— Я сюда, можно сказать, бежал, — невесело усмехнулся Донато. — На родине мне угрожало горе и бесчестие, но рассказывать об этом не хочу и не буду. Не знаю, надолго ли задержусь в Кафе. Пока мне надо подумать, осмотреться.

— А на родине тебя кто-нибудь ждет? — полюбопытствовал Эрмирио.

— Нет. Родители мои умерли, а близких родственников я не имею. О друзьях же и недругах говорить не хочу, так что даже не спрашивайте.

— Но могу ли я тебя хотя бы спросить о роде твоих занятий? — осторожно поинтересовался аптекарь. — Чем ты зарабатываешь на жизнь? Торговлей? Или у тебя есть имение?

— Имение у меня отняли обманом, а на жизнь я зарабатываю военной службой.

— Так ты солдат? Или кондотьер[13]? Приехал сюда, чтобы наняться в войско консула или в охрану какого-нибудь местного богача? Если так, то я советую тебе пойти в аргузии — личную конную стражу консула. Аргузии — это весьма почетный отряд, он набирается из сильных, ловких и надежных мужчин, каждый из которых имеет лошадь, щит, плащ и свое оружие. Кроме жалованья, правда не очень большого, кафинскому аргузию предоставляется право единолично распоряжаться той добычей, которую он захватит.

— Да? Так жалованье аргузия прирастает за счет доходов от разбоя? — с иронией заметил Донато. — Это неплохо. Но я еще не решил, чем займусь. Во время плавания на корабле ваш племянник много рассказывал мне о выгодах морской торговли. Будто бы только на ней можно быстро разбогатеть.

Эрмирио эти слова показались наивными, и он, с удивлением глянув на римлянина, заметил:

— Но в торговых делах и одураченным можно остаться. Если хочешь быстрой прибыли, держи ухо востро и будь готов ко всему. А самая выгодная торговля в Кафе — это продажа невольников. Или, может, ты презираешь такое занятие?

— Нет, я готов заниматься чем угодно, лишь бы разбогатеть.

— Ну, на торговле живым товаром ты уж точно разбогатеешь, если не глуп, — заверил его Лукино. — После того как чума выкосила столько народа, рабы повсюду стали на вес золота, рабочих рук не хватает.

— Да, и потому всякий наемный люд задрал голову и рвется к власти, — хмуро заметил Ридольфо. — Вот у нас во Флоренции в прошлом году чомпи[14] бунтовали, сожгли здание цеха и многие купеческие дома.

— Представляю, сколько страха натерпелся ваш жирный люд, — хмыкнул генуэзец и обратился к Донато: — А ты, мне кажется, отчаянный и крепкий парень. Если не брезгуешь опасным промыслом, то у нас ты добьешься успеха. Предлагаю тебе сейчас пойти в таверну «Золотое колесо», я ее совладелец. При таверне есть и постоялый двор, можешь там остановиться. «Золотое колесо» — такое место, где ты познакомишься со многими полезными людьми.

— Нет, зачем же на постоялый двор? — вмешался Эрмирио. — Донато был попутчиком моего племянника в плавании, так пусть он пока остановится у меня в доме.

Донато не успел ничего ответить, как в аптеку чуть ли не вприпрыжку вбежал худенький черноволосый юноша лет семнадцати-восемнадцати, быстро всех поприветствовал и, протянув аптекарю полотняный мешочек, пояснил:

— Вот, синьор Эрмирио, те коренья, которые вы просили, отец нашел их в горах.

Аптекарь развернул ткань, рассмотрел коренья и удовлетворенно кивнул:

— Да, хорошо, спасибо тебе, Томазо. А что же Симоне сам не приехал в город?

— Не хочет. Отец уже привык жить как отшельник. Велел продать вам эти корешки за десять аспров.

— Ладно, сейчас я отсчитаю деньги. А где твой брат?

— Точно не знаю, но думаю, что он где-то кутит с дружками.

— Хорошо, что хоть на тебя Симоне может положиться, — заметил Эрмирио.

— Бартоло тоже неплохой, но наемные солдаты все время его сманивают и приучают к харчевням. До свидания, синьоры, я спешу, отец велел вернуться до вечера, а путь неблизкий.

Юноша исчез столь же стремительно, как и появился.

— Что за смешной торопыга? — кивнул ему вслед Ридольфо. — И зачем тебе, дядюшка, его коренья, если купцы могут привезти сюда лучшие травы и бальзамы со всего мира?

— Э, дорогой мой, в Таврике имеются такие лечебные растения, которых в других местах и не найдешь, — сказал аптекарь. — Отец этого мальчика, отшельник Симоне, отыскивает в здешних горах и скифский корень, и понтийскую абсентию, и целебную смолу, и много чего другого.

— Отшельник, который живет в горах? — спросил Донато. — Что-то я не вижу вокруг Кафы больших гор, только холмы.

— Да, но Симоне живет далеко от города, — пояснил Эрмирио. — Если поехать отсюда на юго-запад, то можно увидеть весьма причудливые горы и скалы. Симоне и поселился среди таких гор между Кафой и Солдайей.

— А кто он такой? — уточнил Донато. — Местный уроженец или приехал из Генуи? И что его заставило стать отшельником?

— О, это весьма чувствительная и грустная история, — пустился в объяснения словоохотливый аптекарь. — Отец Симоне был генуэзцем, а мать — мавританкой из арабского контрадо Тугар-аль-Хасс. Симоне осиротел во время чумы, был беден, но знал грамоту, и в консульской канцелярии ему иногда давали мелкие поручения. Все думали, что он изберет духовное или медицинское поприще, но юноша вдруг влюбился в дочь самого викария[15] и добился ее взаимности. Отец девушки, когда узнал, что она любит бедняка, да еще и полукровку, пришел в ярость и хотел заточить дочь в башню или насильно выдать замуж. Но Симоне его опередил: он вместе с возлюбленной бежал из Кафы в Солдайю, и там они обвенчались. Викарий поначалу гневался, но потом все же простил молодых супругов — тем более что дочь его была уже беременна. Симоне с женой вернулся в Кафу. Счастье его окрылило, и он с таким рвением занялся морской торговлей, что скоро разбогател. У них с женой родилось два сына — Бартоло и Томазо, которого вы только что видели. Но через несколько лет жена Симоне умерла, и это повергло его в такое горе, что он почти тронулся умом, забросил все дела, и они скоро пришли в упадок. Сыновей он тоже забросил, и мальчики жили у тестя. А Симоне поселился в отдаленной хижине, стал отшельником и знахарем. Темные люди даже считают его колдуном. Вот что сделала с человеком тоска по погибшей любви. Но, правда, спустя какое-то время он одумался и стал заниматься воспитанием своих детей, — тем более что тесть его заболел и умер. Теперь для отшельника сыновья — свет в окне, он ради них живет. Надо сказать, что, будь Симоне похитрей, он мог бы стать богатым, потому что как лекарь и хирург весьма искусен да к тому же обладает даром прорицателя. Но Симоне — человек блаженный, не от мира сего, и деньги к его рукам не прилипают, а это совсем не нравится старшему сыну, Бартоло. Он не любит навещать отца и даже его стыдится. А вот Томазо — хороший, добрый мальчик, хотя и простоватый.

— Томазо — недалекий юнец, а Бартоло — настоящий бравый генуэзец, не то что его свихнувшийся родитель, — заявил Лукино и, обращаясь к Донато, добавил: — Кстати, Бартоло часто бывает у нас в «Золотом колесе». Он, как и ты, мечтает разбогатеть на военном поприще.

— Кажется, у вас на постоялом дворе я смогу найти себе подходящую компанию, — сказал Донато, слегка улыбнувшись. — Решено, Лукино. Веди меня в «Золотое колесо».

Попрощавшись с немного озадаченными флорентийцами, Донато вместе с Лукино ушел из аптечной лавки. Эрмирио посмотрел ему вслед и, пожав плечами, обратился к племяннику:

— По-моему, этот римлянин ведет себя довольно странно. Он не производит впечатления неопытного человека, но вместе с тем… неужели он не понимает, что в таких харчевнях, как «Золотое колесо», собираются проходимцы и мошенники, которые могут обмануть, обыграть, а то и ножом пырнуть? Он ведь уже один раз стал жертвой обмана, так ему этого мало? Кто он вообще таков, ты его давно знаешь? И что за нужда погнала его в Таврику?

— Дядюшка, я о нем знаю лишь то, что его зовут Донато Латино. Он не любит говорить о себе, только намекает, что одна генуэзская семейка его обманула, и он бежал, чтобы не угодить в ловушку. Когда я в Ливорно погрузился на корабль, Донато уже был там, он плыл из самой Генуи.