Через много лет я узнал, что в эти самые дни жена предавала меня, как потом будет предавать до конца жизни.

Предавала с врачом нашей команды Шхвацаная, предавала с редактором одной из моих книг Лавриковым и всеми другими Юриями Николаевичами и Михаилами Семеновичами, Николашами и Санечками… Предавала с Доронцовыми (да, да, из того самого древнего рода) и с людьми без имен — только номера телефонов…

И она смеялась надо мной и называла «шизанутым», никогда не удерживая от смертельного риска.

Поэтому я и не слышал ни одного слова заботы даже при самых разрушительных нагрузках. От них на многие месяцы наступала бессонница, измученность была такой — свое тело было в тягость. Я погружался в саморазрушение, горел, а за мной молча и холодно наблюдали: когда же наконец свалюсь.

Она безмолвно поощряла ускоренный износ, постоянное физическое изнурение на грани тяжелейших заболеваний. Я всегда ждал хотя бы намек на предостережение: «Зачем это? Брось это! Зачем убийство себя?..» Нет, это «убийство себя» входило в ее жизненные планы; я со всеми своими принципами и мечтами был чужд ей и враждебен.

Она глумилась над моей жизнью с «ними». Все годы твердила «им», какой крест несет, живя со мной. Рассказами об этих мучениях она оправдывала свою жизнь — одно сплошное предательство. Оно было тем более подлым, что она происходила из весьма состоятельной семьи. В любой миг она могла уйти. Не ушла. Ненавидя, жила со мной.

Теперь я вижу, что меня за руку вели к гибели, играя на моем честолюбии и страстях.

И до сих пор меня мучает одна жгучая, пронзительная мысль: почему она не ушла от меня, а предавала и глумилась! Ответ?.. Ясен ответ. Я был знаменит, и мое будущее не было расшифровано ею: там могла быть большая удача, и спешить не следовало. Тем более по ее расчетам я должен был умереть. Однажды, во время тяжелой болезни, она холодно обсуждала, в чем лучше положить меня в гроб. Мама рыдала, кричала (как «они» потом говорили: вопила!), прогоняла, на что было замечено: «Что вы на меня-то кричите? Кто ж виноват, что он умирает?..»

Я узнал это только в пятьдесят лет. И все смутное в моей жизни, непонятное, обидное, о чем я догадывался, но не мог объяснить, вдруг сразу сложилось в одну стройную мозаику.

И я тогда все до конца понял о людях-крысах.

С тех дней мне глубоко понятен Сальвадор Дали: все эти картины с лицами-оболочками, источенными пороками, исчервленными душами… Я понял, отчего такое место в его композициях занимает простата и прочие половые придатки. Все это у людей-крыс заменяет душу, девичьи мечты и дарования.

Я прежде думал, Сальвадор Дали — это болезненное преувеличение, это даже оскорбление нас. Как можно мир людей, их отношения замыкать лишь на исчервленных корыстью чревах, желудках и половых органах?.. Но, похоже, великий Дали был и великим знатоком этого мира — основ его, самой сути.

Всё поедающие и уничтожающие крысы. Без мечты, идеала, чести — только голый расчет и размножение.

В их поцелуях — плесень, в смехе — зависть, в руках — одна страсть: присваивать и загребать. Они есть, потому что есть мы. Они паразитируют на людях — великое и неистребимое племя крыс.

Я понял, что предательство не редкость, не случайность, а орудие борьбы за жизнь у людей-крыс. То, что одни добывают силой ума и талантом, им доступно предательством. Они предают идеалы, жениха, мужа, семью… в конце концов и себя… — и кормятся.

У великого множества людей предательство составляет основу бытия. Жена… Дочь… Друзья… Их предательство обратилось в доход, не только плотские радости.

Все, что случилось со мной, не разочаровало меня в людях, а сделало лишь сильнее. Предательства столько же вокруг, если не больше. Но я вижу его.

Почти до седых волос я не мог оценить замечание Шопенгауэра: в мире только и можно выбирать между пошлостью и одиночеством.

Я бы сказал не так: в мире только и можно выбирать между пошлостью и мечтой… Всем богатством постижения, работы мысли и, конечно же, любовью. Ибо никто никогда, даже предательство всех, не убедит меня, что ее нет. Потому что я знаю ее. Она со мной.

Сколько ни глумились надо мной, не сознавали одного: предать меня невозможно. Для этого я должен предать себя, потому что больше жизни, больше страсти я верен мечте… Отнять у меня ее не смог никто, как ни старались. Просто из моей жизни ушли они, а всё осталось: и мечта, и любовь. И как ни странно — вся чистота жизни.

Пусть уходят. Пусть предают и уходят. Это делает нас свободнее и чище.

Предательство — это признание своей ничтожности, невозможности принять жизнь на том уровне, который дает иная жизнь. Это признание своей несостоятельности.

Это попытка убить то, чем не владеют люди-крысы. Убить талант, чистоту и любовь.

Но это от Творца, и они не властны здесь. И потому убить не могут. Ведь все, что от Творца, до последнего дыхания с нами и ум, и красота, и сердце, и талант…

Но если бы это была только слепота…

Но и это я пережил. Потому что, когда живешь ради дела, то все измеряешь им. Это дает пережить все, даже самое жестокое, даже предательство жены, дочери, друзей…

Я был шутом в ее глазах, потому что не загребал деньги там, где мог бы их грести лопатой.

Я был шутом, потому что никогда не интересовался, где она бывает и с кем встречается. Я думал, что мы делаем одно важное дело, и не допускал мысли, что предательство может быть здесь, в моем доме.

Я был шутом: мертвые руки от тренировок, а я сажусь за машинку. Ведь эти два занятия — «железо» и литература — несовместимы. Слишком чудовищным оказывается нервный расход. Да, было над чем глумиться, и впрямь «шизанутый»…

Я был шутом, поскольку нервы сдавали, работу ломил опасную, и ей не было конца. Наступали бессонницы, и измученность доводила до отупления.

Я был шутом, потому что верил в какие-то мечты, идеалы, когда все вокруг шли и брали «все от жизни».

Из-за нее я потерял дочь. Она во всем повторила мать. Взяв едва ли не все имущество, просторную квартиру, притворяться обездоленной и лгать всем, лгать, лгать…

Она в лицо мне кричала, как ненавидит меня. Господи, что я только не слышал! Уже порвав со мной (точнее, я порвал с ней, что она тщательно скрывает) — продолжает спекулировать моим именем. Я настаивал, чтобы она сменила фамилию на фамилию матери, но она не сделала это. Не выгодно.

Крысы кормятся чужим трудом и получают свое «достоинство», истребляя другие жизни.

Каждый шаг их сопровождает ложь. Ложь и лесть они превратили в ремесло — и обманывают всех. Исключений нет.

Оборотень! Оборотни!..

Но и это я пережил.

Я по-прежнему исповедую любовь. Точнее, мне наконец выпало счастье любить. Я все-таки узнал, что это: родная, теплая, преданная жена. Я все-таки узнал, что такое любовь. Не случка, а любовь. Я узнал, что такое добрая дочка, дом, счастье каждый час быть вместе…

И вокруг больше нет стужи. Ведь стужа бывает только тогда, когда тебя не любят и притворяются, обманывают и лгут.

И я по-прежнему верю только в любовь. Если бы я не любил, я не смог бы жить в этой жизни. Только любовь дала мне силу выстоять и подойти к цели.

И теперь, для меня слились в одно целое — любовь и цель.

Они неделимы и не могут по отдельности существовать.

Большие рекорды, славу, достаток, высокое положение — все я отдал книгам. И не только отдал, но растоптал, стер, обесценил смыслом книг. Я пошел едва ли не против всех. Не я один, разумеется, но с теми немногими, которых и не разглядеть среди несметного моря людей.