Мы поцеловались с Машей, а потом с дядей Иринархом. Дядю я никогда до этого не видел. Стройный мужчина лет сорока, чернобородый, красивый, одетый в морскую форму, он своим видом поразил меня.

— Доехали благополучно? — спросил дядя.

— Доехали ничего, — сказал отец несколько смущенно. — Заезжали в Ростов, думали разыщем Никодима… Я прослышал, что он женился будто на какой-то ростовской богачке… Да разве там найдешь…

— Это верно, что он женился, — подтвердил дядя Иринарх. — Но в Ростове-то его не найдешь. Его тесть живет в Аксае, верстах в пятнадцати от Ростова, а Никодим работает капитаном речного парохода, курсирует по Дону…

— А разве он теперь не в военном флоте? — изумился отец.

— Нет, — сказал дядя Иринарх. — У него вышла история одна. Его разжаловали в матросы и уволили… Поехали, а то поезд наш уйдет.

— Что за поезд? — не понял отец. — Разве нам еще куда-нибудь ехать?

— А в порт, — сказал дядя. — Мы живем ведь в порту, а до него верст пять-шесть. Поезда ходят туда.

Жена дяди Иринарха, Лидия Николаевна, надменная женщина лет тридцати, встретила нас не особенно гостеприимно. Да ее, собственно, нельзя и винить в этом. У нее своих детей было пятеро, а тут еще мы трое свалились на ее голову… Но жить у дяди нам пришлось всего два дня. На третий мы перебрались в квартиру из двух маленьких комнат, снятых отцом. Отец купил два стола, две кровати, стулья и разную необходимую домашнюю утварь.

Первые дни отец крепился, не пил. Он забрал у меня деньги и занялся постройкой лавки, задумав торговать бакалеей.

Плотники быстро соорудили деревянную лавчонку.

Отец накупил в Мариуполе рублей на двести сахару, чаю, селедок, карамели и начал торговать. Но торговля шла плохо, покупатели обходили нашу лавку. Местные богатеи-торгаши смеялись над отцом.

— Купец явился, — издевались они. — Товару у него на ломаный грош… Через неделю придет к нам милостыню просить.

Они были правы. Дела у нас шли очень плохо. Торговать-то мы торговали, а жить нам было не на что. То, что отец выручал за день, мы тотчас же проедали.

Через месяц отец продал за бесценок лавку со всеми товарами богатому греку Попандопуло.

Отец опускался все больше. Мы часто видели его в обществе местных босяков. С ними он пил, с ними спал в канавах.

Мы с Машей голодали. А тут случилась еще одна беда: хозяин дома, в котором мы жили, не получая плату за квартиру, предложил нам немедленно освободить ее.

Почти каждый день к нам стал приходить хозяин дома — старик лет шестидесяти, высокий, горбоносый украинец. Он ругал нас на чем свет стоит.

— Хочь бы вас, дьяволов, холера забрала, — орал он, стуча костылем об пол. — Совести у вас нема. Живут на фатере и грошей не платят.

— Дядечка! — умоляюще упрашивала его Маша. — Да подождите еще немножечко. Вот папа устроится на работу, уплатим за квартиру.

— Ге-ге! — озлобленно ухмылялся старик. — Устроится… Вин вже устроился в босяки… Ни! И слухать не хочу, ослобоняйте фатеру!

— Дядечка, куда же мы денемся? — заплакала сестра. — Ну, подождите немножечко, мы куда-нибудь перейдем… Ой, господи… и за какие такие грехи ты нас мучаешь?

Слезы сестры подействовали на старика удручающе. Он закашлялся. Переминаясь с ноги на ногу, постоял немного, а потом молча вышел.

На следующий день он пришел к нам под вечер какой-то принаряженный, в новой поддевке, в смушковой шапке, с небольшим свертком в руках.

— Здорово були, сироты! — необычно приветливо поздоровался он с нами.

— Здравствуйте! — ответила Маша, ожидая нового скандала.

— Ужин себе готовите? — кивнул старик на керосинку, на которой сестра варила кашу.

— Да… — ответила Маша. — И ужин, и обед, и завтрак — все вместе… Мы еще не ели…

— Бедные сиротки, — сочувственно покачал головой хозяин, — беда с вами. Ей-ей, беда!.. И что с вами робить, ума не приложу.

Старательно обтерев ноги о половик, он прошел к столу и положил на него узелок.

— Возьми-ка вот, девица. — Он вынул из узелка кольцо колбасы домашнего приготовления. — Кабана мы резали да вот начинили колбас… Скушайте с хлопчиком.

Вынув из кармана нож, он раскрыл его и, отрезав порядочный кусок колбасы, протянул мне.

— На, ешь, — сказал старик, — да тикай на улицу, там ребятишки бегают, а я покель побалакую с твоей сестрой…

— Ладно, — буркнул я. Порывисто выхватив из его рук колбасу, я стремглав вылетел на улицу. Я сел на скамейке, врытой у нашего дома, и, весело болтая ногами, стал есть… Ой, до чего ж вкусно!.. Кажется, ничего вкуснее я никогда в своей жизни не едал. «Эх, — мечтал я, — да кабы к этой колбасе кусочек хлеба!» Но хлеба у нас не было.

Вдруг я услышал приглушенные крики сестры. Она звала меня на помощь. С колотящимся от испуга сердцем я подбежал к двери и, распахнув ее, столкнулся с хозяином. Согнувшись и закрывая голову руками, он бежал из комнаты. Маша яростно хлестала его веником.

— Гад бессовестный! — кричала девушка. — Ты в прадеды мне годишься, а лезешь с любовью… На ж тебе!.. На!..

— Подожди, девка! — бормотал старик, пятясь к двери. — Я ж шутейно… Понимаешь, шутейно… Пошутковал…

Из их скупых слов я ничего не мог понять, но одно для меня было ясно, что старик сказал моей сестре, что-то омерзительное, гадкое. Я бросился на него, молотя его кулаками по животу, по спине.

— Уйди, дьяволенок! — взревел старик. — Не то расшибу!..

Ударом ноги он отбросил меня в угол и выбежал во двор.

Побледневшая Маша, тяжело дыша, подняла меня.

— Не зашиб он тебя?

— Нет.

— Ну и слава богу. Закрой дверь на запор. А то еще вернется.

— Не вернется, — сказал я уверенно. — Не посмеет. Я ему так надавал, что он долго будет помнить.

Мои хвастливые слова рассмешили сестру.

— Это верно, что побоится тебя.

— Маша, а что он тебе говорил?..

— Да так, — покраснела девушка. — Глупости говорил.

Только что мы успели поужинать, как в дверь громко постучали.

— Неужели опять старик идет? — недоумевающе посмотрела на дверь Маша, не решаясь открывать ее.

— Да нет, — сказал я, — это папа. Ты, папа? — спросил я, подойдя к двери.

— Откройте! — строго проскрипел хриплый незнакомый голос. — Это городовой. Немедленно откройте!..

Я понял, какой городовой к нам пришел. Я его знал. Он всегда ходил по нашей улице, такой толстый, важный, с черными закрученными усами. На шее у него мотался красный жгут от револьвера, висевшего в желтой большой кобуре на боку.

У меня от страха оборвалось сердце. Городовой! Тут есть от чего испугаться. Я совсем растерялся и не знал, что и делать.

— Ну, вы что же не открываете-то?! — с силой тряхнув дверью, рявкнул городовой. Крючок, сорванный с двери, звякнув, упал на пол. Через порог перешагнул полицейский.

Не снимая фуражки, стуча сапогами, он протопал на середину комнаты и обвел ее строгим, начальственным взглядом.

— А иде ж сами хозяева-то? — недоумевающе спросил он, не видя в комнате взрослых.

— А вот же и хозяева, господин полицейский, — показал на сестру и меня следовавший за ним старик хозяин. — Вот они-то сами и есть.

— Брось ты мне чепуху-то городить! — сердито прохрипел на него городовой. — Какие это хозяева?.. Ты ж заявляешь, что тебя избили. Разе ж они могут тебя избить?.. Ребятишки ведь…

— Так вот они-то меня и избили… Веником. Вот це побачьте, господин полицейский, — подбежал старик к порогу и поднял с пола два-три обломка от веника. — Бачите?.. Це они меня так молотили.

Городовой глянул на меня и Машу и хмыкнул.

— Что ж у них родителев-то нету, что ли? — поинтересовался он.

— Да у них есть батько, — сказал старик, — да такой непутевый… Ни до чего сам не доходит… Пьянчуга… Пропащий человек — с босяками босякует.

— Подожди, подожди, — поднял густые брови городовой. — Это какой же?.. Не тот ли, что лавку себе было построил да пропил ее со всеми товарами?