз.

Внизу, по садам, поддеревьями, сидели люди, готовили на шашлык молодого барашка.

— Ай, вкусный будет, когда придет Кетерлез, есть чем угостить.

— Может быть, прежде ходил, теперь больше не ходит, — сказал один.

Засмеялся другой.

— Наш Хабибула крепко его ожидает. Думает, покажет ему ночью Кетерлез золото; богатым будет.

Сидел Хабибула на утёсе, молчал.

— Отчего молчишь, Хабибула? Старым стал, прежде всегда хорошую песню пел.

И запел Хабибула:

— Ждем тебя, Кетерлез, ждем; прилети, Кетерлез, к нам сегодня; принесись на светлых струях; заиграй музыка сердца. Чал, чал, чал!..

Прислушался Кетерлез, подумал;

— Вот золото ищет человек, а золото — каждое слово его.

Протянул руки к солнцу. Брызнули на землю лучи. Сверкнул золотом месяц на минарете. Пел Хабибула:

— Золотой день пришел к бедняку, — Кетерлез не обидит людей… Чал, чал, чал!..

Пел и вдруг затих.

Не любит его Кэтыджэ, хоть говорит иногда, что любит. Нужен ей другой, нужен молодой, богатый нужен.

— Богатый — значит умный, — говорит она. — Был первый муж богат, Хочу, чтобы второй ещё богаче был. Все сделаю тогда, все будет в руках.

Смотрит Хабибула вперед, не видит, что близко, что далеко — видит, где другие не видят. Ищет глазами Кетерлеза среди гор и леса. Верит, что придет он. Обещает поставить ему на старом камне свечу из воска, бал-муму.

Понял Кетерлез, чего хочет Хабибула, покачал головой.

— Те, что пьют и едят по садам, счастливее этого. Пили и ели люди по садам, забыли о Хабибуле и Кетерлезе.

Не заметили, как пришла ночь. Зажег Хабибула на старом камне свечу, ждет Кетерлеза.

Долго ждет.

Поднялась золотая луна; услышал шорох в кустах; заметил, как шевельнулись ветки, как осветил их дальний огонь.

— Ты хотел меня, — сказал голос. — Вот я пришел. Знаю, зачем звал. Молодым был, только песню любил, старым стал — женщину хочешь. Для неё золото ищешь.

— Для неё, — сказал сам себе Хабибула.

— Слышишь, Хабибула, как шумит ручей, молодой ручей; как колышется трава, свежая трава. Только старый ты — не услышишь завтра.

— Слышишь, как твоё сердце бьется, хочет успеть за другим, молодым. Не успеет только.

— Имел в себе золото ты, было легким оно. Из земли захотел? А поднимешь?

Не слушал дальше Хабибула; бросился в кусты, откуда был свет.

— Не опоздать бы.

Бежал к свету по лесу, рвал о карагач одежду, изранил себя.

— Теперь близко. Слышал сам голос Кетерлеза. В двух шагах всего.

И увидел Хабибула, как под одним, другим и третьим кустом загорелись в огне груды золота.

Подбежал к ним; брал руками горящие куски, спешил спрятать у себя на груди. Плакал от радости и страха, звал прекрасную Кэтыджэ.

Тяжело было нести. Подкашивались ноги, не помнил, как добрался до деревни.

Не было даже сил постучать к Кэтыджэ. Упал у порога.

— Кетерлез дал много золота. Все твое. Принес тебе, моя чудная.

Шли тихо слова, не долетали до Кэтыджэ. Спала крепко она, обняв руками другого.

Не нужен ей больше Хабибула.

И умер Хабибула.

Хабибула — ольдю.

Может быть, лучше, что умер, не взяв в руки прекрасного.

Если бы взял, может быть, оно перестало бы быть таким. Кто знает.

* * *

Уходил Кетерлез из тех мест, думал:

— Ушел с земли Хабибула — певец, ничего, придет на его место другой. Пройдет одно лето, придет другое. Оттого никогда не умрет Кетерлез.

Карасевда — меланхолия, как последствие безнадежной любви, сумасшествие от любви.

— Облако, если ты летишь на юг, пролети над моей деревней, скажи Гюль-Беяз, что скоро вернется домой Мустафа Чалаш.

Пролетело облако, не стало видно за тюремной решеткой.

Целую ночь работает Мустафа Чалаш, чтобы разбить кандалы. Только «не там ломится железо, где его пилят».

Демир егелеген ерден копалмаз.

Лучше не спеши домой, Мустафа. Подкралась Карасевда, черная кошка и ходит близко от твоего дома.

Но бежал Мустафа Чалаш из тюрьмы и скрылся туда, где синеют горы.

Долго шёл лесом и знал, что недалеко уже Таракташ, да трудно идти в гору, устал.

А позади звенит колокольчик, догоняет, — едет становой.

Спустился Мустафа Чалаш в Девлен-дере, Пропалую балку, как зовут ее отузские татары.