Фаншетта осталась одна, в полном недоумении перед тем, какой неожиданный оборот принял ее приход к адвокату. Вдруг ей захотелось смеяться: она вспомнила, что дама в сером ожидает ее в коридоре и даже не подозревает, чем Фаншетта сейчас занимается.

На одну минуту Фаншетта подумала: а не скрывается ли тут какая-нибудь ловушка?.. Но, в конце концов, ее положение все-таки было лучше, чем тюрьма. К тому же нельзя было не поверить в искренность таких ясных глаз, как глаза ее феи в черном. Итак, за работу! Надо постараться доставить ей удовольствие.

Девочка завела патефон и поставила первую пластинку, гордясь своим умением обращаться с механизмом. Раздались звуки военной фанфары, барабанная дробь, пение рожков. Нет, это слишком громко! Фаншетта тут же остановила патефон. Вальсы на обороте пластинки понравились ей больше. Затем она прослушала отрывок из симфонии; от такой музыки словно делаешься сильней, но зато хочется плакать. Пожалуй, лучше выбрать что-нибудь другое. Она поставила последнюю пластинку. Чистый женский голос пел колыбельную песню, и эта песня увела Фаншетту за собой в края, где небо было всегда таким прозрачно-голубым, как в это утро над городом. Эту пластинку девочка так и не сняла с патефона.

— Нарисовать человека, которого я не люблю… — в смущении пробормотала Фаншетта. — Человека, которого не люблю… Что ей до этого? Ведь у нас нет общих знакомых… А я так плохо рисую! Тем хуже для нее, сама захотела! О, я знаю, кого нарисовать! Только бы она никому не показала…

Чуть-чуть улыбаясь, Фаншетта постаралась выйти из трудного положения, набросав со спины фигуру женщины в сером костюме и черной шляпе, с ногами в форме телеграфных столбов, на каблуках-катушках, широких сверху, как блюдца.

— Вот! Теперь фотографии посмотрим. Этот высокий белокурый мальчик с застенчивым лицом мне нравится. И этот тоже — он, видно, не очень-то счастлив. Ах, нет, я хочу вот этого малыша! Можно подумать…

Что-то бормоча вполголоса, Фаншетта вытащила из пачки фотографий портрет кудрявого малыша. Потом она выбрала фотографию девочки с лицом, смутно напоминающим ее собственное лицо, и положила оба портрета рядом. Из всех гравюр самой красивой показалась ей та, что изображала комнату в деревенском доме, с очагом, наполненным дровами. Все дорожные виды, морские и горные пейзажи понравились ей гораздо меньше. Теперь ей оставалось написать первую строчку письма, которое она так хотела бы получить — она, ни от кого не ждавшая писем! Это было действительно труднее всего! Фаншетта покусывала свой карандаш. На лбу у нее между бровями образовалась глубокая вертикальная складка.

Однако, если ее и мучили сомнения, они касались только формы письма, а не его содержания. Она себе так хорошо представляла, что написано в том письме, которого ей никогда не получить… Оно было бы для нее неиссякаемым источником мужества… Вдруг, словно отбросив сразу все сомнения, девочка написала:

«Моя дорогая маленькая Фаншетта!

Мне очень плохо без тебя, и я думаю о тебе каждый вечер, когда засыпаю».

Вот и все. Этого достаточно. Однако, прочитав, она прибавила: «и когда просыпаюсь».

Фаншетта собиралась еще раз послушать пластинку с колыбельной песней, но в комнату вошла Даниэль Мартэн.

— Ну, я все кончила! — весело сказала она. — А ты? Покажи-ка… Какую чудесную песню ты выбрала! Она тебе напоминает твою мать?

— Нет… — немного смущенно ответила Фаншетта. — Нет, моя мама никогда не пела. Я думаю, ей было не до того.

Даниэль Мартэн не стала настаивать. Она рассмотрела фотографии, комнату на картинке и улыбнулась, увидев нелестное изображение дамы в сером — месть Фаншетты.

Прочитав начало письма, молодая женщина задумалась и, словно для того, чтобы разрешить последнее сомнение, быстро протянула Фаншетте корзинку, в которой лежали гребенка, карманное зеркальце, ножницы, перочинный ножик, записная книжка и музыкальный ящик.

— Выбери что-нибудь из этого, — сказала она, — и возьми себе. На память о нашей встрече.

После короткого обследования Фаншетта живо протянула руку к музыкальному ящику.

— Такие игрушки… тебя еще забавляют? — равнодушным голосом спросила женщина-адвокат.

— О мадемуазель!.. Это не для меня! — вырвалось у Фаншетты.

— Так я и думала, — с облегчением сказала Даниэль Мартэн.

Быстрым движением она остановила патефон, подошла к девочке и, встав перед ней, положила обе руки ей на плечи. Теперь серым глазам Фаншетты уже некуда было спрятаться от глубокого взгляда карих лучистых глаз.

— Я тебе друг, Фаншетта, поверь мне! — с силой сказала Даниэль Мартэн. — И только я одна могу вытянуть тебя из трудного положения, в которое ты попала. Надо только, чтобы ты сказала мне, о каком ребенке ты все время думаешь, кого ты во что бы то ни стало хочешь разыскать. Ведь это так, да?

— Да, — пробормотала Фаншетта, вдруг перестав сопротивляться и падая на стул. — Да, мадемуазель… Вам я это скажу. Я хочу разыскать своего маленького брата… Ему четыре года… Это Бишу́, понимаете…

Глава II. Сад на улице Норвен

— Мы поедем на поезде?

— Нет, господин Бишу… Если хочешь стать гражданином Монмартра[4], приучайся взбираться на лестницы высотой в километры!

Поезд без паровоза, с двумя вагонами — фуникулер, на который Бишу глядел с вожделением, — полз, как гусеница, по склону, ведущему к Сакре-Кёр[5]. Чтобы маленький человек не унывал, Фаншетта и Даниэль Мартэн взяли его за руки.

— Ты уверена, Фаншетта, что найдешь то место, где жила твоя тетка? — спросила вдруг Даниэль Мартэн. — Мне пришлось пустить в ход всю свою дипломатию, чтобы дирекция приюта разрешила мне забрать твоего брата у кормилицы. Это такое необыкновенное одолжение с их стороны, что, знаешь ли, во второй раз мне уж не удастся привезти сюда вас обоих.

— Я найду это место, мадемуазель… Уверяю вас, найду! — повторяла девочка. — Я так хорошо помню, как мы приходили сюда с мамой в последний раз… В тот день, когда тетка сказала, что мы будем ей мешать, и не захотела оставить нас у себя.

— А ты думаешь, теперь… — возразила Даниэль Мартэн, беспокоясь об исходе предстоящих переговоров.

— Теперь другое дело: я стала взрослей, а она постарела, — сказала Фаншетта, и в ее потухшем взгляде упрямо зажглась искра надежды. — Ведь многие люди — не правда ли, мадемуазель? — берут на воспитание чужих детей из приютов. А тетя Лали́ все-таки сестра моего дедушки. Уже в этом-то я, во всяком случае, уверена.

— Будем надеяться, Фаншетта, будем надеяться… Это твой последний шанс. Я сделала почти невозможное, ты это знаешь.

— Да, мадемуазель. Если бы не вы, где бы я была сейчас? Может быть, в тюрьме… И, уж конечно, далеко от моего Бишу, — пробормотала девочка, глядя на сбою спутницу глазами, полными восторженной благодарности.

Десять дней прошло с тех пор, как адвокат вмешался в дело Фаншетты. После нескольких разговоров с девочкой Даниэль Мартэн тщательно исследовала в районе Булонского леса узкую улицу, где прошло детство Фаншетты и где надо свернуть себе шею, чтобы увидеть кусочек неба. И она поверила в ту печальную историю, которая привела девочку в ее кабинет. Все соседки подтвердили, что Фаншетта говорила правду: у Мари Франс Дэнвиль действительно не было никого на свете, и ей ничего на свете не было нужно, кроме любви малыша, которого она нянчила, пока была жива их мать.

Такой малыш может заменить самые прекрасные игрушки! Улыбка Бишу… Его ручонки вокруг шеи… Как интересно учить его говорить и ходить! И главное, как приятно читать в его карих глазах, и застенчивых и лукавых, что он очень крепко любит свою старшую сестру!