Неразлучная «троица», выбрала наиболее тенистый участок сада, где немедленно «освежилась» чекушкой, закусывая фруктами нового урожая. Работа закипела. Первым, как и ожидалось, устал Веник. Отсекая от закатного света длинную горбатую тень, он спустился с деревьев и за пять минут сложил из дурно сколоченных ящиков нечто, напоминающее стол, поверх которого водрузил полувзвод мерзавчиков, искрящихся запутавшимися в водочном изобилии лучами августовского солнца.

— Налетай! — бодрым голосом позвал товарищей повеселевший Мочалин.

Пока друзья, спускались с ветвей, их напарник успел украсить стол вырезанными перочинным ножом розочками из спелых фруктов.

— Веник, тебе бы в ресторациях блистать, а не в разведке горбатиться! — не без зависти отозвался о способностях друга Герман.

— Поверь, старина, там, за границей эти навыки мне больше пригодятся, чем прыжки с парашютом, — парировал «бармен».

Освежившись, и закусив «розочками», Герман и Шурик, кряхтя, полезли на свои рабочие места. Веник же, картинно откинувшись на «барную стойку», по-кошачьи жмурился, подставив лицо уставшему за день светилу.

«Передовиков обслуживаешь?» Неожиданный вопрос вывел Веника из состояния дремотной неги. Напротив стоял Сергей Терентьев. Немного помявшись, работник общепита открыл флакон, но тут же прикрыл его ладонью.

— Ящик на бочку!

— Побойся Бога, Веня! — обиделся Терентьев.

Бармен, не обращая внимания на посетителя, обернулся к Герману, который в этот момент относил к дороге ящик с яблоками, и раздражённо закричал:

— Поскотин, куда поволок? А ну, неси сюда! За тобой должок!

Оторопевший сборщик фруктов поставил дощатую тару у ног друга и, начиная соображать, неуверенно улыбнулся.

— Веничка, не понужай! За второй шкалик минут через десять рассчитаюсь! — экспромтом отыграл роль второго плана его товарищ.

Вскоре к ногам Вениамина лёг и второй ящик с яблоками. Его принёс взмокший Шурик, одаривший оторопевшего Терентьева взглядом безнадёжного должника.

— Вот видишь, Серёга, у нас всё по-честному, — начал пояснять ситуацию обескураженному Терентьеву вошедший в роль Вениамин. — На, прими на грудь и ставь сверху свой ящик!

Поражённый Терентьев, отметился дважды и тут же принёс полный ящик в счёт оплаты.

— Следующий!

Подношения уставших курсантов раз за разом пополняли растущую пирамиду.

— Следующий!

Его друзья, забыв всё на свете, заворожено смотрели с деревьев на своего напарника.

— Следующий!.. А ты что не пьёшь?

— Вениамин Вениаминович, я воздержусь! — откликается вежливый Алик, венчая четвёртую стопку ящиков.

— Тогда зачем пришёл?!

— Да вот, изучаю основы оборота прибавочного продукта…

— Ладно, юнга, вникай, только под ногами не путайся!.. Следующий!.. Следующий, повторяю!..

Расторопный Веничка, в очередной раз пополнив ассортимент, поднимает голову. Напротив стоит подполковник Нелюбов. «Здравия желаю, товарищ подполковник!» Младший лейтенант стоит по стойке смирно, лихорадочно прокручивая в мозгу варианты выхода из неловкого положения.

— Это… Это что такое!?

— Поощрение, товарищ подполковник! Только для передовиков производства!.. Одобрено офицерским собранием.

Подполковник недоверчиво переводит взгляд на Алика.

— Так точно, товарищ подполковник! Исключительно для ударников коммунистического труда! — приходит на помощь хитрый азербайджанец.

— Молодец! — бурчит Нелюбов.

— Двенадцать ящиков! — доносится из-за плеча руководителя сборов бодрый голос лейтенанта Намёткина, — Вы не подвинетесь?

Подполковник оторопело делает шаг в сторону. Намёткин залпом выпивает «призовые» и, выполнив команду «кругом», строевым шагом покидает импровизированный шинок. Веник немедленно наполняет дарёную тульским виночерпием мензурку.

— За урожай, товарищ подполковник! — подносит пришедший в себя Мочалин поощрительные сто грамм своему начальнику. Нелюбов машинально берёт мензурку и тут же её опорожняет.

— Яблочком, яблочком закусите, товарищ подполковник!.. Ну как? Не хуже, чем под селёдочку, не правда ли!.. — вновь воркует вошедший в роль Веничка.

Подполковник, хрустя яблоком, осматривает штабеля, громоздящиеся у ног Мочалина.

— Твои?

— Так точно! И пяти минут не прошло, как с дерева слез. Надо ж и друзей поддержать!

— Молодец!..

— Младший лейтенант Мочалин! — напоминает своё имя расторопный бармен, принимая строевую стойку.

— Молодец, младший лейтенант Мочалин.

Сзади вырастает кряжистая фигура директора совхоза.

— Ну как дела, Василий Петрович? — дежурно интересуется директор.

— Да вот… — подполковник обводит рукой штабеля, — вроде как… неплохо!

— Ого! — отзывается директор. — Дневная женская норма! Герой!

— Пожалуй, что… — соглашается подполковник, ощущая живительное тепло алкоголя. — Директору-то нальёшь?

— Непременно, товарищ полковник! — звонким эхом откликается льстивый Веник.

— Тогда и мне…

— Есть, товарищ полковник!

— Ну и себе…

— А как же!

На мгновение у «барной стойки» воцаряется тишина. Два офицера и один гражданский, запрокинув головы, пьют.

Ошалевшие от увиденного, Герман и Шурик, спустившись с деревьев, стоят в неловких позах с пилотками в руках, напоминая крепостных с челобитной у барского подъезда. «Юнга» непринуждённо грызёт яблоко, вникая в нюансы взаимоотношений участников капиталистического рынка.

— Наталья! — обернувшись, кричит директор, — слышь, Наталья, а ну — мухой в правление! Заполни грамоту, да мигом — назад… Я же тебе русским языком говорю — мухой!.. Как за что? За достигнутые успехи… Битва за урожай… Короче — ударнику коммунистического труда! Беги уже.

У Алика изо рта вываливается яблоко. Сашка Дятлов, нервно покусывая усы, одной рукой судорожно срывает жестяную «кепочку» с мерзавчика и, не обращая внимания на начальство, тут же его опорожняет.

На обратном пути грамота ударника коммунистического труда на имя В.В. Мочалина переходит из рук в руки стонущих от смеха офицеров.

По возвращению в казарму к друзьям заглянул капитан Гордеев.

«Товарищи офицеры, прошу час на сборы — и ко мне! — буднично распорядился гвардейский десантник, — Да, и ещё, товарищи офицеры, — добавил, он, направляясь к выходу, — Я холостяк. Готовить не обучен, поэтому возьмите в столовой всё, что дадут, и принесите с собой, да так, чтобы никто не заметил». Уставшие от возлияний друзья робко пытались возразить, ссылаясь на поздний час, но бравый вояка был неумолим: «Человек в погонах не имеет права быть трезвым!» Подчиненные кислыми улыбками сопроводили армейскую максиму и приняли указание капитана к исполнению.

Через полчаса Поскотин и Мочалин уже тащили два цинковых ведра, аккуратно укрытые для конспирации дёрном. В вёдрах лежали десять порций котлет с макаронами. По дороге они молодецки отдавали честь старшим офицерам, делая равнение то направо, то налево.

Вечер задался с первых минут. Герман уже при входе попал под перекрёстный огонь поздравлений в связи с днём рождения дочери. Весёлую компанию украшала исполняющая обязанности хозяйки медсестра Лариса. И без того взведённые за день офицеры, глядя на Ларису, ещё более возбуждались, отчего несли полный вздор. Нить разговоров петляла, рвалась на части, путалась в деталях, пока не приобрела вид бахромы от старого абажура. Вениамин первым оседлал афганскую тему, оберегая её от возможных посягательств со стороны настоящего ветерана, который так и не сумев выбить друга с занимаемых позиций, некоторое время развивал тему «геронтологии во власти», но вскоре переключился на живопись, познаниями в которой привлёк внимание молодой женщины. Лариса кокетливо поделилась впечатлениями о единственном посещении «Третьяковки», воспоминания о которой были столь же свежи, как и в тот год, когда шестилетняя девочка вместе с мамой увидела первую в своей жизни картину. Бывший первый секретарь Каунасского горкома комсомола Петя Царёв, вопреки партийным установкам, ударился в мистику. Терентьев в зависимости от расстояния между ним и молодой медсестрой метался от проблем коневодства до особенностей спаривания волнистых попугайчиков, но после вторых ста грамм вдруг резко ушёл в сторону и затянул на одной ноте «Песню о друге» Высоцкого. Градус веселья нарастал. Мочалин, опрометчиво соскользнув с афганской темы, основательно завяз в деталях аргентино-британского конфликта на Фолклендах. Герман не замедлил занять вакансию. Однако вопреки первоначальному плану оттенить своё участие в боевых операциях, внезапно сник и монотонно заскулил, уверяя засыпающего капитана Гордеева в бесперспективности войны, смысл которой от него ускользал, по его словам, «как быстроходный клипер от старого фрегата». На минуту очнувшийся капитан, с трудом произнёс: «Ну и пра-иль-но! Клипер-триппер! Нечего было ротному в Кабуле спать с женой аборигена, — и, потеряв нить рассуждений, назидательно добавил, — Ибо… Ибо ещё Мичурин доказал, что триппер марганцовкой не лечится!»