Над огромным мегаполисом нависло типично лондонское ненастье. Из подсвеченной городскими огнями серой каши небес спускались белёсые щупальца осенней мороси, которые, словно уколовшись о башни ещё не достроенных многоэтажек, медленно втягивались, уступая место неспешному хороводу крупных хлопьев липкого снега. У глухой кирпичной стены полуразрушенного дома лежало тело, облачённое в чёрный морской бушлат. Шапка-ушанка, кирзовый сапог и пара пустых бутылок хаотично валялись вокруг фигуры, в ногах которой, подняв воротники серых демисезонных пальто, стояли два советских разведчика. Из пустых оконных глазниц приговорённого к сносу здания прямо на них бил яркий свет прожекторов, отбрасывая длинные ломаные тени на панораму строительной площадки. Влажные от дождя головы молодых людей слегка парили, создавая вокруг их стриженых макушек мерцающий ореол. Они ёжились от сырости, готовясь принять непростое решение.

— Гера, что тут раздумывать, — простуженным голосом промолвил более высокий разведчик, сутулясь и пряча индюшачью шею в холодный шёлк однотонного кашне, — кончать его надо, пока никто не видит! Нож есть?

— Не взял… Да и мутит меня от него, — стуча зубами, ответил напарник.

— Тогда подай мне!

Герман, хлюпнув носом, покорно передал тёмно-зелёную бутыль «Портвейна» с перекошенной этикеткой. Сутулый тотчас впился зубами в полиэтиленовую крышку, перекрывающую её стеклянное устье. Раздался мерзкий скрипящий звук и затем легкий хлопок. Выплюнув искорёженный пластик, высокий разведчик закинул голову и, работая кадыком, сделал несколько затяжных глотков, после чего замер, переводя дух и разглядывая искрящийся нимб над головой товарища. Наконец, отдышавшись, он шумно выдохнул и молча вернул напарнику остатки вина.

— Не могу я эту дрянь пить!.. — превозмогая озноб и стуча зубами, вновь отказался приятель. Тем не менее он бережно, точно младенца, принял бутыль и прижал к себе посиневшими руками.

— Вот это ракурс! — расплылся в улыбке Вениамин, любуясь другом. — Вылитая Богородица с младенцем! — Сутулый радостно заржал, обнажив штакетник крупных зубов. — Всё, Николаич, панихида окончена, — пошли на заготовку!

— Как же так, Веник?! Я ему и задаток принёс, и «Портвейна»…, а он, — на тебе, — лежит свинья-свиньёй и…

— Не переживай, — перебил его друг, — снимешь другую квартиру. В Москве алкашей с избытком жилплощади на всю советскую разведку хватит!

Герман в последней надежде бросил взгляд на распластанное тело сторожа, обрамленного дощатым забором строительной площадки, которая напоминала погост, подвергшийся массовой эксгумации.

— Тьфу, пропасть! Прости меня Господи, — выругался расстроенный молодой человек и смачно плюнул в сторону «покойника», — тоже мне, пролетарий умственного труда!.. Куда только страна катится?!

— Известное дело — к светлому будущему! — жизнеутверждающе ответил сутулый.

Вдруг тело неожиданно пошевелилось и спустя мгновение нараспев прокомментировало оптимистическое заявление Вениамина.

— Светлое будущее, или в простонародии — Коммунизм — есть совокупность общественных отношений, основанных на отправлении естественных потребностей свободных граждан в условиях полового воздержания и непротивления злу насилием.

Разведчики в суеверном ужасе отпрянули от исходящего народной мудростью пьяного сторожа.

— Оригинальная трактовка! — приходя в себя, воскликнул высокий разведчик.

— А то! — гулко отозвалось тело и, не дожидаясь новых ориентиров для проявления своего интеллекта, принялось нараспев декламировать:

«Ди Вельт ист дум, ди Вельт ист блинт, Вирд тауклих абгешмахтер…»

Вениамин, сражённый эрудицией лежащего в грязи человека, принялся икать. Превозмогая спазмы, он с нескрываемым волнением обратился за разъяснениями к другу:

— Гера, это он про что?

— Почём мне знать! — ответил не менее обескураженный товарищ и, слегка наклонившись к человеку в морском бушлате, вежливо поинтересовался.

— Вы это о чём сейчас, Михал Никитич?..

— Не-е-е… Неметсц… Немецкая клас-с-сичская-а по-э-зи-я… — промычал отставной моряк, делая попытку преодолеть гравитацию, — «Мир глуп и слеп…» — уточнил он, опираясь на четыре конечности, — и, как вы сами можете убедиться, «с каждым днём становится пошлее»!

Пришедший в себя Герман, отставив бутылку и нежно воркуя, подхватил за рукав бушлата восстающего над грязью полиглота. «Ну как же вы, Никитич, так неосторожно?.. Нигде не болит?.. А я вам задаток принёс… за квартиру, как договаривались».

— Деньги?.. — глядя в лужу под собой, холодно произнёс матрос, — Деньги — это зло!.. Давай их сюда!

— Как же, Михал Никитич, как же зло? — угодливо суетился разведчик. — Честно заработанные — и душу греют, и карман не отягощают.

Герман, воодушевлённый возрождающейся перспективой снять жилплощадь, освободил рукав сторожа и полез за деньгами. Лишённый опоры арендодатель не замедлил вновь свалиться в грязь, но теперь уже на спину, так что на его чёрном бушлате уже не оставалось ни клочка чистого сукна.

— Су-у-уки! — взвыл отставной матрос, шевеля конечностями, как перевёрнутый на спину краб.

Вениамин, оправившись от культурологического шока, принял величественную позу и, оскалившись в верблюжьей улыбке, презрительно, процедил:

— Гордись, страна! Только твои алкаши, продрав глаза, разминаются Гётем…

— Гейнем! — уточнил поверженный.

— Кем-кем? — подался к лежащему сутулый, — а, впрочем, не важно… — и вдруг, словно желая уязвить сторожа-интеллектуала, спросил, — А не припомнишь ли, дружок, что-нибудь из английской классики?

— Да отстань уже, Веник! Не видишь — человеку плохо! — досадливо морщась, прервал друга Герман и протянул пострадавшему носовой платок.

Уцепившись за спасительный конец, трезвеющий матрос в три приёма принял вертикальное положение и начал с достоинством удовлетворять любопытство Вениамина:

— Извольте, сударь, — напыщенно произнёс он, после чего вдохновенно продекламировал: «Ай бриз э сонг инту зе эйр. Ит фелл ту ёз. Ай нью нот вере…»

— Довольно!.. — нервно прервал его Веник, но взяв себя в руки, раздражённо заметил, — за произношением следить надо!.. — И тут же спохватившись, завистливо поинтересовался, — а это откуда?..

— От верблюда! — огрызнулся Михаил, вытирая чужим платком наиболее уязвлённые места своей форменной одежды, — Лонгфелло читать надо, студент!

— Миша, — переходя на доверительный тон, начал Герман механическим голосом, — я тебе говорил, что мы не студенты! Мы приехали на химзавод устанавливать пневматическую систему авторегулирования реактора по синтезу триметилксантина аммония…

— Во-во! Его, проклятого… Хех, кхе-кхе… — давясь от смеха, поддержал друга оживший Веник. — Нам, без этого-самого… три… триметилсатина…

— …ксантина! — поправил Герман, — наша страна без триметилксантина аммония как без рук…

Михаил, трезвея и завершая чистку своего бушлата, вдруг насторожился.

— А зачем вы это всё мне рассказываете?

— Миша, да что ты, дорогой! Мы не это хотели сказать… Мы в Москве, как бы, проездом… за год поставим реактор и направляемся за следующим… Нас уже в Таганроге ждут. Так что, поживём в твоей квартире годик… с женой…

Восставший из грязи подозрительно покосился на его спутника, теребившего отвислую мочку мясистого уха.

— Да нет же! — в смущении воскликнул Герман, — Вениамин — это мой друг, к тому же мужчина… У него даже своя жена имеется… Красивая…

Владелец лишних квадратных метров презрительно осклабился, что обладателем красивой жены было воспринято как оскорбление. Сутулого вдруг прорвало.

— Довольно, Николаич, унижаться! Не по сану тебе суетиться перед каким-то сторожем!.. Короче, Мишаня, — обиженный разведчик перевёл взор на отставного матроса и, расправив свои хилые плечи, продолжил, — слушай сюда: либо ты заткнёшься и сдашь квартиру моему другу, либо я сейчас набью тебе морду!